Неприятельские пароходы подошли к входу на рейд и стреляли залпами по городу, береговым батареям и продольным огнем по кораблям в бухте. На Городской стороне всюду падали зажигательные снаряды и ракеты. В городе начались пожары.
Севастополь отвечал на канонаду слабо, приберегая порох к штурму. Все усилия населения Корабельной слободки, моряков и солдат были устремлены на то, чтобы исправлять пораженные укрепления.
Севастополь испытывал нужду не только в порохе. Не хватало армячины[32] для зарядных картузов — их стали шить из фланелевых рубах адмиральских гребцов. Не хватало ядер для 36-фунтовых морских пушек. Вспомнили, что из таких пушек много лет стреляли с кораблей по валу — мишени на Северной стороне — во время артиллерийских учений; вал раскопали, из него добыли несколько тысяч ядер. Для пушек крупных калибров взамен ядер заготовили снаряды из зажигательных бомб, насыпая их песком. Мальчишки и девчонки собирали и раскапывали в земле стреляные пули и сдавали их в арсенал — это называлось «ходить по грибы». Во время этих поисков «грибники» иногда попадали под обстрел и платились жизнью. Но все же, несмотря на разные ухищрения, боевых припасов не хватало. Их приходилось беречь к штурму, слабо отвечая на канонаду и ружейную пальбу неприятеля.
Пелисье обмануло ослабление огня севастопольских батарей. Он решил начать штурм с самого рассвета 6 июня, не возобновляя канонады. Он думал взять Малахов курган врасплох.
Из Севастополя навстречу французам ночью вышли секреты. Когда забрезжил рассвет, из секретов над «Камчаткой» генералу Хрулеву донесли, что в балке скопились большие неприятельские силы. Секреты немедля подняли стрельбу по передовой цепи французов. Открытый неприятель поневоле до срока двинулся на штурм левого фланга укреплений Корабельной стороны, Первого и Второго бастионов. Русские пароходы вошли в устье Килен-бухты и открыли усиленный огонь по французам. Заговорили батареи Северной стороны. Пальба с пароходов и батарей нанесла французам большой урон. Они отхлынули, не достигнув бастионов, и укрылись в Килен-балке.
Внезапное нападение не удалось. Пелисье прискакал на Зеленую гору (так французы называли Камчатский люнет), когда штурм на левом фланге был уже отбит. И только тогда с Зеленой горы взвились три ракеты — сигнал к общему штурму. Французы с трех сторон двинулись к Малахову кургану. Англичане атаковали Третий бастион.
Ужасным картечным и ружейным огнем встретили французов защитники Малахова кургана. Поле перед курганом усеялось павшими. Разгромленные колонны французов превратились в нестройную толпу. Она все же достигла рвов левой куртины Малахова кургана; приставив к валу штурмовые лестницы, французы полезли на вал. Здесь находился Нахимов. Он скомандовал «в штыки». Французов встретили выстрелами в упор, штыками, бросали в них камни и осколки бомб. Французы отхлынули и повторили безуспешно еще два раза атаку левой стороны кургана. При отбитии последней атаки здесь пал, простреленный несколькими пулями, сверхсрочный унтер-офицер З6-го экипажа Андрей Могучий.
В центре две атаки на Корниловский бастион были отбиты картечью и ружейным огнем с большим уроном для французов. Вправо от кургана они имели временный успех. Овладев батареей Жерве, французы достигли западного ската Малахова кургана. В ночь накануне большая часть домов на этом скате была исковеркана снарядами. Дом Могученко зиял выбитыми окнами. Пятипудовая бомба, пробив черепичную крышу, взорвалась на чердаке и обрушила потолок. Веня в это время был на бастионе, Анна с Наташей работали, таская землю для исправления вала между Малаховым курганом и Вторым бастионом. И прочие дома все были пусты.
Генерал Хрулев подоспел на батарею Жерве с батальоном Севского полка в то время, когда французы поворачивали орудия батареи против второй внутренней линии укреплений Корабельной стороны. Хрулевцы сбросили французов с батареи и преследовали их из орудий картечью. Французы, проникшие перед тем в слободку, оказались отрезанными. Они засели в домах и сараях и открыли оттуда ружейный огонь. Пришлось брать штурмом каждый домишко. Солдаты Севского и Полтавского полков вместе с матросами 36-го экипажа с большим трудом выбили неприятеля из домиков и захватили в плен несколько десятков солдат.
Покушение англичан на Третий бастион было также отбито с большим для них уроном. К шести часам утра атаки неприятеля прекратились.
Штурм, предпринятый французами и англичанами в годовщину Ватерлоо, не удался.
За блистательную победу 6 июня было много наград — чинами, орденами и деньгами. Солдатам выдали по два рубля на брата и по три Георгиевских креста на роту.
Адмирал Нахимов получил шесть тысяч рублей в год пожизненно в дополнение к жалованью. «На что мне эти деньги? — сказал он. — Прислали бы мне лучше бомб!»
Андрея Могученко похоронили на Северной стороне, рядом с могилой Хони. Нахимов проводил старого друга до могилы и велел положить в гроб военный орден, снятый с груди Михаила Могученко, убитого на Камчатском люнете.
Штурм истощил силы обеих сторон. Наступило затишье. Неприятельская артиллерия почти прекратила огонь. Севастопольцы берегли порох. Однако неприятель в дни затишья продолжал осадные работы. Русские и неприятельские траншеи сближались. Под ружейным огнем неприятельских стрелков продолжались работы для усиления укреплений Корабельной стороны. Кротами рылись под землей минеры, закладывая в горны бочки с порохом для подрыва неприятельских траншей.
Седьмого июня генерал Тотлебен был контужен при взрыве бомбы на Малаховом кургане; врачи предписали Тотлебену «покой в постели», но на следующий день инженер-генерал явился на батарею, чтобы дать наряды на работу минерам. Сделав распоряжение, Тотлебен пошел в гору на Малахов курган. Его заметили неприятельские стрелки. Затрещали выстрелы. Тотлебен почувствовал, что ранен в ногу. Явился вызванный цирюльник и, разрезав сапог, обнаружил пулевую рану навылет. После перевязки Тотлебен лег на приготовленные носилки, устроился поудобнее, закурил сигарету и велел нести себя на квартиру.
Страдая от раны, Тотлебен продолжал руководить оборонительными работами заглазно. Но это было уже не то: и моряки, и солдаты, и народ — все привыкли видеть Тотлебена вместе с Нахимовым в тех местах, где Севастополю угрожала прямая опасность. Нахимов остался один. Он окружил Тотлебена заботливым уходом, украсил его комнату цветами, часто навещал.
Однажды Нахимов явился к Тотлебену сердитый.
— Слыхали, какая подлость?! — вскричал он с порога.
— Нет, не слыхал, — улыбаясь, ответил Тотлебен. — Какая еще подлость?
— Мост через Большую бухту собираются строить! Инженер-генерал Бухмейер наконец нашел для себя дело: составил проект бревенчатого моста...
— Он это, конечно, сделал по приказанию князя Горчакова? Бухмейер делает то, что должен делать и что ему приказывают. Я понимаю ваше негодование, мой друг: постройка моста означает решение оставить Севастополь. Так ли я понимаю это?..
— Не то важно, как мы с вами это понимаем, а как поймут это матросы и солдаты... «Скатертью дорога, бросайте все, спасайтесь сами» — вот как они поймут-с! А нам осталось продержаться всего три месяца. В сентябре неприятель снимет осаду и уберется восвояси. Зимовать еще раз он не в состоянии.
— Но чего нам будут стоить эти три месяца!
— Чего бы они ни стоили! Честь и достоинство России в мильон раз дороже...
— Давайте, Павел Степанович, говорить хладнокровно. Взвесим все pro и contra[33].
Тотлебен положил руку на колено Нахимова.
— У меня теперь много досуга, — продолжал Тотлебен, — я лежу и размышляю. Можем ли мы отстоять Севастополь?
Нахимов сбросил руку Тотлебена с своего колена, вскочил с места и заходил по комнате.
— Что-с? Что-с? — выкрикивал он, шагая из конца в конец комнаты. — И вы-с? Это вы-с? Вы, вы мне это говорите? — заикаясь, грозно закричал Нахимов, останавливаясь перед постелью Тотлебена.
— Да, это я говорю, хотя знаю, какую причиняю вам боль, дорогой друг... Выслушайте спокойно. Сядьте! Когда человек на ногах, он менее уравновешен... Для вас мост не страшен. Вы им не воспользуетесь для бегства. Вы, моряки, принадлежите больше будущему России, чем ее прошлому. И вам нет замены. Пехоты можно привести в Севастополь еще хоть десять дивизий, а моряков ни одного человека! За девять месяцев из тридцати тысяч матросов списано в расход более двадцати тысяч. Значит, к сентябрю месяцу моряков в Севастополе останется горсть. Надо смотреть прямо в глаза горькой правде.
— Ваш рассудок говорит то же, что мне сердце. Все-таки мне больно-с это слышать от вас, генерал. Нам остается одно — умереть.
Тотлебен ответил на последние слова Нахимова не сразу:
— Для меня ясно одно, Павел Степанович: Севастополь будет держаться, пока держитесь вы. Мое желание — подняться на ноги и стать рядом с вами. Положение вовсе не безнадежно...
— Вы меня хотите утешить? Зачем-с?
— Нам с вами не нужны утешения! Я говорю, что есть надежда. Утопающий хватается за соломинку. Для нас эта соломинка все-таки — крымская армия. Пусть солдаты мечтают о воле — в этом залог их стойкости. Пусть они надеются отчаянным усилием вырваться из бедствия войны — в этом залог их храбрости. Они будут храбро и стойко сражаться... Горчаков, кажется, замышляет повторить Альму. Опять-таки надежда покончить дело одним ударом, дав генеральное сражение. Его нельзя винить — в отчаянном положении игрок идет «ва-банк», чтобы или все проиграть дотла, или выиграть, чем бы ни кончилась игра. Выйти из игры во что бы то ни стало! Выиграть генеральное сражение не мог бы сам Суворов, если бы у него вместо Багратиона был Ноздрев, а вместо Кутузова — Чичиков, мертвые души!
— Где же соломинка?! — нетерпеливо перебил Нахимов. — Дайте мне соломинку!