Ее издевательски громкий победный хохот пронесся над поляной. И запнулся. Чернава пошатнулась, закашлялась черной кровью, медленно опустила взгляд на собственную грудь. Скрюченные пальцы царапнули широкую ветвь рябины, выглядывающую через переломанные развороченные ребра. Губы ведьмы тронула улыбка, перед тем как завалиться на бок, она прикрыла пустые глаза.
Сумев приподняться на вытянутые руки, Саша сплюнул сгусток крови. Мертва, теперь она мертва по-настоящему. Боль тут же разжала свои тиски. Прояснившийся взгляд зацепился за стоящего в вырытой яме Щека, Полоз равнодушно вытирал перепачканные ведьминой кровью пальцы. Из-за тонкой рябины, растущей на противоположном краю поляны, вышла Катя.
Глава 13
Катя… Его Катя. Господи, какая же она красивая, как распирало грудину от этой давящей, безграничной радости. Боль забылась, на ее место скользнуло нечто теплое, мягкое. Бестужев поднялся на ноги, шатаясь и спотыкаясь, рванул вперед. Мимо обнимающей Елизарова Агидели, мимо недовольно сжимающего в суровую линию губы Щека. Сердце зашлось в диком темпе, крутило внутренности, дрожали пальцы. И теперь Саше не хватало воздуха не из-за жары или страха, он захлебывался, задыхался этой любовью. Рядом. Катя просто рядом.
Бестужев почти снес ее, едва не опрокинул в истекающие ядовитым соком ягоды. Сжал пальцы на тонких лопатках так сильно, что им вот-вот полагалось треснуть. Катя пошатнулась, стараясь сохранить равновесие, обвила руками широкие плечи. Его трясло, вот-вот захлебнется счастьем, а из груди вырвутся беззвучные, недостойно жалкие рыдания. Саша хрипел ей в макушку, жадно давился ее запахом, гладил то спину, то спутанные, отросшие ниже талии волосы, большими пальцами оглаживал острый разворот ключиц. И шептал, шептал извинения, ее имя без остановки. Пытаясь напиться, насытиться моментом. Как же дико ее не хватало. Теперь он не был одинок, он был полон. Хоть на миг. Хоть на короткую секунду, пока твердая рука Щека не оторвет его от чужой жены. А царь и не одергивал.
Он молча скользнул по Бестужеву напряженным взглядом, похлопал по холке ластящегося к руке волка и выскочил из могилы. В глазах – раздражение, смешанное с жалостью. Полоз заставил себя замереть в отдалении от Смоль, прислоняясь спиной к изувеченной, понурившей ветви осине. Бестужев не увидел, как Катя бросила на мужа извиняющийся взгляд перед тем, как скользнуть пальцами в его спутанные волосы, пытаясь успокоить, утешить.
Пусть все исчезнут, пусть весь мир катится в преисподнюю, пусть после смерти его душу жарят в котле со смолой, но, Господи, пусть сейчас она останется рядом. Пусть он сможет чувствовать ее пальцы, как и раньше, в давно забытом прошлом, скользящие по затылку, перебирающие пряди. Бестужев хотел бы украсть ее, забрать с собой, пустить глубоко под кожу.
Смоль неуловимо изменилась: стали более плавными и нежными острые резкие черты, легкими волнами струились по плечам черные волосы. Не запуганная девчонка, задавленная колкими репликами одногруппников… статная царица. Виридоновое [6] платье мягким шелком скользило к босым ступням, блестело тонкой золотой вышивкой на рукавах. Уверенно расправленные плечи, сияющий мягкий взгляд. Не будь на Бестужеве приворота, она бы снова его пленила.
– Все будет хорошо, тише, Саша, тише. – Она попыталась высвободиться, и пальцы Бестужева напряглись, вцепились в тонкие кисти, не позволили отстраниться. – Я не исчезну, правда. Тебе стоило рассказать о проклятии Чернавы, тогда все решилось бы быстрее.
– Прости, я так виноват. – В его осипшем голосе слышалось чистое раскаяние. Сколько раз он признавал свою неправоту? Сколько раз клял себя за каждый шаг, ведущий его к этому дню? – Тогда я думал, что это оттолкнет тебя, заденет и я тебя потеряю.
Не было сил юлить или искать оправдания своим давешним поступкам. Он хотел быть честным. Да, каждая мысль в тот злополучный миг сочилась эгоистичным самолюбованием, да, он хотел удержать ее любой ценой. Ничто его не оправдает. Правда сурова, она рахитично искалеченная и выгнутая, неприглядная. Но Катя достойна ее знать.
И Смоль не злилась. Слушала, по-птичьи склонив голову набок, сочувствующе гладила его по предплечьям, поднималась жаркими узкими ладошками к понуро опущенной голове, заставляла заглянуть в глаза.
– Любую беду проще победить, если работать сообща. Людям даны языки, чтобы все обговаривать, ложь лишь путает, даже если она во благо. Если бы ты сказал обо всем сразу, может, Щек сумел бы убедить Чернаву и не было бы этих лет мучений, понимаешь?
Скосив глаза, Саша зацепился краем глаза за потрепанную осину. Неподвижный Полоз продолжал сливаться с ее зеленой листвой, тонул в сгущающихся сумерках, превращаясь в неуловимую тень. Только глаза, горящие золотом, приметили его внимание и насмешливо прищурились.
Помог бы. После всего, что позволил себе Бестужев, царь змей, скорее всего, поддержал бы решение суровой ведьмы. Словно читая его мысли, Щек неторопливо моргнул, золотые радужки скользнули в другую сторону, вернулись к скрюченному на земле неподвижному телу Чернавы.
– Полно разговаривать о том, что было бы и как оно могло быть. Идем, мальчик Саша, я покажу тебе дорогу к болотам.
Ему не нужно было объяснять для чего, Бестужев сам понимал, что так будет правильно. Сдержанно кивнул, с трудом разжал подрагивающие на Катиных лопатках пальцы, мазнул губами по черной макушке и отстранился. Желтые глаза угрожающе сощурились, Полоз промолчал.
Чернава была легкой, почти невесомой. Поднимая ее на руки, Саша прижал ледяное тело к груди, переступил с ноги на ногу, удобнее распределяя вес.
Сколько бы ведьма ни сделала – дурного или хорошего, не им быть судьями, не проходили они ее путь, не совершали выбор. Как знать, стал бы он хорошим, обретя такую дикую силу? Она достаточно страдала и имеет право на достойное упокоение, как и все с колдовской силой в крови, бывшие до нее, и те, кто будет после.
Зашаркал следом, едва переставляя ноги, Елизаров. С глухим, полным боли стоном попытался поднять лопату. Придерживающая его за талию Агидель наклонилась быстрее, перехватила гладкий черенок, помогая Славику выпрямиться. Тот недовольно нахмурился, но смолчал.
– Давай ты с Василько вернешься к деревне? Ему страшно бродить по ночам, а ты еще слишком слаб. – В ее мягком тоне слышались осторожные нотки. Боясь едкого протеста, рыжая увела в сторону взгляд, а Славик неожиданно растянул губы в озорной улыбке, качая коротко стриженной головой.
– Когда-то она спасла мою жизнь, несмотря на то что я был неправ. – Взгляд Славика коснулся силуэта Полоза, тот проигнорировал его, протягивая руку удивительно спокойной жене. – Иди с братом, Агидель, проводи Василько и ложись спать.
Ведьма вздернула свой веснушчатый нос, а в груди Елизарова стало так горячо и мягко, словно вокруг сердца обвилось теплое кошачье тельце, полилась мурлычущая песня. В разговоре никто из них не заметил, как волк перекинулся крупным филином и бесшумно взметнулся к небу.
– Еще чего.
Прильнула к боку, вцепились в кожу тонкие пальцы, Елизаров не стал спорить. Поворачиваясь в сторону Полоза, Агидель уважительно склонила голову, в мягком голосе послышалось благоговение перед чарующей силой.
– Благодарим тебя за помощь, Щек, но не мог бы ты провести нас не к старым курганам, а к брусничнику, на котором деревенские любят ягоды собирать? Пусть ее образ навечно поселится в их памяти.
Царь кивнул, развернулся, направляясь к другому краю поляны, переплел свои пальцы с Катиными. В груди Бестужева беспрестанно ныло, крутило от едкой, ядовитой ревности. Пока хозяйка проклятия, запрокинув голову, смотрела пустыми глазами в проплывающую над нею полную луну, обжигала его своим холодом, Саша провожал ее в последний путь.
Лунный свет освещал их дорогу, под ногами стелился мягкий туман, кусал холодной влагой за лодыжки и колени. Тонкая кисть Чернавы покачивалась в такт его ходьбе. Перед глазами рябило, темнело от усталости и опустошающих ярких эмоций. Страх, надежда, боль. Каждый шаг давался с трудом, несмотря на то что Щек выбрал самую ровную, самую короткую тропу до брусничника.
Словно смеясь над ним, мозг вытаскивал из глубин старые воспоминания, оживлял образы. В лунном свете лицо Чернавы казалось мирным, будто она спала на его руках, сливалась с липнущими к лицу прядями кровавая дорожка из угла губ. Саша смотрел на то, что осталось от могущественной ведьмы, и вспоминал ее у печи. Разжигающую огонь, статную, чарующую. Вспоминал, как снисходительно приподнимались черные брови, как растягивались в улыбке пухлые губы, когда его колено касалось ее ног. Помнил ее пульс под собственными пальцами – испуганный, трепещущий, когда надеялся придушить ведьму у поленницы, когда мечтал убить собственными руками. В своем гневе колдунья была страшна – развевались живым адским пламенем черные пряди, пальцы растирали алые полосы на шее. Когда он и покалеченный Слава уезжали из Козьих Коч, Чернава носила синяки на горле гордо, как память о собственной победе, без страха или стыда встречала его взгляд, поднимая выше подбородок. Как такую силу могла сожрать болезнь за одну несчастную зиму? Что стало с ней?
На брусничной поляне их маленькая процессия остановилась, Саша аккуратно опустил свою ношу в терпко пахнущие, покрывшиеся первой росой травы. Взял протянутую Агиделью лопату.
Попытался вклиниться Славик, захотел работать на равных. Он оставил коляску у скотомогильника, подтолкнул жалкие негодные остатки к пустой яме и замер на краю, прощаясь с ними взглядом, полным отвращения. Обратный путь он преодолевал на своих двоих, поддерживаемый лишь хрупкой ведьмой. Бледный, словно еще один труп, Елизаров дышал хрипло и резко, а когда понял, что они дошли до нужного места, соскользнул с плеча Агидели и рухнул на колени, сминая ладонями переливающиеся от капель росы травы. Пара глубоких вдохов, он едва выталкивал из сухой глотки слова, но все равно был готов копать. Саша отказался от его помощи: справится сам.