Не прошло часа, как перед клиникой остановились «Волга» и грузовик-фургон. Из легковушки вышел Тимофей Ильич и заспешил ко мне.
– В грузовике сало, колбаса, хлеб, тушенка, – сообщил, пожав руку. – У вас есть пищеблок?
– Разумеется, – кивнул я.
– Два мешка гречки прихватил, сварите себе кашу. Ну, и еще кое-что.
Услыхав про гречку, члены забастовочного комитета за моей спиной шумно выдохнули. Жуткий дефицит в СССР!
– Разгрузите, товарищи! – сказал им. – Идемте, Тимофей Ильич!
Я отвел директора торга в процедурную, где уложил на кушетку, попросив снять пиджак с рубашкой и майку. По уму не требовалось, но зачем светить возможностями? Взял стул, присел рядом, маскируясь, положил руку на живот. Что у нас? В наличии цирроз печени – профессиональная болезнь руководящих товарищей. Пьют много. Стадия не терминальная, но уже на грани. Налицо асцит – скопление жидкости в брюшной полости. Выглядит директор – краше в гроб кладут. Кожа на лице серая, черты лица заострились. В прошлой раз, осмотрев Ильича, я развел руками – не в моих силах. Почему не попытаться теперь? Мужик смелый, продукты подогнал, не побоялся. Хотя ему уже все равно…
– Лежите смирно! – велел я. – Будет неприятно.
Повозился. Печень исцелять пришлось слоями, вся не поддавалась. Я словно вытеснял здоровой тканью фиброзные узлы, затем опускался ниже и повторял. Так компьютерный томограф препарирует орган, выкладывая на экран проекции слоев. Только я еще исцелял. Завершив с печенью, поправил пациенту сердечко – износилось. Встал.
– Вот и все, Тимофей Ильич! Жидкость в брюшной полости уберет хирург, а возможно, рассосется сама. Остальное в порядке.
Он сел и посмотрел на меня. А ведь не узнать: кожа порозовела, черты лица словно мясом обросли. Другой человек.
– Хм! – он встал и прошелся по процедурной. – Как двадцать лет сбросил. Михаил Иванович, вы кудесник! Что с меня? Ничего не пожалею!
– Не рассказывайте никому, – попросил я. – Этого хватит. За остальное расплатились.
– Спасибо! – он горячо потряс мне руку и стал одеваться.
«Водочкой не увлекайтесь», – хотел добавить я, но промолчал. Бесполезно. Даже в двадцать первом веке при лечении цирроза главное – убедить пациента отказаться от спиртного или хотя бы сократить дозу. Не всегда получается…
Проводив Ильича, я отправился в столовую – хотелось есть. Надеюсь, выделят целителю миску каши. Открыв дверь, замер в изумлении. За составленными столами сидели люди – врачи, сестры, санитарки, подсобные рабочие вперемешку. На столах – тарелки с нарезанными колбасой, салом, хлебом. И… бутылки с водкой. Блядь, она откуда?
– Михаил Иванович! – подскочил ко мне председатель профкома. – Хорошо, что вы пришли – хотели посылать. Без вас не начинали.
– Водку где взяли? – спросил я.
– Так в машине была, – пожал он плечами. – Пять ящиков.
Это сто бутылок. Ну, Ильч! Удружил…
– А еще две большие коробки с сигаретами, – добавил председатель. – Курильщикам раздали. Они в восторге. Проходите, Михаил Иванович! Вот ваше место, – он указал на стул во главе стола. – Сейчас кашу подадут.
Блядь! Ну, и что делать? Ладно. Если не можешь событие предотвратить, остается возглавить. Я прошел к указанному месту и опустился на стул. Председатель профкома взял бутылку, сорвал пробку-бескозырку и набулькал мне в стакан до половины.
– Скажи слово, Иванович! – предложил.
Я поколебался и встал. Если уж пошло…
– Друзья! Первым делом хочу поблагодарить, что отбили у милиции, не дав совершится произволу. Только дело не во мне. Так ведь могут и в операционную ворваться, потащив хирурга от стола. Или медицинскую сестру – из процедурной, оторвав от больного. Некоторые партийные бонзы потеряли берега, став считать республику своей вотчиной. Дескать, что хочу, то и ворочу. А вот им! – я продемонстрировал кукиш. Люди одобрительно зашумели. – Сегодня мы показали, что имеем право людьми зваться. Народ, а не бессловесное быдло. За вас, друзья!
Я опрокинул водку в глотку, сел и закусил ломтиком сала с хлебом. Люди за столами последовали моему примеру. Работницы столовой на тележках вкатили тарелки с исходящей парком кашей и стали расставлять их на столах. Я взял ложку и зачерпнул из своей. Гм, вкусно! Гречку обильно сдобрили тушенкой. В последний раз такую ел в армии.
Угощение понравилось не только мне: ложки над столами так и мелькали.
– Еще по одной, товарищи! – объявил председатель профкома, когда все утолили первый голод.
Объявление встретили одобрительными возгласами. Забулькала, переливаясь в стаканы, водка. Председатель взял свой и встал.
– Предлагаю выпить за Михаила Ивановича. Мы все знаем его, как великого целителя. Со всей страны к нам везут больных детей, и он их лечит. Но еще он большой души человек. Сегодня, едва сняли наручники, поспешил в палаты, где занялся детьми. Кто другой на его месте мог струсить и сбежать, а он даже не подумал. И еще. Все мы знаем, что благодаря Михаилу Ивановичу изменилась жизнь в клинике. Появилось новейшее оборудование, в достатке лекарств, продуктов и постельного белья. Нас бесплатно поят чаем и угощают бутербродами. Мало этого. Сегодня, исцелив детей, Михаил Иванович пришел в профком и спросил: накормили ли людей? Услыхав, что главный врач запретил брать продукты со склада, позвонил знакомому, и тот привез еду, выпивку и сигареты. Обо всех подумал. Это вам не секретарь райкома. А теперь спрашиваю: мы позволим арестовать такого человека?
Народ за столами гневно зашумел.
– Ни за что! Хрен им! – раздались крики.
– Вот и я так думаю, – кивнул профсоюзный руководитель. – Информирую, что говорил с председателями профкомов других клиник. Они побеседовали с людьми и сообщили: в случае ареста Мурашко объявят забастовку. Мнение у всех единодушное: это произвол. Нас поддержат столичные предприятия, в частности, МАЗ и тракторный завод.
Ни фига себе волну я поднял! В той жизни рабочие минских предприятий вышли на улицы в апреле 1991 года. Повод был весомый – рост цен после павловских реформ. Тогда город встал, а на площади Ленина закипел многотысячный митинг. Партийному начальству стоило великого труда ситуацию разрулить. А тут какой-то экстрасенс…
– Михаила Ивановича мы в обиду не дадим, – заключил председатель профкома. – Хочу просить его от имени всех нас, – он повернулся ко мне. – Понимаю, что вы возмущены. Знаю, что зовут в Москву. Обещают лучшие условия, много денег и жилье. К сожалению, мы не можем предложить то же, но зато всегда встанем за вас горой. Не уезжайте!
Все притихли и уставились на меня. И откуда знают? Ну да, сманивали меня москвичи. Приезжали, золотые горы сулили. Даже ордер на квартиру показали. Три комнаты, рядом станция метро. Разбежался! Согласиться – означает под кого-то лечь. Вопрос: под кого? Медицинских чиновников, спецслужб или бандитов? В Москве криминал поднимает головы – это в Минске пока тихо. Пусть даже без братков, но исцелять станешь, кого прикажут. Возмутишься – укажут место, в Москве это запросто. Добровольно подписаться в рабство? Нашли дурака!
– Не волнуйтесь, друзья, никуда не уеду, – сказал я. – Куда мне без вас?
– За это и выпьем! – предложил председатель профкома. – Ура, товарищи!
– Ура! – закричали за столом и немедленно выпили.
После сытного обеда народ повалил во двор, где устроил танцы возле баррикады. Стоял редкий для октября ясный день. Тепло, как в мае. Отчего ж не веселиться? Кто-то притащил баян, и понеслось. Народ кружился в вальсе, отплясывал полечку, кое-кто пошел вприсядку. В окнах торчали любопытные больные. Эту картину и застала прилетевшая в клинику любимая. Оказалось, она все проспала. Воротившись домой, прочитала записку, перекусила и легла отдыхать. С милиционерами разминулась. Встав, поела и решила позвонить жениху. В ординаторской не ответили. Вика набрала номер регистратора – не берут трубку. Лишь в приемной Яковлевича сообщили о произошедшем. Вика вызвала Николаича и помчалась в клинику, где двинулась на звуки музыки.
– Что происходит? – спросила, отыскав меня.
– Революция, – улыбнулся я.
– Почему танцуют?
– Потому что весело.
– Тогда приглашай! – потребовала она.
Я подал ей руку, и мы вошли в круг… Наплясавшись, народ захотел продолжения банкета и повалил в столовую. Водки и еды хватало, все вновь расселись за столами. Мы с Викой оказались рядом. Мне напустили полстакана, Вике по ее требованию – на донышко. Я встал, взял вилку и постучал ею по стакану. За столами притихли.
– Друзья! – объявил громко. – Сегодня вы просили меня не уезжать, я пообещал. Не хочу расставаться с таким замечательным коллективом. Но есть еще причина – вот она, – указал на Вику. – Скоро мы с Викторией Петровной станем мужем и женой. Наши отношения не секрет, но теперь оформим официально. Выпьем за любовь!
– Ура! – закричали за столами и с воодушевлением выпили.
– Горько!
Председатель профкома поставил на столешницу пустой стакан.
– Горько! Горько! – закричали со всех сторон.
– Встань, любимая! – попросил я Вику.
– Шут! – фыркнула она, но подчинилась. Я обнял ее, и наши губы слились.
– Раз, два, три, четыре, пять… – принялись считать за столами. При счете «десять» Вика уперлась мне руками в грудь и отстранилась.
– Что-то молодая ерепенится, – заметил кто-то за столом. – Может, поискать другую?
– Я вам поищу! – пригрозила Вика. Ответом стал дружный смех.
– Что ты тут устроил? – спросила Вика, когда мы, насытившись, по-английски удалились в ординаторскую. – И не говори, что ты тут ни при чем. Водка, сало, колбаса, гречка с тушенкой… В клинике так не кормят и, тем более, не наливают.
– Эти люди сегодня защитили меня. Они переступили через страх перед начальством и наказанием. Следовало поощрить.
– Ладно, накормить, – согласилась она. – Но зачем водка?
– Не планировалась, – развел я руками. – Пациент привез. Не углядел – без меня разгружали. А потом не отбирать же.