Елизаров замешкался возле полки, бросил оценивающий взгляд в сторону оголодавшего друга и с сокрушенным вздохом потащил на стол целую банку и весь оставшийся хлеб. Агидель, увидев протянутую наполненную тарелку, лишь сморщила нос и рассеянно отмахнулась, зато добавку вытянул прямо из руки друга Саша.
Наверняка совсем скоро жизнь наладится. А пока блуждающий по страницам взгляд постоянно тянуло к окну. После вчерашней встречи желание увидеть Катю разгорелось сильнее, жгло его внутренности синим пламенем. Мало. Ему было катастрофически мало тех украденных минут. Хотелось касаться тонких рук, зарываться пальцами в гладкие волосы, вдыхать запах.
– Ты о чем это там думаешь? Сейчас все записи слюной заляпаешь. – Нога друга пнула прицельно в голень, Бестужев вздрогнул, проглотил спрятанный за щекой кусок хлеба и неловко прочистил горло:
– Да так. Если бы я увидел нечто подобное раньше, то был бы уверен, что обладательнице такой фантазии нужно подлечить свое ментальное здоровье. Обряды на козьей крови, обращение в волка при помощи ножей и пней… Сколько жути она умела? И столько дневников, на что еще у нее хватало фантазии?
Елизаров потер мочку уха, перевернул страницу, задумчиво закусил губу.
– Некоторые записи – это не обряды, а свод непонятных правил и подсказок. Наверное, это ее первые заметки, ты только послушай: «Каждый обряд требует затраты сил, ежели ведьма работает на собственной силе, она быстро стареет, слабеет и умирает до сорока лет. За каждый ритуал нужно брать плату, и лучше, ежели плата отдана человеческими годами. Работай в дар, бери в неназванную плату годы жизни и здоровье. Если нет возможности работать в дар, ритуал надо сменить, добавить жертвоприношение в откуп либо животную кровь. Лучше брать молодых, окрепших либо новорожденное потомство». – Славик запнулся, передернул плечами, брезгливо кривя губы. – Или вот еще: «Дабы молодость и красоту сохранить, надобно чужую силу в себя лить. Удобнее всего сделать привязку на мужчину, пожирая его годы и молодея. Чем больше любовников у ведьмы, тем дольше проживет каждый из них, тем моложе и прекраснее будет женщина, наполненная страстью и чужим духом».
Парень резко повернул голову в сторону Агидели. Не отвлекаясь от дневников, она слушала их разговор. Уголки губ медленно потянулись вверх в злорадной улыбке, уши Славика начали выразительно краснеть.
– Это что получается, ты можешь жрать чужое здоровье во время секса? Или это тоже какими-то обрядами делается? Какой мужик на такое пойдет?
Поднимая озорной взгляд, девушка откинулась на спинку стула, поворочала затекшими кистями рук.
– Теоретически да, Чернава многих здесь своей красотой пленила, ой и ненавидели ее здешние женщины. Не все, но у многих мужчины загуливали, хоть раз, да к ней наведывались. Я же предпочитаю не напрягаться до того состояния, в котором может понадобиться подпитка. Жизни мне хватит и обыкновенной, человеческой, продлевать ее не хочу. Красота? Так ей с возрастом положено меняться, а к старости увядать. На крайний случай лучше кровь свою пущу, чем чужую жизнь заберу или под непонятно какого кобеля лягу.
– А если под понятно какого?
Бестужев возмущенно втянул в себя воздух, и кусок хлеба пошел не в то горло. Саша зашелся кашлем, хлопая себя по груди кулаком, отбросил на тарелку оставшийся кусок.
Иногда и Софья бывала права, насчет Славы так точно: что божедурье, то божедурье. Как иначе назвать придурка, решившего обсудить столь интимный вопрос в присутствии третьего человека?
К его удивлению, ведьма не смутилась, напротив, она хищно ощерилась, внимательно вглядываясь в любопытные глаза Елизарова.
– А нормального и приличного понятно кого я пока не отыскала.
Тот и не подумал стушеваться, извиниться за неуместный вопрос. Кивнул с серьезной миной, задумчиво почесал небритый подбородок и снова вернулся к дневникам. Вот уж дамский угодник и умелый обольститель. Бестужеву было страшно даже думать о том, какие выводы он сделал для себя.
Нужную запись нашел Саша. Солнце скрылось за горизонтом, они зажгли свечи и растопили печь. Славик накинул на плечи Агидели плед, пользуясь ее сосредоточенностью, прижался к ее боку, заматывая двоих в один теплый кокон. Бестужев накинул теплую толстовку.
И под пляску теней, вглядываясь в режущие завитки букв, он снова услышал Чернавин голос. То самое проклятие, строчка в строчку, теперь он мог повторить следом каждое слово. Сердце испуганно дернулось, ударилось о сжатый спазмом желудок, а затем понеслось галопом, пустило по крови ток.
Строка за строкой. Агидель почуяла перемену, вскинула голову и потянулась через столешницу за дневником. Он послушно разжал пальцы, выпуская ставшие горячими страницы.
Зеленые глаза заметались по строчкам, с каждой минутой ведьма хмурилась все больше, принялась отбивать нервный ритм ступней по деревянному полу.
Находиться в избе стало тошно. Пот заструился по спине, воздух сперло, опустило тяжелым комом в грудину. Паника. Такая, какую он не испытывал уже давно. Вот сейчас ведьма скажет, что это заклятие – единственное во всех гримуарах, к которому Чернава не придумала чистки. Оно несокрушимое. Вечное.
– Я сейчас тебе не нужен?
Она отстраненно качнула головой, не подняла глаз даже тогда, когда он пошатнулся, задевая бедром столешницу. Почти бегом направился к порогу.
Прохлада отрезвляла, учила дышать заново. Вдох, выдох, Бестужев широким шагом двинулся по пустой улице, прямиком к проклятой избе Весняны. В окнах действительно горел свет, мелькали силуэты. Но домовой не вышел, чтобы прогнать его… Парень не дошел до двора, замер у колодца.
Тихо заскрипела цепь, наматываясь на ворот, поднялось полное до краев ведро. Вода ледяная, от нее заломило зубы, покрылись мурашками руки. Саша умывал лицо, когда сбоку раздался голос Смоль. От неожиданности он вздрогнул, замер, упираясь широко разведенными руками в деревянный сруб колодца. С возмущенным всплеском приземлилось обратно в темные недра ведро.
– Агидель нашла способ тебе помочь?
– Не уверен. Она перечитывает проклятие. – Как же сильно ему хотелось покоя, как устал он от этой неопределенности. Каждый шаг казался сложнее предыдущего. И каждый раз он наивно обманывал себя, внушал, что следующий окажется последним. Приведет к счастливому «жили долго и счастливо». – Не боишься здесь находиться одна? Деревенские говорили, что после нас этот дом стал проклятым.
Девушка мягко засмеялась, щуря карие глаза, запрокинула голову к лунному свету навстречу. Мириады звезд зажглись над их головами, полная луна светила так же ярко, как и прошлую ночь. Только обстоятельства были иными, сейчас не было мертвого тела в руках, не давила вина на плечи.
Повернув голову, Катя махнула рукой в сторону поля у избы. Саше пришлось прищуриться, напрячь зрение, чтобы рассмотреть силуэты. Их было двое. Высокий, поджарый, хищно сложенный Щек медленными, но широкими шагами настигал ребенка, расставляя в стороны руки. Неловкий, маленький и хрупкий, тот стремглав несся в сторону леса, подпрыгивал на кочках. Так сразу и не понять, девочка или мальчик. Когда Полоз его настиг, когда подхватили уверенные руки, подбрасывая в воздух, чтобы поймать, до них донесся задорный громкий визг и детский хохот. Взлетело вверх, широко растопыривая ручки и ножки, тельце, еще громче зашелся малыш, когда Полоз его поймал, прижимая к себе, баюкая. Всего пару секунд, пока тот юлой не выполз из отцовских объятий, чтобы снова, задыхаясь от восторга, побежать вперед, разливая в воздухе искрящийся смех. Щек постоял пару секунд, давая ребенку фору, а затем продолжил игру.
Бестужев не мог сдержать грустной улыбки, в голосе затаилось удивление.
– Так вы и есть те самые злые духи? Теперь понятно, почему деревенские слышат детский смех ночами, а к дому не пускает домовой. С кем поздравлять тебя?
Катя. Ребенок. Попросту не укладывалось в голове, что Смоль – мать. Теперь понятными стали ее рассудительность и мягкая уверенность. Ее переменил не возраст, она стала такой благодаря материнству.
– Злат. Мальчик. – Запрыгнув рядом с ним на сруб колодца, девушка не спеша махала тонкими лодыжками, подушечки пальцев выводили странные узоры из капель, оставшихся после его умывания, растягивали темные блестящие дорожки. – Мне очень жаль, что у тебя все так сложилось. Честно, если бы я знала все с самого начала, попыталась бы помочь.
– У меня был шанс забрать тебя с собой? – В тихом обреченном голосе не осталось и тени былой надежды. Боясь признаться самому себе, Бестужев рассчитывал услышать отрицательный ответ, хотел убедиться: что бы он ни сделал тогда, что бы ни сказал – Катя не пошла бы следом. Он сделал все, что было в его силах. Внутренний голос тащил душу на дно собственной, кишащей змеями пучины.
«Не был бы ты лжецом и трусом, она бы уехала с тобой. Пара фраз все перечеркнула. Ты сам себя долго и старательно закапывал, настилая сверху пласты вранья».
– Нет.
Одно короткое слово выбило из него вздох облегчения. Ни одно слово не сумело бы ее вернуть, незачем больше томить сознание призраками прошлого.
– Знаешь, я здесь себя как никогда живой почувствовала. Не сразу, конечно. Сначала было очень страшно, будто это все не со мной происходит. Но Щек был понимающим и мягким. Надежным.
– Я рад за тебя, правда. – Несмотря на горечь, заливавшую его слова в глотке, он действительно был рад. Если Катя нашла то, что позволило ей чувствовать себя живой, счастливой и значимой, значит, ему не на что жаловаться. Пальцы нашли ее руку, ободряюще сжали. Их взгляды были направлены на играющих в поле отца и сына. Катя смотрела с нежностью, он – с щемящим душу сожалением.
Что отдал бы он взамен, чтобы стать на место Полоза?
Тихую идиллию прервала вышедшая из-за кустов шиповника Агидель. Запыхавшаяся, с горящими глазами и возбужденной широкой улыбкой. Пытаясь восстановить дыхание, она согнулась, уперлась ладонями в колени.
– Вот ты где, и тебя отыскала. Я нашла.