Настоящая ведьма – живая соблазнительная отрава. Она приподняла бедра, задирая до бледных тонких ребер платье, заерзала, отбрасывая в сторону нижнее белье, и приглашающе развела ноги.
Так выглядело чистое искушение. Агидель выводила розоватыми коготками царапающие дорожки по его подтянутому прессу, опускаясь ниже, подтягивая Елизарова ближе за расстегнутый ремень.
Мать вашу.
Он поддался, вошел резким рывком, и ведьма прогнулась, с тихим протяжным стоном закусила губу, прикрыла глаза. Возбужденная, влажная, только его. И плевать, что для нее это всего лишь подпитка. Елизаров хотел выдрать собственный мозг, хаотично мечущийся, пытающийся вразумить.
«Чему радуешься, идиот? Ты легкий перекус, она же сказала, что не нашла того самого».
Послал все мысли к черту, наблюдая из-под полуопущенных век, как она изгибается, постанывает, подмахивая бедрами навстречу резким толчкам. Тонкие пальцы сжались на его лопатках, он чувствовал их холод даже через ткань майки. С садистским удовольствием замедлился, делая плавными и неспешными движения.
Растянуть этот момент, остаться в нем навсегда. Остаться в ней. Прорасти к ней под кожу, отравлять так же, как отравляет его она.
Зеленые глаза возмущенно распахнулись. Затуманенный страстью взгляд сфокусировался на нем, ведьма крепче обвила торс ногами, потянулась вперед с протестующим громким стоном.
Ее короткий рывок. Поворот переплетенных тел, и Агидель села верхом, задала резкий рваный ритм, закусывая нижнюю губу Елизарова. Короткая мимолетная боль тут же была зализана горячим языком, во рту – вкус собственной крови.
И это было настолько слишком, настолько пропитано густым дурманом удовольствия, что он не сдержал глухого стона. Сжал тонкие тазовые косточки подушечками пальцев, рывками вбиваясь в податливое девичье тело.
Разрядка настигла их одновременно. Горячая судорога сжала низ живота. Секунда, в которую мир вокруг разлетелся на атомы, а ведьма с всхлипом выдохнула его имя и упала к нему на грудь, хрипло дыша через широко открытый рот, касаясь горячей щекой влажной кожи.
Елизаров умер. Или сейчас умрет. Прямо сейчас разверзнется пол, и его пожрет преисподняя. Вместо того чтобы повернуться на бок и уснуть, он зарылся носом во влажные спутанные пряди и прижал ее к себе.
«Пожалуйста, дай мне совсем немного времени. Так нужно. Прошу».
Стоило последним волнам оргазма раствориться и члену внутри нее опасть, как Агидель выскользнула из объятий. Резким, почти злым рывком опустила платье, нервно облизала губы. Изумрудные глаза заметались по избе, скользнули ничего не видящим взглядом по смятым простыням, догоревшей свече и просвету окна. Она смотрела куда угодно, но не на него.
«Чего-то иного ждал? Она считает тебя ошибкой, Слава».
Приподнимая задницу, Елизаров одним движением натянул джинсы обратно и нахмурился, уселся на край кровати, широко разведя колени, упер в них локти. Дурное предчувствие скреблось внутри.
– Мне стало лучше, спасибо… – Пытаясь скрыть неловкость, ведьма хаотично металась по комнате в попытке найти свою обувь. А он молчал. Не напоминал, что зеленые босоножки она скинула еще утром в сенях. Славик рассыпался. Смотрел на нее и понимал, что мир снова начал выцветать.
– Рад помочь, обращайся, – прозвучало сухо и высокомерно, Агидель дернулась, словно от пощечины. Залились пунцовым щеки.
Ему бы быть благоразумным, поговорить с ней, все выяснить. Но ощущение собственной ненужности и никчемности больно сдавливало глотку, не позволяло анализировать, не оставляло ни грамма хладнокровия.
– Не к тебе, – сокрушенно покачала головой, отступила к дверному проему. – Автобус приедет днем. На Саше больше нет проклятия, ты снова ходишь. С тебя достаточно.
Вот она, суровая реальность. Влепила ему такую звонкую оплеуху, что зашумело в ушах. Славик встал с кровати, сделал шаг в ее сторону. И, Господи, она снова закусила губу. Не как несколько минут назад, наслаждаясь их близостью, – горько, отвела взгляд, помчалась к дверям.
– Стой, Агидель! – Славик рванул вперед. Не стоило ему рассчитывать на свои ноги, нужно было помнить, что ведьма брала из него для себя силу. Голова с громким гулом встретила деревянный пол. От удара засаднило грудь и сбило дыхание. Он и не понял, в какой момент мир вокруг отчаянно зашатался, когда так сильно закружилась голова.
Животный страх с наскока запрыгнул на загривок, почти убедил, что Славик снова потерял способность ходить. Нет, стоило напрячь ноги, и он почувствовал каждую перетруженную, надорванную мышцу. Просто Елизаров отдал куда больше, чем мог. Комната вокруг поплыла.
На третьей попытке подняться он сдался, с обреченным стуком впечатал лоб обратно в пол и прикрыл глаза. Распахнутая входная дверь едва слышно поскрипывала под порывами играющего ветра.
– Чтоб тебя…
Ее слова звучали разумно. Сегодня должен приехать автобус.
Саша пришел с рассветом. Елизаров мрачно паковал последнюю сумку, прожигая ни в чем не повинный одинокий носок ненавидящим взглядом.
Когда по плечу хлопнула рука, он молча растянул губы в вымученной улыбке.
– Здорово, Саня, как себя чувствуешь?
Бестужев шумно упал на стул напротив. И Славик снова увидел огонь в его глазах – уверенность в завтрашнем дне, воодушевление.
– Меня оттуда даже сама Чернава ночью не отогнала бы. Сразу после обряда так хорошо стало, как будто килограммов тридцать сбросил. А на рассвете меня Катя со Щеком встретили. – Улыбка поблекла, Саша задумчиво почесал небритую щеку. – Славный у них мальчишка растет. Когда я сказал, что он на меня в детстве похож, мне Полоз чуть голову не отгрыз.
Мягкий гортанный смех разнесся по избе.
– Это что, наша тихоня уже потомством обзавелась?
– Еще каким. Я же часы с собой взял, чтобы удостовериться, что положенное отсидел. Мне кажется, «мое» – самое первое слово Злата. Обратно часики я уже не отвоевал, ну и ладно. – Благодушно махнув рукой, Саша возбужденно забарабанил по столу ладонями, цокнул языком. Было видно, что энергия в нем бьет ключом. Может, проклятие Чернавы и правда когда-то украло его душу? А сейчас она вернулась на положенное место, ластилась к хозяину, шептала о светлом будущем.
– Ты даже мои вещи собрал? А где Агидель?
От звуков ее имени неприятно царапнуло сердце, Елизаров устало выдохнул. С нажимом провел ладонью по лицу, потер глаза.
Ему нужно вернуться домой, там вся его жизнь. Это разумно, он ведь получил все, что хотел.
Не все.
На столе рядом с сумкой приютилась маленькая пуговица с блестящим кантом. Славик нашел ее в простынях, когда остервенело поправлял постель.
Взгляд тянуло к ней магнитом, подушечки пальцев несмело коснулись края.
Бестужев все понял, затих. Проследив за взглядом друга, тихо поднялся, потянулся к позабытому календарику на печи, принялся меланхолично закрашивать алый кружок черным маркером.
Пляска с полуденницей. Горящая зелень глаз. Полет свободного сокола.
Елизаров боялся оступиться, шагнуть и почуять под ногою пропасть.
– Знаешь, передай моей матери, что я заскочу через месяц. Езжай-ка ты один.
Бестужев не удивился, стрельнул хитрым взглядом и крепко пожал протянутую руку.
А Елизаров побежал. Побежал так, как бегал в далеком детстве – когда сердце из груди выпрыгивало навстречу ветру, только неловкая суетливость заставляла путаться в собственных ногах.
Дважды он едва не пропахал носом землю, единожды перепрыгнул через громко возмущающегося петуха, у колодца почти снес идущую с коромыслом бабку Софью.
Вперед, быстрее, он не хотел повторять ошибок друга. Его сердце здесь, за маленькой неказистой калиткой, в избе, поросшей девичьим виноградом. Оно громко и горько вопило за распахнутыми створками… В оконном проеме виднелся Василько. Парнишка упрямо жал губы и щурил глаза, а Агидель заходилась горестным криком:
– Не хочу, чтобы он меня возненавидел! Что ему делать здесь, ну скажи?! И в город не могу, не оставлю я тебя! Что мне делать, Василько? О чем думаешь?! Как я ему всю жизнь переломаю?
Тут скользящий взгляд Василько зацепился за Славика. Губы растянулись в победной улыбке, и двоедушник по-мальчишечьи ловко нырнул в открытое окно под скорбный вздох сестры. Похоже, так он не раз сбегал от тяжелого разговора. А Елизаров поспешил внутрь, взбегая по ступеням. Ударилась о стену входная дверь.
В избе было прохладно, пахло полынью и мятой. Агидель лежала на печи, свернувшись в тугой клубок. Красные воспаленные глаза, закусанные до кровавых отметин губы, которые еще этой ночью он так целовал… Истерзанная собственными мыслями, она едва повернула голову на шум у двери, а затем, увидев его, резво вскочила. Села, упираясь в красные кирпичи печки ладонями. Голос ломкий, пустой, взгляд холодный. Если бы Елизаров не слышал ее слов у окна, осмелился бы заговорить сейчас?
– Что ты здесь забыл? Кто звал тебя?
И мальчишечья озорная улыбка растянула его губы так широко, что едва не порвала щеки. Вот она, язвительная, ощетинившаяся, словно ежик, в попытке скрыть свое слабое место. Та, что угрожала ему смертью, когда он съезжал с порога Чернавиной избушки, та, что назвала его дураком.
Судорожно стиснутые в кулак пальцы разжались, когда он вытянул к ней руку. На широкой мозолистой ладони лежала маленькая темно-зеленая пуговица.
– Зашел вернуть и сказать, что я опоздал на автобус. Думаю, Ждан и Зарина приютят меня на ближайшее время, а дальше вместе подумаем, что делать.
Агидель вздрогнула, осторожно свесила ноги с печи. Готовая бежать к нему или прогонять, Елизаров не знал. Дыхание с хрипом вырывалось из его легких, в глотке пересохло от долгого бега и волнения. Секунда, за ней другая, девушка пыталась понять, что сейчас произошло. Не решалась в это поверить.
– Автобус будет еще не скоро, он приедет через пару часов.
– А я на него заранее опаздываю.
Она все поняла. Славик шагнул вперед, к печи, и тут Агидель заплакала. Не так, как плачут девчонки, пытающиеся гордо держаться, вытирая скупые слезинки с напудренных щек. А громко, пряча лицо в ладонях, она разразилась такими безутешными рыданиями, что у него заболело сердце.