Перекрестив, как требовало условие задачи, с угла на угол, но не по диагонали, а вдоль стенки, в яме ровненькие рейки, Николай Андреевич измерил тщательно рулеткой высоту от точки пересечения реек до дна. Вторично перемерил. Зачистил аккуратно дно – перепроверил в третий раз. И всё с приборами – с отвесом, с уровнем – для шибкой точности.
Сел после на лестничную перекладину. Посидел сколько-то. Вверх поглядел – на голубое-голубое небо – взметнулось то над ним квадратом.
Затем вынул из кармана куртки, как кто иной бы вынул портсигар, паспорт, ничего другого больше там не обнаружилось, и записал в него трясущейся рукой полученный ответ – на той страничке, на которой его дети были перечислены, – немного ниже.
Вылез из ямы.
Выгнулся назад до хруста в позвоночнике – онемела поясница.
Поприседал – ноги затекли.
Огляделся кругом так, будто давным-давно не видел всего этого.
Кот жирный, рыжий в палисадничке – как «за решёткой» – смотрит на него из-за штакетин пристально, жёлтыми зенками своими не мигая, – как окулярами бинокля. Две вороны – разместились на телевизионной антенне, шатая её, – каркают. Воробьи – снуют: то юркнут за наличники, то из-за них – чирикают пронзительно. Синички прилетели – к снегу, к морозам, значит, дело.
Слышно: лают гулко далеко где-то в ельнике собаки – бурундуков, наверное, гоняют или – рябчиков, бурундуки-то спать уж залегли.
Воздух свежий и ядрёный – втянул в лёгкие – как весенний. И ещё раз. И ещё. И запьянел. И голова немного закружилась – как после бани жаркой будто выскочил на улицу.
Пошёл в дом.
Жена была, конечно, на работе. Тёща, скорей всего, у подружки: обсуждают остальных, – иначе тут, в прихожей, бы крутилась. Старшие дочери – на занятиях. Младшая, Галя – во вторую смену ходит в школу-уроки, сидя за столом, готовит. Красный будильник перед нею на столе – тикает. Да чуть перо до этого её скрипело – стихло.
Поздоровался Николай Андреевич.
Осмотрелся.
Не снимая кирзовых, грязных, в бурой глине, сапог, сразу направился к исчирканному им и не помытому ещё, как и велел он, холодильнику – включился тот как раз, задёргался, – достал из него бутылку водки «Сибирская», непочатую и предназначенную на лекарство – тёща женьшень на ней всё собиралась настоять, – выпил из горлышка едва не половину.
Вернулся с бутылкой к порогу. Опустился на него. Помолчал сколько-то, глазами нежно изучая дочь.
И вдруг заплакал – водка подошла – как паровоз со свистом из туннеля будто вырвался:
– Ой ты ой еси, красная девица,
Загадаю я тебе семь загадочек!
Ох ты ой еси, Ефим-сударь, купецкой сынок,
Загадай ты хоть десяточек!
Дочка заплакала, в тетрадь по математике, отцом где попало исчирканную, лицом уткнулась.
Отец уснул – спиной к двери.
Утром же следующего дня, а было это 7 ноября, только-только рассветало, брёл с одной из кемских стариц в Сретенское, с больной-пребольной головой, после вчерашнего, канунного, флакона неизвестной ему жидкости, грустно-печальный Карабан – продать, если получится, свежего налима и – уж во что бы то ни стало – подлечиться. Был ему весь мир сейчас в копеечку.
Вышел Карабан из густого ельника, глянул немило на село – и ахнул: полощет над домом Валюха Николая Андреевича кумачовое полотнище, точно такое же – на здании Администрации.
Протёр Карабан глаза, не доверяя им, остаточно ещё «залитым», и подумал:
«Вот ни фига себе… Не чудится ли снова? Как ночью – бес, – и поморгал, попялился опять. – Ну, ё-о-моё-о-о… Да быть того не может! За одну ночь Валюх обратно перекрасился?.. Или любезный сердцу Леонид Ильич восстал из тлена?.. Слава бы Богу! Я бы пошёл и покрестился!»
Спросил Карабан у встретившегося ему на самом подступе к селу Василия Буздыгана, конкурента, в чём, мол, тут дело, что не мерещится ли, дескать, ему спьяну?
А тот ответил:
– Ну, ты даёшь! Чё, только что проснулся?! Не знаешь?! Радио не слушал?! Власть же вчерась переменилась – а сёдня водку завезли! Мало, правда. Раздавать бесплатно будут. Вишь, вон народу сколько скучилось у магазина.
И разминулись.
Один – так же медленно, не торопясь, как и до этого шёл – направился ловить рыбу, другой – как мог, скоро – продавать уже пойманную.
1999, Святки
Малая пречистая
Шавскому Олегу Порфирьевичу
Возрадуется праведник, когда увидит отмщение; омоет стопы свои в крови нечестивого.
О, если бы Ты, Боже, поразил нечестивого!
Ныне пребывают вера, надежда, любы, три сия; больше же сих любы есть.
Кто побуждается сделать кому отмщение, тот пусть будет в мире как мёртвый всем сердцем своим.
Боже! Мы не имеем более нужды в Твоём попечении о нас, ибо сами хотим мстить за себя.
Ну дак она же у тебя будто не старая…
Шестым телёнком.
Чё разве путаю, быват… Тогда-т, конечно… Какая ж старая… В самом прыску есчё, кровь с молоком, как говорится. Шестым-то тока – для коровы… Среднего возврасту, выходит…
Так.
А тёлка стельная?
Да обломалась вроде летом, в конце июля.
Не с белошапкинским?.. С подпалинами, бурый… Здоровый нерез. Откормили. Денег в яво изрядно Белошапкин вбухал.
Да уж.
Хлеба, придут, берут вон в магазине – нам на полгода с Лушей бы хватило… Средствов порядошно вложил.
Немало.
С одной травы-то так не утучнел бы, то ж аж, как ласточка, лоснится… Меня чуть, сволочь, не за-бол… Тут, возле дома прямо. У моёва. Успел в ограду заскочить… как, и не помню. С ноги обутку обронил… Жизь-то спасал – не до обутки. Слетела как-то… Как воробей от ястреба под стреху, и я вот так же… от быка-то. Такого дёру, помню, дал, так устремился…
Захочешь жить, и устремишься.
Счас вот заставь, и не смогу… Ну дак исчё б! Пока не надоело… Куда-то брёл, копытил землю-чё-то внушал себе, как размышляюшшый, а в ём моз-гов-то… череп кувалдой не раздолбишь – сплошная кось, как наковальня, – лом об яво, об череп, выпрямлять, чё уж там гвозди… Этой весной вот, сея-год. Уж огороды ни пахали ли?.. Однако. Не с белошапкинским?
С Балахниных.
А, это этих… с Забегаловки?
Так чё-то думаю, что огулял… Нет, из Линьковского-то края.
Долго есчё гудел мне после в подворотню – меня выманывал на драку. Хотел стрелять уж – отпугнуть. Словом яво не урезонишь. Чумной жа – вдруг рассвирепел. Конечно – в небо. Не в быка… То разбирайся после с Белошапкиным, а с тем свяжись, и рад не будешь – все жилы и сухожилия из тебя на кулак себе намотает, все тебе нервы изведёт… С полатев уж ружьё, залез, достал, а патронташ – тот как скрозь землю провалился – искал-искал и не нашёл… А эта, выпил, не сластит?
Сластит маленько, малость самую.
Ну не беда. За сутки, двое ли переработат. Пока не буду добавлять, еслив не кисла… И мёду нет – в яё добавить. Мёду-то нонче… лето – ишь. Не получилось медозбору. И сахар – слатось дорогая… С наших доходов, парень, шибко-то не раскошелишься.
Не кисла вроде.
Пушшэ крепнет… Из ребят кто-то, больше-то некому, куда-то задевал – в августе уток на Куртюмке караулили – с теми обычно: возьмут, на место не положут… Пропал куда-то… Патронташ-то.
Скорей всего, что огулял…
Всё жа ушёл, скотина, соизволил. Чё-то само в башке переключилось… Как с биркой из магазина, подался, с новой галошой на рогу, что от меня яму досталась…
Не зря же ездил…
Вместо хозяина на ей уж отыгрался… Испортил пару мне: с одной-то воду тока пить… не одноногий, слава Богу. Ворота крепкие, то снёс бы…
Всю спину, бедной, ободрал… ладно уж, лишь бы не напрасно.
В деревне после отыскал, дак с няё толку-то – дырявая… Балахниных… Это комолый?.. Фомы Фадеича-то, Хрыпуна?.. Тоже немаленький бугай. Еслив с июля-то, дак срок уж добрый. Жалко так взять вот да забить.
Да как не жалко.
Не то что жалко – расточительно. Уж при нужде когда, а так-то… вроде как глупось. Тёлка исправная, хорошая, видно по ей уж и теперь. Глядится важно, где идёт. Прямо как барыня, вышагиват.
Куда уж лучше. Не в мать. В другую родову. Мать-то маленько заполошная. Кому бы в добрые-то руки… цены дешевле бы отдал. В мать только мастью, но не норовом.
Счас и бычишку не заколешь. Ну, заколоть-то, правда, можно… не мудрено. Но мясо жидкое есчё в ём.
Малыш… Полгода. Мартовский. Кого там.
Тока продать кому… на вырост.
Кому продашь? Кто теперь купит?.. День в день, как раз, полгода ровно.
Ну, кто бы, может, и купил… Оповести-то… Тут-то, в Ялани, некому, конечно… Так, не держать уж, дак на мясо. Держать-то мало нонче хочет кто. Трудов с ём, со скотом, сам знашь, сколько – не оберёшься… Спокойно, как на заслуженном отдыхе да на государевой пенсии, в постеле мягкой шибко не понежишься… когда при полном-то обеспечении, это тогда уж. А нам-то тут?.. Ранью да станью дёржится хозяйство, как говорится. С кровати соскочить надо до свету и спать лечь запоздно. Да сено тоже накоси – есчё об ём побеспокойся. Ну а легко ли? Да комбикорму где добыть? Да и на что? Теперь не просто. Даром бы доставалось всё, по волшебству, было бы ладно – тогда-то чё бы ни держать… Ослаб народишко, так обезволел. Чё из яво куда и вышло?.. Мячик проткнули будто – пыш-кнуло… В телявизар пялиться сил много, парень, не надо. Есчё б кормил, поил тебя он, этот яшшык, дак и молился б на яво… как остяки на сук вон, на дупло ли.
Кто подвернётся, может, и продам.
Кого? Бычишку?
И бычишку… Если объявится вдруг покупатель.