— Спасибо, сынок! — еще раз всхлипнул старик и скрылся за дверью…
Эта история невольно потащила за собой следующую. Спустя несколько дней, вечером, когда Панов, лежа на диване, читал газеты, в дверь позвонили. Открывать пошла жена и вернулась с гостем. Это был здоровенный мужик, лысый, в кожаной куртке и цветастых спортивных штанах. Из штанов выглядывали здоровенные ступни, обтянутые белыми носками не первой свежести.
Едва поздоровавшись, мужик зашарил глазами по комнате и, заметив на стойке в углу телевизор со встроенным видеомагнитофоном, купленный совсем недавно, обрадованно затопал туда.
— Вам что нужно? — Панов сел.
— Вот! — мужик показал ему видеокассету. — Здесь все.
— Что, все?
— Запись. Сынок мой, — деловито пояснил гость. — Две недели уже, как пропал. Понимаешь, — мужик оглянулся и заговорил шепотом – будто его здесь мог подслушать кто-то посторонний: – Когда пропал, я поначалу подумал – на выкуп взяли. У меня это… Бизнес. Два дня звонка ждал. И ничего…
— Я не ищу пропавших без вести! — сердито сказал Панов – гость ему не понравился.
— Да ладно! — мужик отмахнулся от него, как от мухи. — Знаю. Петровичу из моего подъезда ведь нашел, а? Вчера из пруда достали… Да ты не бойся! — мужик полез в карман и достал комок слипшихся купюр. — Я за работу всегда плачу хорошо, а за это – ничего не пожалею!
Панов заметил, как жадно блеснули глаза жены.
— Выйди! — сердито приказал. Она нехотя повиновалась.
Гость включил телевизор, присел рядом. Зашумело, на экране замелькал снег, потом снег исчез, и они увидели мальчика: маленького, пухленького, лет семи. Мальчик был в белой рубашечке, черном галстуке-бабочке и таких черных брючках. Он стоял на цветастом ковре посреди комнаты и насупленно смотрел на них.
— Пятого марта… года, — послышался с экрана голос, и Панов узнал его. Говорил гость. — Павлику исполнилось семь лет. Давай, Павлуша!
Мальчик вздохнул и затараторил:
— У Лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том…
Несколько секунд Панов молча смотрел на него. Затем, вспомнив, взял обеими руками толстую лапу гостя. И все исчезло – только черный экран был перед ним. Он невольно отпустил руку гостя – и вновь розовощекий малыш тараторил про неведомые дорожки и следы невиданных зверей. Панов мотнул головой, отгоняя наваждение, и снова взял руку гостя. И опять черный экран встал перед ним. Тогда он понял…
Он, наверное, изменился в лице. Сильные руки схватили его за плечи:
— Ну! Что?!
— Его нет, — сказал он чуть слышно.
— Ты уверен! — лысый больно сжимал его плечи. Он кивнул.
Лысый отпустил его, закрыл лицо ладонями и замычал, раскачиваясь. Но когда через несколько секунд он отнял руки, глаза у него были сухие. И бешеные.
— Как это было? Кто? Скажешь?
— Попробую.
Он снова взял лапу гостя в свои ладони и закрыл глаза. И уже знакомое ему рвано-туманное замелькало перед взором, затем он увидел ноги. Ноги были большие, в ботинках и брюках, и видел он их как-то странно – снизу вверх.
— Дядя, не надо! Дядя, мне больно!
— Сынок!..
Он открыл глаза. Лысый смотрел на него, весь побелев. И Панов понял, что не услышал, а сказал эти страшные слова. И как их сказал…
— Пожалуйста, еще! — лысый умоляюще смотрел на него. Он кивнул и снова закрыл глаза. И вновь сквозь туманные клочья он видел мутную картинку. Но в этот раз другую.
— Машина, — услышал он откуда-то издалека голос и тут же понял, что это говорит он сам: – большая…
— Какого цвета? — вопрос донесся откуда-то издалека.
— Темно-синяя… Большой блестящий радиатор… На нем – кружок и внутри звездочка…
— Мерседес… — застонали далеко. — Номер! Номер видишь?
— Кусты… Ветки закрывают… Только первые цифры… Двадцать два!
Вдалеке застонали еще громче, а Панов вдруг увидел, как заскользили, смыкаясь над его головой, ветки, потом вдруг чьи-то страшно сильные и злые руки сдавили его горло. Он дернулся, захрипел, и инстинктивно схватился за эти руки, чтобы оторвать их от горла. И ладони его встретили пустоту…
Он сидел на диване в своей квартире рядом с незнакомым лысым мужиком в кожаной куртке и сухими беспощадными глазами на сером лице. Он вытер пот со лба.
— Брат, — глухо и страшно сказал лысый, не отводя остановившегося взгляда. — Я так и думал. Мальчик никогда не пошел бы с чужим – я его этому всегда учил. Поверить только не мог. Ну, сейчас!.. — он встал.
— Я мог и ошибиться! — Панов тоже поднялся. — Нельзя же так сразу…
— Ты? Ошибиться? — лысый ощерился какой-то жуткой улыбкой. — Ты меня в первый раз видишь, да и я тебя тоже. Ты что, знал, что у меня брат есть, что у брата темно-синий "мерс" и что он, сука, гомосек проклятый? — он скрипнул зубами. — Ты сказал даже больше, чем я ожидал…
— И что сейчас? — тихо спросил Панов. — В милицию пойдете?
— К этим тварям продажным?! Они его за сотню чистеньким объявят. Не-ет… Сначала он все расскажет. Скажет, никуда не денется. Потом покажет, где спрятал, — лысый скрипнул зубами. — А там я уже из него кровь по капле…
Он подошел к телевизору, на экране которого уже бултыхалась белесая муть – запись кончилась, извлек кассету, сунул ее в карман куртки.
— А ты помалкивай! — он смотрел на Панова бешеным взглядом. — Молчание – залог здоровья! Понятно? На! — он сунул ему зеленый бумажный комок. — Я свое слово держу…
Когда за лысым захлопнулась дверь, Панов машинально поднял валявшиеся везде дивана газеты, которые читал перед тем, и вдруг со злостью швырнул их обратно. Затем выругался – громко и страшно. На шум прибежала жена – он обругал и ее.
— Чтоб больше не водила мне таких! Поняла?! — крикнул он прямо в ее побелевшее лицо. — В гробу я видал всех этих родственников с их фотографиями и кассетами! Сволочи поганые…
Оставшись один, он еще долго ходил по комнате, яростно ворча про себя, не в силах успокоиться…
Глава 10
Появлению этого посетителя в "кабинете" Панова предшествовали шум и крики в коридоре, какая-то возня, потом дверь распахнулась и расхристанный и растрепанный человек, ворвавшись в нее, бухнулся перед Пановым на колени. Он невольно вздрогнул и попятился. А расхристанный железной хваткой вцепился в его ноги и завыл, мотая головой:
— Родной… Только ты… Сынок единственный помирает. Только ты…
Панов недоуменно взглянул на Мишу, появившегося следом и такого же расхристанного и разлохмаченного, — тот только смущенно развел руками. Вдвоем они кое-как подняли незнакомца с колен (тот упирался и выл), усадили на кушетку. Миша сбегал за водой. Пока гость пил, стуча зубами о край чашки, Панов рассмотрел его получше.
Незнакомец был одет в форму полковника авиации, только сейчас его форменная рубашка с погонами была расстегнута почти до пупа, а один погон висел полуоторванным – Миша, по всему видать, стоял в коридоре насмерть. Кадык на загорелой шее полковника двигался судорожно; подождав, пока он покончит с водой, Панов решительно забрал кружку.
— Ну? — спросил властно.
— Сынок… Пятнадцать лет… Все отказались, все… Только ты… — полковник заплакал.
— Дмитрий Иванович, говорил я ему, — с досадой заметил Миша. — Только зря время терять…
— Родной…
Полковник сполз с кушетки и вознамерился было снова встать на колени, но Панов с Мишей упредили.
— Машина хоть у вас есть? — спросил Панов, поняв, что армия просто так не отвяжется.
— Такси. У подъезда, — полковник сглотнул.
— Останешься за меня, — повернулся Панов к Мише и виновато развел руками в ответ на его укоризненный взгляд…
Его провели в комнату, маленькую, но светлую. По прозрачному исхудавшему лицу мальчика на койке в углу, его почти невесомым рукам, лежавшим поверх одеяла, Панов сразу понял, что Миша был прав. Но отступать было уже некуда.
Он провел рукой над головой больного и невольно сморщился – в ладонь полыхнуло так, что закололо в пальцах. Дальше можно было уже не обследовать, но добросовестно довершил начатое. Злое пламя билось только под теменем мальчика, но и этого было достаточно. Он уже привычно окутал этот огонь холодом, истекавшим из его рук, даже сделал это старательней обычного. Но усыплять больного не стал.
Тот, в свою очередь, внимательно следил за его движениями. В глазах его сиял такой свет, что Панову стало как-то неловко. Ему уже не раз за эти недели доводилось встречаться с обреченными людьми; всегда это было неприятно и тягостно. В этот раз было иначе: он уже мог уходить, но почему-то не хотел этого. И он присел на стул рядом с койкой.
— Ну что? — спросил больной. Голос у него был тихий, но звучный.
Панов виновато развел руками.
— Безнадежно?
Он молча кивнул. Почему-то сейчас он чувствовал себя неспособным на обычную успокаивающую ложь.
— Говорил я ему! — с легкой досадой сказал мальчик, и Панов понял, что это он об отце. — Знаете, сколько тут до вас побывало всяких… — он замялся.
— Шарлатанов? — подсказал Панов.
Мальчик в знак согласия закрыл и снова открыл глаза.
— И я такой же?
— Нет… Вы – нет, — медленно выговорил больной. — Я ощущал, как от ваших рук исходило… И боль совсем пропала. Знаете, хуже всего – это боль. Просто невозможно. У родителей все деньги ушли на обезболивающие. Отец и машину продал…
— Больше не будет болеть, — заверил Панов.
— Совсем?
Он кивнул.
— Хорошо. Жаль только, что вы так поздно. А то у них, наверное, даже на похороны не осталось…
Панов сглотнул. Мальчик проговорил это спокойно и деловито – словно речь шла о ком-то другом.
— Тебя как зовут? — спросил он больного.
— Игорь. А вас?
— Дмитрий Иванович.
— Приятно было с вами познакомиться.
— Мне тоже, — невольно отозвался он и вдруг спросил: – Тебе не страшно?
— Нет, — спокойно ответил Игорь. — Было немного в самом начале. Потом прошло. Плохо только, что это так долго. И родителей жалко: мама плачет, отец бегает, экстрасенсов всяких ищет…