«Мама, куда мы?» — в испуге закричал Веня.
«А, проснулся! Что, продрожье взяло?.. Сейчас, сынок, сейчас, берег близко!»
«Шняка» несется на скалы, встающие неприступной стеной прямо из прибоя.
«Куда мы, мама?»
«Домой!..»
«Шняка» с разбегу ударилась о камень, волной ее подкинуло вверх и ударило о камень опять. Рухнула мачта, ветер сорвал и унес парус. Все утонуло в ревущем грохоте прибоя. Веню подхватила, отхлынув от скал, волна и понесла в море...
Сделав неимоверное усилие, Веня пробудился и увидел перед собой суровое и печальное лицо матери. Голова ее повязана по лбу белым платком. Из-под платка по лицу стекает струйкой кровь.
— Ну, проснулся, — улыбнувшись, сказала Анна. — А мы уже думали, мертвого несем...
Мать несла Веню, держа под мышки, а Наташа поддерживала ноги брата.
— Маменька, куда мы?
— На Павловский мысок...
— А Стрёма где?..
— Там, где и быть должен: на Малаховом кургане...
Веня резким рывком вывернулся из рук матери, упал на мощеную дорогу, вскочил, хотел бежать и покачнулся — он почувствовал в ногах и руках нестерпимую ломоту...
— Куда ты? — грозно закричала мать, схватив сына за руку. — Довольно! Побаловался — будет!
Анна шлепнула сына, как маленького, крепкой ладонью. И Веня почувствовал себя опять таким маленьким, каким он был год тому назад. Он заплакал, прижавшись к матери, и спросил:
— А Стрёма как же?
— Стрёму убило, братец! — тихо сказала Наташа.
Держа Веню за руку, Анна и Наташа пошли навстречу холодному, пыльному ветру, к Павловскому мыску.
Уже темнело.
Туда же, куда шли они, брели безоружные солдаты, тащились какие-то темные люди с мешками на горбах. Бежали с плачем женщины и дети.
— Эна, какое нам счастье привалило — «Владимир» у стенки стоит! — воскликнула Анна.
На верхней палубе «Владимира» полно народу. Пароход отрывисто гукнул и зашевелил плицами колес, готовясь отвалить. С мостика командир в рупор крикнул стоящей позади шаланде, тоже сплошь занятой людьми:
— Крепи перлинь!
— Есть крепи перлинь! — отозвалось с шаланды.
Анна с дочерью и сыном кинулись на пароход по сходням. За ними заложили фальшборт.
— Отдай носовой!
Заработала машина, задрожала палуба, пыхнула дымок труба. Отрабатываясь на заднем ходу, «Владимир» на кормовой чалке с трудом повертывался носом против ветра.
— Отдай кормовой!
— Есть!
Машина заработала вперед, и пароход, натянув перлинь, пошел к Северной стороне, ведя на буксире шаланду...
С большим трудом, огрызаясь на грубые окрики, Анна пробилась от борта на середину палубы. Здесь было не так тесно. Люди сидели на бухтах канатов, прямо на палубе лежали, охая и кряхтя, раненые... Все смотрели назад на Севастополь. На Городской стороне полыхали пожары, освещая багровым заревом низкие тучи. По небу чертили огненные дуги ракет.
— Глянь-ка, братцы! Что же это деется там, на горах? — раздался испуганный крик на палубе.
— Ах, милые мои, что же это такое?
Все взоры обратились к скатам берегов Южной бухты. Снизу, от берега к вершинам, ползли, извиваясь, огненные змеи... Вот они доползли до вершин, погасли, и через мгновение затем над бастионами начали взметываться к небу один за другим огромные огненные снопы... Дикий вопль вырвался у кого-то из стоявших на палубе парохода, и, как бы отвечая на этот крик, с Корабельной стороны донеслись потрясающие громовые раскаты взрывов... Народ на палубе вторил взрывам воплями и плачем.
— Молчать! — крикнул в рупор с мостика командир. — Погреба рвут. Опасности нет. Не кричать! За вами команды не слышно!.. Эй, на шаланде! Подать на берег швартовы!
— Есть на берег швартовы!
Веню тряс озноб.
— Маменька, — робко, как маленький, сказал юнга Могученко-четвертый, — можно мне к Трифону в машину, погреться?
— Ступай, только недолго, смотри: пароход сейчас причалит...
Веня пробрался к машинному трапу, скатился вниз по крутой лесенке, скользнув по гладким поручням руками.
Трифон вытер замасленные руки. Братья обменялись крепким рукопожатием.
— Ну, брат, и дела! — сказал юнга Могученко-четвертый. — Слыхал, как грохало? Это мы пороховые погреба по диспозиции рвем. Насыпали от бухты до самого верху пороховые дорожки и зажгли...
— Что ж ты до времени оттуда ушел?
— Там рвать только охотники остались. Стрёму убили. Мы главное сделали, а уж поджечь — плевое дело!..
— И Стрёму? Ну дела! А у нас в бортах тридцать пробоин, — сказал машинный юнга Трифон Могученко. — Мы целый день по французу то правым, то левым бортом палили! Положили их под Килен-балкой ба-а-альшие тысячи! Ну, и нам досталось. То «полный вперед», то «стоп», то «назад тихий».
Звякнул колокол, и из раструба над колесом, у которого стоял вахтенный помощник механика, раздался загробный голос:
— Стоп!
— Есть стоп! — ответил вахтенный и повернул колесо.
Цилиндры машин перестали качаться, блестящие штоки поршней перестали нырять в цилиндры.
— Средний назад!
— Есть средний назад! Юнга! Масла в коренные подшипники!
— Есть масла в коренные подшипники! — ответил Трифон и схватил масленку.
«Владимир» причалил к мосткам на Северной стороне близ Куриной балки. Народ быстро схлынул. Раненых снесли на пристань.
Наташа в смертельной усталости опустилась на бухту и плакала.
— Не пойду, маменька, убейте меня, не пойду... Я к нему вернусь!..
— Ай, девушка, брось ты свои причуды! Чем ты ему помочь можешь? Мертвого с погоста не ворочают! — уговаривала Анна дочь.
— Не могу, маменька милая! Кто ему глаза закроет? Кто ему последний поцелуй даст? Зароют в яму... И где — никто не скажет мне, горемычной...
Анна опустилась рядом с дочерью и, лаская, пыталась образумить:
— Дитя мое глупое, да куда мы с тобой там пойдем, где его найдем?.. Да ведь там враги. Они над тобой надругаются.
«Владимир» дал отвальный гудок. К женщинам подошел матрос:
— Что же вы, красавицы, расселись? Сейчас опять на Корабельную сторону идем.
— А нам на ту сторону и надо! — сказала Анна.
— Али чего дома забыли?
— Бриллианты впопыхах оставили.
— Ну, что же. Хотите кататься — катайтесь. Проезд бесплатный...
«Владимир» отвалил от пристани и пошел к Павловскому мыску, ведя на буксире пустую шаланду...
На стенке мыса гудел народ. Слышались крики: «Скорей, скорей давай!»
— Надо Веню пойти покликать, — сказала Анна. — Уж идти, так всем...
— Маменька, послушай, как у меня сердце колотится.
Наташа взяла руку матери и приложила ее крепко к своей груди.
Анна замерла и через минуту сказала:
— Глупенькая, это не сердце — у тебя во чреве дитя пробудилось!
Пароход вопросительно крикнул. На стенке у мыска мерно закачался фонарь в опущенной руке вахтенного, указывая пароходу место причала. «Владимир» поставил к стенке шаланду и стал к ней бортом.
На шаланду и пароход хлынули люди...
— Ну что ж, девушка, пойдешь теперь мертвого искать? — с лаской спросила Анна.
Наташа подняла руку матери к губам и поцеловала в ладонь, кропя слезами.
— Нет, маменька! Такая, видно, моя судьба, — глубоким грудным голосом ответила матери Наташа.
«Владимир» забрал народ и пошел вторым рейсом на Северную сторону.
Когда по наплавному мосту через Северную бухту прошла перед рассветом последняя пехотная часть, инженер, распорядитель переправы, сказал командиру:
— Вы последний. Вы точка. Я развожу мост.
Но для каждого из уцелевших защитников Малахова кургана выход по спасительному мосту на Северную сторону не являлся концом.
Если усталый идешь по крымской горной тропе на Яйлу, а вершина еще далеко, лучший способ отдохнуть — остановись, обернись назад, на пройденный путь, глубоко вздохни, и предстоящий еще подъем станет не страшен.
Так каждый защитник Севастополя в предрассветном сумраке останавливался в зловещей непривычной тишине и, обернувшись на дымные развалины города, обнажив голову, подставлял опаленное огнем боев лицо свежему дыханию бриза и говорил себе: «Нет, это не точка. Это не конец. Оборона Севастополя продолжается. Впереди еще подъем».