Возвращаться не пришлось. Меня вызвал Терещенко и сообщил, что эксперимент прошел успешно.
– Заведующей отделением пришлось рассказать о вас, – огорчил, разведя руками. – Извините. Она опытный врач и все поняла. Обещала молчать. Правда, думала, что вы угощаете детей заряженными конфетами, – он улыбнулся. – Это, кстати, возможно?
Яковлевич уставился на меня.
– Бред! – хмыкнул я.
– Жаль! – вздохнул он. – У меня к вам просьба, Михаил, личная. Есть у меня друг, Яша Лившиц. Росли в одном дворе, учились в одном классе. Я поступил в медицинский институт, он – в военное училище. Служил в танковых войсках. Во времена Хрущева армию сокращали, угодил под это и Яков. Для него это стало ударом – любил танки. У него и отец на них воевал. Пришлось идти на завод. Работал токарем, позже стал мастером – все же высшее образование. Рассчитывал со временем вернуться в армию, но тут в СССР начались гонения на евреев. Яша посмотрел, плюнул и перебрался в Израиль. И вот там сделал карьеру. Танкистов из СССР охотно брали в ЦАХАЛ[55]. Воевал, дослужился до бригадного генерала. Есть у них такое звание.
Я смотрел на Терещенко, не понимая, к чему он клонит.
– У Яши трое детей, – продолжал Яковлевич. – Две старших дочери и сын Ариэль, Арик. Семнадцать лет. Неоперабельная злокачественная опухоль головного мозга, израильские врачи развели руками. Жить парню от силы два месяца.
Он посмотрел на меня в упор. Так…
– Хотите, чтобы исцелил?
– Прошу, Миша! За кого другого не стал бы, но тут случай особый. Яша мне как брат, а его сын – родной человек. Упреждая ваш вопрос, скажу: друг обещал хранить тайну. Он человек военный, слово сдержит. И еще – десять тысяч долларов. Наличными, из рук в руки.
Хм! Огромная сумма для СССР. Когда разрешат продавать квартиры, в Минске можно будет купить однушку за три тысячи. Но, с другой стороны, – валюта. Только за владение ею в СССР – уголовная статья. Стремно. Я забарабанил пальцами по столешнице. Терещенко понял.
– Не беспокойтесь, Михаил! И я, и Яша будем молчать. Если опасаетесь, оставьте доллары мне. Сохраню, не пропадут.
– Не боитесь ОБХСС?
– Эх, Миша, Миша, – улыбнулся он. – Вы не еврей, потому многое не знаете. Когда в семидесятых начался массовый исход евреев из СССР, встал вопрос: что делать с нажитым имуществом? Везти его с собой глупо, часто вовсе невозможно. Разумеется, можно продать, но куда девать вырученные рубли? В Израиле они не нужны, да и вывезти не дадут: евреев, покидающих СССР, на границе досматривали с особым тщанием. Вот тогда и зародилась система взаимопомощи. Вы продавали здесь имущество, отдавали рубли нужному человеку, взамен за границей получали валюту. Таким же образом жившие за границей евреи помогали родственникам в СССР. Если официально выслать валюту, ее отдавали по курсу Госбанка СССР, то есть 66 копеек за доллар. По системе помощи выходило в несколько раз больше. Всем выгодно, все довольны. Я вам больше скажу. Кому, думаете, отходила квартира, которую оставляли уезжающие за границу евреи?
– Государству, в смысле – исполкому.
– А вот и нет. Теоретически – да, но на деле иначе. Уезжавшие евреи прописывали в квартире родственника, и она оставалась ему. Все законно. В семидесятые в Минске государству отошли считанные квартиры евреев, а уехало их – ого-го-го сколько! В конце восьмидесятых ситуация изменилась: оставлять стало некому, слишком многие стали уезжать. Хотя схемы есть, как и люди, готовые сохранить деньги. Так что не волнуйтесь. Доллары вернут по первому требованию.
– Осталось заработать, – вздохнул я. – Рак в терминальной стадии… Ладно, детки – с ними проще, но парню семнадцать лет!
– Постарайтесь, Михаил! Буду вашим должником.
Пациента привезли через день. Выглядел он – краше в гроб кладут. Ну, так оставалось недолго. Лишенная волос голова – следствие химиотерапии, серая кожа, изможденное страданием лицо. Жалко мальчика. На последней стадии рака больных мучают боли – иногда непереносимые. Этому, видно, досталось.
Кроме пациента, в палате меня ждали Яковлевич и незнакомый мужчина лет за пятьдесят. Невысокий, худощавый, с острым взглядом карих глаз. В штатском, но военная выправка чувствуется. Он стоял у кровати, на которой сидел мальчик, и смотрел на меня в упор.
– Знакомьтесь! – представил его Терещенко. – Мой друг Яков. А это Михаил.
Генерал протянул мне руку, я ее пожал. Ладонь у него оказалась сильной и твердой.
– Это Ариэль, – указал Терещенко на пациента. – Можно просто Арик. Он не обидится. Так? – он улыбнулся мальчику.
Тот в ответ кивнул.
– Говорит по-русски? – спросил я.
– Да, – ответил генерал.
– Тогда оставьте нас вдвоем.
Не хочу светить перед ним способностями. Генерал хотел что-то сказать, но Терещенко подхватил его под локоть и вывел из палаты. Я взял стул и подсел к мальчику.
– Ляг на живот, – велел. – Будем исцелять.
Арик подчинился. Я положил ему руку на затылок. Нужды в том не имелось, но зачем мальчику знать? Обязательно расскажет отцу. Что у нас тут? Жопа, если коротко. Опухоль на четверть мозга, да еще проросла вглубь. Не удивительно, что ее не стали удалять. Поражены не только твердая мозговая оболочка, но и мягкая с паутинной. И с чего тут начинать? Попытался привести клетки опухоли в чувство – хрен на ны! Словно алкоголики в запое, они желали бухать. В нашем случае – жрать здоровых товарок. Ах вы, суки! Запустив энергетический поток, я стал выводить их из активного состояния – слой за слоем. Рефлекторно помогал себе пальцами, двигая ими по черепу пациента. Завершив процедуру, начал с крайних. Так, бухарики! Протрезвляемся и работаем. Потихоньку, помаленьку. Понимаю: трудно, но когда-нибудь надо начинать. Не то сдохнете вместе с пациентом. Поняли?
Не сразу, но клетки начали работать. Поначалу робко, по чуть-чуть, но их цвет стал меняться с красного на голубой. Я немножко помог им энергией, а затем убрал руку. Кажется, процесс пошел.
– Как чувствуешь себя, Арик? – спросил пациента. – Голова не болит?
– Нет, – ответил он. – Но щекотно. В голове будто таракан ползает.
Интересный эффект! Я невольно улыбнулся: тараканы в голове – это по-нашему.
– В Израиле есть тараканы?
– У нас нет, у других видел. Вот такие!
Он вытянул руку и развел большой и указательный пальцы. Ничего себе! Если у них такие головах…
– Потерпи, Арик! Это хороший таракан. Съест опухоль и исчезнет. Полежи.
Я встал и вышел в коридор, где немедленно столкнулся с папашей пациента. Он уставился на меня.
– Все нормально, – успокоил я. – Процесс пошел. Не беспокойте сына – пусть полежит. Через час вернусь и продолжу.
– Идемте пить чай! – предложил стоявший здесь же Терещенко.
Мы отправились к нему в кабинет, где секретарша главного врача принесла нам чай и бутерброды. Яков попросил кофе, ему сделали растворимого. Он его едва пригубил, к бутербродам вовсе не прикоснулся. Я стесняться не стал – целительство пробуждает зверский аппетит. «Как же так? – спросите вы. – Ведь энергия идет из окружающего пространства, сам говорил». Так-то оно так, но ведь кто-то пропускает ее через себя, направляет и контролирует? Силы тратишь – о-го-го! Поглощая бутерброды, я украдкой наблюдал за генералом. По его лицу читалось, что только усилием воли он удерживает в себе желание встать и побежать к сыну. На мгновение ощутил острую зависть. Меня так не любили. Отца вовсе не знал – мать родила меня незамужней, а потом отдала сестре и укатила с очередным хахалем. Даже не знаю, где она сейчас. Вырастила меня тетя Оля. Вот она меня любила, но по-своему, по-деревенски. Лаской не баловала, хотя, заболей, как Арик, отдала бы все, чтоб вылечить.
– Ну, что навестим нашего пациента? – предложил я, сжалившись.
Генерал вскочил со стула, следом поднялись мы с Терещенко. Так, втроем, и ввалились в палату. Арик лежал на койке и читал книгу.
– В тумбочке нашлась, – объяснил подбежавшему к нему отцу. – Скучно просто так лежать.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил Яков.
– Хорошо, – ответил мальчик. – Только таракан в голове бегает. Щекотно и чесать хочется.
– Какой таракан? – изумился генерал.
– Дядя Миша запустил, – объяснил Арик. – Говорит: он съест опухоль.
Яков уставился на голову сына, словно разыскивая дырку, через которую впихнули насекомое.
– Это образное выражение, – успокоил я. – Процесс исцеления вызывает такие ощущения. Разрешите?
Отодвинув генерала, я присел и положил ладонь на голову Арика. А неплохо так процесс идет! Уже четверть опухоли потеряла красный цвет. Вот что значит юный организм! Это не директор торга с его циррозом и угробленной иммунной системой. Да и выглядит мальчик неплохо. Кожа на лице хоть и бледная, но уже не серого оттенка, в глазах появился блеск.
– Есть хочешь? – спросил я, убрав руку.
– Да, – кивнул Арик. – Очень.
– Я сейчас! – сказал Яковлевич и исчез за дверью. Спустя несколько минут он вернулся с санитаркой. Та держала в руках поднос. Подойдя к тумбочке, поставила на нее тарелку с манной кашей, кусочком батона и стакан жидкого чая. Положила ложку. Арик схватил ее и за пару минут смолол угощение, после чего вопросительно посмотрел на нас.
– Ему нужно много есть, – сказал я. – Организм выздоравливает и требует высококалорийной пищи. Колбаса, черная и красная икра, масло, чай с сахаром.
– Распоряжусь! – пообещал Терещенко и торопливо вышел из палаты.
– Идемте, Яков! – я взял генерала под локоть. – Не будем мешать Арику выздоравливать. Пусть читает.
– В последнее время у него совсем не было аппетита, – сказал генерал в коридоре. – Заставляли есть.
«Фирма веники не вяжет, фирма веники плетет!» – хотел пошутить я, но не решился, глянув в лицо генерала. Не поймет.
– Навещу Арика вечером, – сообщил. – На сегодня хватит. Вы его тоже не беспокойте. Организм мальчика борется с болезнью – не отвлекайте. Пусть ест, пьет, читает. Вы пока можете съездить в город, навестить знакомые места.