Веню разбудили угрозой, что уйдут на Городскую сторону без него. Пока Веня спал, приходил от Корнилова курьер и увез батеньку на корабль «Ростислав» — зачем, никто не знал. Вернулась с Сухарного завода из ночной смены Ольга. И Маринка пришла из парусной мастерской, куда ей велели прийти на работу ночью; этого еще не бывало никогда.
— Милые мои, что у нас было-то! — говорила Ольга. — Проклятой-то анафема Меншиков велел Сухарный завод прикрыть, печки взорвать порохом... Квашни разбили, противни в бухте утопили...
— А мы, милые, — перебивает Маринка, — из старых парусов чехлы для матрацев шили. Крестный Хонин велел отдать в госпиталь восемьсот новеньких коек. Он их для своих матросиков на корабль приготовил. Морской травой набивали — и то велел отдать, не пожалел. Раненые-то на голых каменных плитах валяются. Нашили мы матрацев, а что толку: в городе ни сена, ни соломы. Чистая беда!
В дом возвратилась из госпиталя печальная Хоня с заплаканными глазами.
— Девушка, да ты вся в крови! — всплеснула руками мать.
Веня кинулся было к Хоне и отшатнулся:
— Фу, как от тебя пахнет...
— Отойди, Веня, замараешься! — говорит Хоня устало. — Не знала, что в человеке столько крови есть!
— А доктора режут? — спрашивает Веня. — Отрезают ноги, руки?
— Отрезают, милый! — отвечает Хоня, снимая с себя замаранную в крови одежду.
— А если кого в голову — и голову отрезают?
Хоня покачала головой:
— Да как же, милый, человек может без головы быть? Подумай-ка!
— Ну да. А батенька про Меншикова сказывал, что он голову потерял!..
Анна и Маринка смеются. Не может удержать улыбки и Хоня. Только с лица Наташи не сходит печаль.
— Вот ты какая! — с укором говорит Наташе брат. — У всех новости, а у тебя ничего нет. Коли Стрёма не пришел, у тебя в голове пусто!
— Верно, милый, — со вздохом соглашается Наташа.
Веня уже забыл, что надо идти смотреть на затопление кораблей.
Упав на стол головой, он засыпает. Хорошо быть солдатом! Пуля вжик! — в голову. Приходит доктор — раз! — голову напрочь, и лети на небо... Вене сделалось жутко, хочет бежать от доктора, а ноги не сдвинуть с места.
— Что же это он, опять заснул? Пойдешь ты или нет?
Веня встрепенулся:
— Пойду, пойду. Ишь вы какие, без меня хотели уйти! Я и не думал спать!
— Куда бежишь? Если ты убежишь, мы тебя не возьмем! — грозит Вене маменька, запирая дом на замок.
Веня прекрасно понимает, что если он убежит, то уж не взять его никак не смогут, но ему немножко страшно ночью при луне, и он примиренно советует матери:
— А вы меня за обе руки возьмите. Да крепче держите, и я не убегу... Вот так!
Ольга берет Веню за левую руку, мать — за правую. Дорога идет под гору... Молчаливые люди обгоняют семью Могученко. И внизу видно — от Пересыпи к мостику идет народ.
— Да что вы так тихо идете! — Веня тянет мать и сестру. — Я бы один так и полетел!
Ольга и мать подхватывают Веню под мышки и бегут. И уж Веня не достает земли, болтает в воздухе ногами и визжит от восторга. Добежали до мостика через Южную бухту. Поставили Веню на ноги. Он кричит назад сестрам:
— Чего вы отстали! Ноги, что ли, отнялись? Глядите, весь народ бежит!
На мостике, однако, бежать нельзя — столько народу, и все на ту сторону. И на той стороне люди все идут в одном направлении — к Николаевской батарее.
Мимо старого адмиралтейства и корабельных сараев в торопливом потоке людей Могученки идут, куда стремится весь севастопольский народ. Уже рассветает...
Веня привык днем встречать на улицах больше всего солдат и моряков. А нынче ночью народ совсем другой. Кое-где в толпе на берегу Большой бухты мелькают офицерские фуражки. Кучкой стоят, не мешаясь с толпой, чубатые донские казаки. И солдат порядочно, но больше всего простого народа: мастеровые доков, кузнецы, маляры, корабельные плотники, оружейники; дрягили адмиралтейских складов; портняжки армейских и флотских швален; рыбаки; извозчики в шальварах и камзолах, шитых золотом; чабаны в кожаных куртках, с ножами на ременном кушаке; лавочники; слуги и конюхи офицеров; уличные разносчики. И, что совсем необычно, очень много женщин в толпе.
В Севастополе из сорока двух тысяч жителей насчитывалось всего семь тысяч женщин. А здесь, в толпах народа по обеим сторонам Южной бухты, и на Павловском мыску, и у Николаевской батареи, женщин было куда больше, чем мужчин. Наверное, сюда пришли, не глядя на ночь, все жены моряков, дочери, девушки, даже девчонки.
Седые чопорные барыни, которым на улицах днем все уступают дорогу, жмутся в толпе матросок.
Яркими пятнами выделяются молодые крестьянки в расшитых золотом кисейных шарфах и пестрых шалях.
Крутые скаты берега позволяют видеть всем, что делается на рейде, но все-таки народ теснится к берегу, напирая на тех, кто заранее захватил места на камнях и каменных стенках набережных. Толпа теснила их, угрожая свалить в воду.
Холодная, почти морозная ночь побудила сбитенщиков раньше времени, не по сезону, заправить свои самовары. Сбитенщики расхаживали в толпе, покрикивая: «Сторонись, обварю!» — и помахивали связками баранок. У каждого сбитенщика половина пояса спереди деревянная, с гнездами для стаканов. Самовары парили и чадили угаром, а сбитенщики нахваливали свой напиток, громко распевая:
Кипит кипяток,
Припарит животок.
Кто сбитень выпиват,
Постоянно здрав быват.
Народ томился жаждой — сбитенщики торговали хорошо.
Могученки прибежали на берег в то самое время, когда между строем кораблей и пароходами показалась шлюпка адмиралов.
По эскадре прокатилось «ура».
Веня все отлично видел: мать посадила его на плечо. Обо всем, что видел, он докладывал матери и сестрам. На шлюпке идут к эскадре Корнилов и Нахимов, а батенька на корме за рулевого, вместо офицера, хозяина шлюпки. Вот шлюпка пристала к кораблю. Музыка заиграла встречу. Сейчас Корнилов подаст сигнал: «Командую флотом!» И точно, на «Трех святителях» начинает вскоре работать семафор. Что сигналит корабль, Веня не успел разобрать и докладывает, что Корнилов приказал кораблям вынимать якоря, поставить верхние паруса и идти в море, следуя в кильватер за флагманским кораблем. Пароходам с тяжелой артиллерией — конвоировать корабли.
Веня хорошо видит, что на всех кораблях, кроме «Трех святителей», спущены стеньги и убраны реи: корабли не могут поставить верхние паруса. Веня видит, что швартовы от кормы к носу связали корабли в одну цепь. Но он уже забыл, что бежал сюда смотреть на затопление эскадры. Ему хочется, чтобы флот вышел в море.
На кораблях суматоха. Стучат топоры. Пароходы подошли к кораблям и снимают людей. На ближних кораблях рушатся мачты. Шлюпка адмиралов вернулась на «Ростислав» и оттуда идет без адмиралов к Графской пристани, и батенька опять в шлюпке — на руле...
— Чего же ты, милый, все нахвастал? Ах ты! — сердито укоряет Веню соседка.
Вене стыдно. Дело идет вовсе не так, как бы ему хотелось. Он спрыгнул с плеча матери и, не успела она ахнуть, юркнул в толпу: ему надо найти на Графской пристани батеньку и от него узнать всю правду.
Нагнувшись, он пробивает себе головой дорогу из толпы, его бьют, толкают. Толпа колышется, женщины плачут. Мужчины кому-то грозят и бранятся... С рейда прогремел пушечный выстрел, за ним второй и третий...
Потопление кораблей уверило жителей города, что неприятель близко и его ждут на Северной стороне — туда перегнали всех работников, чтобы ускорить постройку укреплений. На Городской и Корабельной сторонах крепостные работы остановились. Армия стояла на Куликовом поле биваком. Матросов с потопленных кораблей разверстывали побатальонно. Для пополнения флотских батальонов сняли еще часть матросов с прочих кораблей. Число защитников Севастополя увеличилось примерно на двенадцать тысяч человек. Пароходы, вооруженные тяжелой артиллерией, Корнилов поставил на рейд так, чтобы они могли обстреливать высоты Северной стороны на тот случай, если бы неприятель овладел там укреплениями.
Защиту Северной стороны Меншиков возложил на адмирала Корнилова, Южной — на адмирала Нахимова; адмиралы стали командующими на сухом пути по той простой причине, что в гарнизоне теперь преобладали моряки.
Все эти меры действовали успокоительно на горожан. Состоятельные люди, готовые бежать из города, отложили это намерение, предполагая, что дорога на Бахчисарай уже занята неприятелем. То, что богатые остаются в городе, ободрило бедноту.
Неожиданно для большинства севастопольцев случилось то, что предвидел один Нахимов. Светлейший призвал к себе Корнилова и объявил ему, что армия в ночь на пятницу, 12 сентября, выступит из Севастополя по дороге в Бахчисарай.
— Я предпринимаю фланговый марш, — объявил светлейший. — Армия займет положение, угрожающее левому флангу и тылу неприятеля. Поставленный в два огня, он не решится напасть на Северную сторону. Ежели это, паче чаяния, и случится, армия ударит союзникам в тыл. Засим я считаю необходимым обеспечить сообщение Севастополя с Россией. Он может предпринять наступление и на Симферополь и на Перекоп и отрезать нам все средства снабжения.
Князь называл неприятеля по-солдатски «он».
— Ваша светлость! — воскликнул Корнилов. — Вы покидаете Севастополь и флот на произвол судьбы!
— В Севастополе есть гарнизон. Флот может действовать своей могущественной артиллерией. Наконец, наши «кирпичных дел мастера» тоже не дремали. Тотлебен нарыл немало канав и насыпал порядочные валики. Черт ногу сломает, не только англичане.
— Севастополь располагает для защиты всего семнадцатью батальонами. Жалкое состояние укреплений подтверждают ваши собственные слова. Как же нам удержаться против шестидесятитысячной армии неприятеля?
Меншиков посмотрел на Корнилова насмешливо:
— Мне передавали ваш отзыв, что каждый из матросов стоит десятерых солдат.