Матросы Завалишина зарядили ружья, и отряд двинулся дальше.
— Веди, юнга, к отрожку оврага, про который говорил, — сказал мичман Вене.
— Дальше, ваше благородие, будет круча. Тропой идти нельзя: «он» заметит.
— Веди, как лучше.
Веня сошел с тропы на крутой в этом месте скат. Мичман и матросы последовали за ним. Из-под ног сыпалась галька. Чтобы не скатиться вниз, приходилось хвататься за свисающие длинные прутья колючей ажины.
Вдруг над головами послышались голоса. Без команды люди прилегли на скате и притаились. Веня повалился рядом с мичманом и прошептал:
— Ну, ваше благородие, пропали!
— Молчи! — Мичман прислушался к голосам и шепотом объяснил Вене: — Это инженер разбивку делает — они хотят рыть здесь траншею вдоль оврага. Их немного. Сейчас уйдут. Они нас не чуют!
Сверху послышался звон топора — в землю забивали обухом колышек для отметки. Голоса отдалились вниз по скату горы.
— Надо, ваше благородие, идти, — посоветовал Веня. — До овражка рукой подать, а то, боже упаси, они опять придут. Вставай!
Мичман встал и пошел вслед за Веней. Это послужило сигналом для остальных. Круча кончилась. Веня, пригнувшись к земле, кинулся бегом по отлогому скату и повернул вправо, в узкую глубокую промоину. Дно промоины круто подымалось каменными ступенями в гору. Через несколько минут Веня остановился задыхаясь. Сзади напирали товарищи. Совсем близко впереди и несколько вправо громыхнула пушка.
— Тут будет самая макушка, а правей — верхняя батарея, — доложил Веня.
— Молодец! — похвалил юнгу мичман.
— Рад стараться! Только очень сердце колотится...
— Отдохни. Мы пойдем, а ты нас тут дожидайся.
— Вот тебе раз! — обиделся Веня. — Шел-шел... Что ж я теперь... Вели кричать «ура», тут надо бегом по голому месту...
Матросы сгрудились вокруг командира и проводника.
— Нет, братишка, тут «ура» неподходяще — надо в затишку делать, — посоветовал один из матросов.
Мичман согласился:
— Ладно, товарищи, — значит, бегом, без крику!
— И бегом не надо, — продолжал тот же бывалый матрос. — Тут до «него» еще шагов триста будет. На бегу «он» сразу нас увидит. Надо идти тихо, вальяжно, будто свои идут... А ты, ваше благородие, иди с юнгой и разговаривай с ними по-французски. Как мы французы будто.
Рокот смеха пробежал в кругу матросов.
— Так будет хорошо, — согласился мичман Завалишин. — Значит, друзья, идем вольно. Подойдем, кинемся и без крику — колоть. И шабаш! Идем!
Завалишин, взяв за руку Веню и обнажив саблю, скомандовал вперед.
Вольным шагом, по два в ряд, подходили матросы с Веней и мичманом впереди к английской батарее. Она палила. При вспышках было видно, что на батарее работали не спеша и беспечно одни артиллеристы, без пехотного прикрытия. Они ходили около пушек с фонарями.
До батареи оставалось шагов пятьдесят. Крепко сжимая руку Вени, мичман заговорил первое, что пришло в голову:
A quoi bon entendre
L`oiseau du bois?..
— Ты куда? Вон «он» там! Вылезай! Дубу дай! — храбро отвечал «по-французски» Веня.
L`oiseau le plus tender
Chante dans ta voix[25].
Веня не успел ответить.
— Qui vive?[26] — послышался тревожный окрик часового.
— France vous regarde![27] — ответил наугад, подражая паролю, мичман.
Отпустив руку Вени, мичман кинулся бегом вперед, махая саблей. За ним, яростно дыша, ринулись на батарею матросы. Веня на бегу споткнулся и упал. «Лежи, лежи, а то убьют!» — уговаривал себя Веня, слушая сдавленные крики, возгласы, стоны и стук оружия на батарее.
Скоро все смолкло. Матросы, не сделав ни одного выстрела, перекололи орудийную прислугу и командиров.
Веня приподнялся и, вскрикнув, в испуге побежал на батарею: ему чудилось, что его хватают из темноты чьи-то руки.
Около убитых англичан с фонарями, уцелевшими в свалке, суетились матросы, снимая с мертвых оружие. В блиндаже матросы тоже хозяйничали, забирая из стойки штуцеры и патронные сумки.
— Повалить орудия! — приказал Завалишин.
— Эх, жалко, ершей не захватили! Кабы знать, что так складно выйдет...
— Як же «не захватили»! — услышал Веня голос Мокроусенко. — Вот они, три ерша. Зачем Тарас и шел!
Веня бросился на голос Мокроусенко. Шлюпочный мастер оглаживал рукою казенную часть пушки, отыскивая отверстие запала.
— Да де ж воно? Братцы, да у них пушки без дырки!
— Сбоку! У них сбоку! — крикнул Веня.
— Эге ж! Нашел! Спасибо тоби, хлопчик! — ответил Мокроусенко, загоняя ерша в запал ударами обуха. — Братишки, запомните, кто ерша не забыл и в пушку забил: Тарас Мокроусенко.
— Разрешите раскурку, ваше благородие... Да и до хаты...
— Можно! — ответил мичман. — Меня, кажется, ранило в руку.
— Цирюльник! Сюда! Мичмана ранило!
Подбежал цирюльник и перевязал мичману левую руку, проколотую выше локтя штыком.
— Ничего, ваше благородие! До свадьбы заживет! — утешал цирюльник раненого.
Далеко внизу, со стороны Третьего бастиона, затрещали выстрелы.
— Наши в атаку пошли. И палят... Это на Зеленой горе: Бирюлев на Чапмана полез...
Матросы высыпали на банкет батареи. Кто-то подсадил Веню на бруствер, и он увидел и влево и вправо тусклые огоньки ружейных залпов. На тысячу шагов вперед внизу английская батарея нижнего яруса палила из четырех орудий по Третьему бастиону. По батарее бродили огоньки фонарей. На нижнем ярусе англичане и не подозревали того, что у них произошло в верхней батарее.
Третий бастион не отвечал англичанам. И левее до самого моря севастопольские батареи, скрытые тьмой, ничем себя не обнаруживали. В городе и на рейде мерцали редкие огни. Дальше над темной землей вздымалось высокое море. Все напоминало Вене прежние времена — на эту гору не раз ходили Могученки в июльские жаркие ночи, чтобы отдохнуть от домашней духоты.
— Что вздыхаешь, юнга? — спросил Веню сосед. — Кого жалко?
— Себя, — ответил юнга.
Матросы тихо переговаривались.
— Дать бы залп на огонек по нижней батарее! Вот бы забегали! Как тараканы в горячем горшке.
— Не донесет!
— Ну да, «не донесет»! Ваше благородие, разрешите по нижней батарее всем бортом... — попросил кто-то из матросов.
— Не надо, братцы! Догадаются — беда! Складно все вышло.
— Не очень-то складно. Вон Федя Бабунов с разрубленной головой лежит...
В английских окопах и внизу и слева рожки заиграли тревогу. И позади далеко, должно быть на редуте Кантробера, запели трубы.
— Надо уходить! — приказал Завалишин. — Шанцевого инструмента не брать — идти нам далеко...
— Дозвольте, ваше благородие, английский топорик на память взять, — попросил Мокроусенко.
— Бери... Собирайтесь, молодцы, мы свое сделали.
Матросы беглым шагом пошли с батареи к оврагу. У всех матросов было на плече по два ружья, из чего Веня понял, что на батарее остался не один Федя Бабунов.
Веня с Мокроусенко очутились впереди. Юнга был недоволен.
— Ты хоть топор взял, а я с пустыми руками.
— Чего же ты, хлопчик, зевал?
Отряд спустился в Доковый овраг и пошел к Севастополю Доковым оврагом по дну. Когда миновали кручу, где пришлось раньше, идя в гору, таиться, с гребня обрыва затрещали вразнобой выстрелы. Опасное место миновали бегом и на уровне брошенной французами траншеи остановились передохнуть.
— Ваше благородие, дозвольте нам с хлопчиком прямиком на «Камчатку» — юнга наш до маменьки просится. Да не забудьте, ваше благородие, что мы с ним три орудия заклепали: Могученко-четвертый и Мокроусенко Тарас, — на каждого приходится орудия полтора-с...
— Спасибо, Мокроусенко. Не забуду... Ступай, юнга, домой. Спасибо и тебе за службу...
— Будьте здоровеньки, не забывайте, товарищи, Тараса: в случае награды — три кварты горилки за мной...
Матросы засмеялись.
Уже брезжил рассвет. Мокроусенко с Веней полезли в гору прямиком к Камчатскому люнету. В брошенной французами первой траншее они увидели две оставленные медные мортирки.
Мокроусенко остановился и сказал:
— Вот и тебе, хлопчик, трофей. Хочешь, я тебе медную «собачку» подарю? Нехай тявкает с Малахова по своим...
— Ишь ты, подарил! Мне ее и не поднять...
— А Тарас на что?
Мокроусенко отбил мортирку от деревянного станка, отдал топор Вене, крякнув, поднял мортирку на правое плечо и зашагал в гору к Камчатскому люнету.
Утром все открытое пространство перед Камчатским люнетом казалось расцветшим: после ночной битвы поле пестрело одеждами павших. Синие куртки, красные штаны, белые рубашки тех, с кого успели стащить мундиры, делали буро-зеленые холмы похожими на поле пестрых маков в цвету. Серые шинели убитых русских солдат нельзя было отличить от камней, разбросанных по полю. Но вдруг иные из серых камней начинали двигаться, раненые поднимались, вставали, воздевали вверх с мольбой руки, падали снова и пытались ползти к своим... Наверное, они взывали о помощи, но криков нельзя было слышать за грохотом канонады. Начавшись ночью, пальба к утру усилилась. Английские батареи Гордона и Чапмана молчали. За них говорили остальные. Французы и англичане сосредоточили весь огонь на левом фланге Севастопольской обороны.
Тысячи снарядов осыпали Камчатский люнет, редуты за Килен-балкой и Малахов курган. Неприятель мстил за урон, понесенный прошедшей ночью.
Вылазка удалась вполне. На бастионах, в казармах и в штабах кипели разговоры и споры о ночном бое. Горчакова и его генералов удивили отвага и настойчивость в атаках той пехоты, которая при Меншикове неизменно терпела неудачи в поле. Вот как утром рисовалось ночное дело. Выбив зуавов из первой линии окопов против Камчатского люнета, солдаты ворвались на плечах бегущего противника в траншеи, несмотря на его сильный огонь. Загорелся ожесточенный рукопашный бой: дрались штыками и прикладами, одни заваливали других турами и камнями, в то время как позади саперы исправляли передовые окопы, отчасти уже переделанные французами для себя. На помощь французам спешили резервы.