Том Квинт устроился в кресле. Ему не терпелось, чтобы все это скорее кончилось, но в то же время хотелось как следует сыграть свою роль. Он уже побыл респектабельным отцом для Уоррена, а теперь собирался стать убедительным поклонником для Бэль. После чего Том даст ей свое благословение в надежде, что она будет счастлива и исчезнет с глаз долой.
Бэль старалась выглядеть серьезной, но душа ее ликовала от уже одержанной победы. Франсуа Ларжильер покинул свое убежище, расстался с образом мрачного затворника — и все это, чтобы добыть ее! Сейчас, ломясь в эти двери, он бился со своими демонами, и скоро мысль, что рядом с ним отныне всегда будет женщина, перестанет его пугать.
Вдалеке раздался дикий вопль агента Олдена, получившего в лицо хорошую порцию защитного аэрозоля. Более везучий Кол в этот момент уже лежал на земле, сраженный ударом дубинки по правому плечу. Франсуа вошел в комнату, весь наэлектризованный от сознания, что ему удалось вырубить сразу двух грозных телохранителей. Увидев его, Бэль с криком Любовь моя! бросилась к нему. Их объятия длились ровно столько, чтобы Квинт успел понять, что вся эта постановка была небесполезна. На этот раз подстроенная им ловушка послужила доброму делу. Он знал Бэль Манцони совсем маленькой, на его глазах, шаг за шагом, она входила в бурную жизнь молодой женщины. И вот она только что показала, что такое настоящая любовь, своими руками сотворив из любимого мужчины героя.
Негодование Тома выглядело убедительно. Он, имевший в своем послужном списке Энтони Пэриша, Толстяка Уинни и даже Джанни Манцони, киллеров, отличавшихся особой жестокостью, он, кто выступал один на один против психопатов-убийц и усмирял участников страшной поножовщины, теперь видел перед собой Франсуа Ларжильера и слушал его угрозы: он, Франсуа, не хотел бы поднимать руку на человека старше его по возрасту, однако сделает это, если понадобится.
Том позвал телохранителя, но тот на его зов не явился — агент Кол промывал на кухне глаза агенту Олдену. Несмотря на всю странность ситуации, Франсуа заставил его прислушаться к голосу сердца, и он понял: Бэль не из тех, кого можно удержать в клетке, пусть даже золотой: во мраке заточения она утратит весь свой блеск. Вот кого я люблю, сказала она, прижимаясь к своему принцу.
Тому вспомнилась одна история, когда он только начинал работать в ФБР и не успел еще сказать Карен, бывшей в ту пору его невестой, что он федеральный агент. Видя, как он с готовностью покидает постель в любой час ночи, слыша, как он вполголоса отвечает на телефонные звонки, бедняжка решила, что он ей изменяет. А однажды вечером она даже встретила его в компании проститутки, работавшей на Джимми Браччанте. Как она должна была доверять ему, чтобы после всего увиденного еще слушать его объяснения…
Пора было уходить, и побежденный Том, прижав руку ко лбу в знак крайней печали, сказал, что не будет больше преследовать Бэль, но что она вернется к нему сама. Он будет ждать ее всегда.
Бэль и Франсуа беспрепятственно покинули имение. Она уселась боком на скутер, и, яростно ударив ногой по стартеру, он дал газ.
Лежа с открытыми глазами, Фред нажал на кнопку будильника до того, как тот зазвонил. Он повернулся к окну, где занимался новый день, затем нагнулся к Магги и коснулся ее шеи легким поцелуем. Он не знал, увидятся ли они еще когда-нибудь, но был уверен, что никогда, ни с одной женщиной у него не будет такой прекрасной близости. Несмотря на все раздоры и сложности, их связывали нерасторжимые узы, и так будет всегда, где бы они ни находились. Единственные в своем роде, эти узы были сотканы в другой жизни, они без конца подвергались испытаниям — испытаниям жестокостью, насилием, захлестывавшим подчас их дом. Сколько раз Ливия прежних времен видела своего мужа в жалком виде: он возвращался домой то избитым соперничающей бандой, то израненным после настоящего боя, то чуть ли не на четвереньках после очередной разборки, то чудом ускользнув из расставленной ловушки. Если речь шла не о пуле и не о ножевой ране, он предпочитал обходиться без скорой помощи и даже без врача, тайно обслуживавшего членов ЛКН. Его приносили домой, и он представал перед Ливией во всей красе — пораненный, поломанный, побитый — и предавался ее заботам.
Первое время она оказывала ему неумелую медицинскую помощь, орошая его раны слезами. На тысячи вопросов, которыми она его засыпала, он отвечал лишь: Ничего, все нормально. Ты бы видела рожу того… Потом Джованни запивал противовоспалительные таблетки бурбоном и засыпал часов на двенадцать. На следующий день она меняла ему повязки, и он отправлялся на новые разборки, словно полученные накануне удары придавали ему силы и решимости отплатить сторицей.
Через несколько лет слезы Ливии иссякли, зато она стала настоящей медсестрой, которая знала, в какой момент раненому будет больно, умела накладывать швы на волосистые части тела, могла отличить обычную гематому от внутреннего кровотечения. После того как она столько раз зашивала своего любимого, ей казалось, что она создала его своими руками.
Потом Джованни стал капо и сам больше не воевал. Ему нечему больше было учиться, он сам мог научить любого.
Фред в последний раз погладил жену по волосам и, пробираясь в темноте на ошупь, вышел из комнаты. Он часто ложился лишь на рассвете, по разным причинам — плохим и хорошим, — но никогда не поднимался так рано. С чашкой кофе в руке он встал у окна гостиной, в последний раз любуясь Провансом в свете нарождающейся зари, и пообещал себе, что в следующей жизни будет стараться делать главные дела до полудня. Он принял душ в нижней ванной и задумался, что же ему надеть для предстоящего долгого путешествия. Постояв в нерешительности перед множеством совершенно необходимых ему футболок, он выбрал только одну, потом натянул бежевые холщовые брюки с боковыми карманами. Пройдя к себе в кабинет, он взял законченную накануне рукопись «Тихого ужаса» — триста пятьдесят пять страниц! — и сунул ее в конверт. Потом вставил в машинку чистый лист и напечатал три коротких слова, обращаясь к семье:
Не ждите меня.
На мгновение задержавшись перед фотографией Магги в окружении Уоррена и Бэль, он оставил ее все-таки на полке, понимая, какую опасность она может представить при обыске. Он прошел в гостиную, поискал Малавиту и нашел ее спящей на плитах винного погреба — собака раньше всех предчувствовала надвигающуюся жару. Приоткрыв глаз, она с удивлением наблюдала, как хозяин в такую рань меняет ей воду в плошке. Он погладил ее по спине.
— Из всех домов, где мы с тобой жили, об этом я буду сожалеть больше всех. Хорошо нам тут было, правда? Особенно первое время, когда Магги и ребята были с нами.
Собака недоверчиво сверкнула глазом, ожидая, что будет дальше.
— Раньше я был для них опасен, теперь они меня стыдятся. А ты, ты никогда не стыдилась меня. Мала? Ведь за меня и собаке может быть стыдно…
Фред взял ее за щеки и заставил подняться. Удивляясь таким неожиданным нежностям, собака покорно позволила себя приласкать и поцеловать в макушку.
— Что бы ты сказала, если бы тебе предложили вернуться на австралийские пустоши, на родину предков? Ты осталась бы со мной? Нет, конечно. Ты отправилась бы туда — бегать за стадами, жить на просторе, и чувствовала бы себя прекрасно. Ты чувствовала бы себя дома — ведь ты создана для жизни в тех краях. Я тоже возвращаюсь домой, Мала.
Собака смотрела ему прямо в глаза. Изо всех этих ласковых речей она понимала лишь одно: он разговаривает с ней.
— Теперь ты поедешь в Париж, будешь жить с Магги. Там тебе, конечно, будет не так хорошо, как здесь, я знаю. Tы не обижайся на нее, если она забудет тебя покормить или не станет обращать на тебя внимания. Ты ведь ее знаешь: у нее одна забота — о душе, она вечно общается со своим Богом или кем там еще.
Фред сжал в руках собачью морду и шепнул ей на ухо:
— Прощай, старушка.
Он вышел, а она так и осталась стоять неподвижно, охваченная непонятным беспокойством, которого давно уже не испытывала.
Он вернулся в гостиную и снял трубку. Щелчок, означающий, что Боулз слушает, раздался позже, чем обычно.
— Только не говорите, что я вас разбудил, Питер. В это время вы обычно возвращаетесь со своей пробежки.
— Я удивляюсь, что вы уже проснулись.
— Не спится что-то. Мне надо поговорить с вами. Можно я зайду?
— Жду вас.
Фред прошел среди утренней свежести по безымянной аллее и, не постучав, вошел к Питеру. Тот был еще в спортивном костюме, весь в поту, с кружкой чая в руках.
— Ну, сколько сегодня миль? Три? Четыре?
— Четыре.
— Удивляюсь. Мне кажется, что бег — это самое тупое и скучное занятие из всех придуманных человеком. Это я не про вас…
— О чем вы хотели поговорить в такое время?
— Вы еще не видели бассейн?
— …?
— Я знаю, что вы обычно его осматриваете. Зрелище не из приятных.
Питер бросился к окну, посмотрел в сторону бассейна и ничего не увидел. Он присмотрелся получше, наклонившись вперед и прищурившись, и тут получил удар в затылок такой силы, что сразу потерял сознание. Фред был рад, что напоследок, перед столь прямолинейным прощанием, ему удалось еще раз пугнуть Питера Боулза.
Совершив физическое нападение на агента ФБР, Фред тем самым окончательно порвал с программой Уитсек. В этот самый миг он перестал быть Фредом Уэйном, раскаявшимся мафиозо, взятым под защиту американскими федеральными органами, чтобы снова стать Джованни Манцони, рецидивистом, подлежащим тюремному заключению, беззащитным, лишенным званий и гражданских прав.
— Вы были не так уж плохи, Боулз.
Он уничтожил все оборудование для слежки, компьютер, даже мобильный телефон, окунув его в кружку с чаем. Затем привязал Питера за руки и за ноги к кровати, чтобы задержать как можно дольше начало погони. Наконец, завладев ключами от машины, он в последний раз обернулся к нему.