ва. В последние два года после работы (мойщица машин) — головные боли. О смене места не думает, к врачам не обращается, не любит и боится поликлиники — как и всякого другого официального учреждения.
Полная, приземистая, «рыхлая», с крупными чертами лица. Держится застенчиво, «незадачливо», отвечает послушно и всерьез, легко уступает разговор мужу, стеснительно умолкает в его присутствии, уходит в другую комнату. Муж и дочь беззлобно вышучивают ее — она не обижается, лишь привычно и с виноватым видом оправдывается. При рассказе о пережитом волнуется, краснеет, делается подавлена— голос начинает дрожать, говорит, что «на всю жизнь память от войны осталась» (С).
Этот случай, с не меньшим на то основанием, можно было изложить в разделе психогений военного времени, но можно рассмотреть и здесь — в той мере, в какой речь идет о «почве», на которой разыгрывается «параноид оккупации»: дебильность с повышенной внушаемостью и «пугливостью» является субстратом, на котором, по-видимому, особенно легко развиваются психогенные параноиды (И. Н. Введенский и М. С. Хейф). Эта женщина действительно может быть отнесена к дебильным личностям. Она недалека, недопонимает, например, телевидение, доверчива, привязчива, не умеет и не хочет смотреть правде в лицо — ей, в частности, трудно было понять, что у нее нет родителей, и примириться с этой мыслью: вследствие, видимо, не столько слабости ума, сколько — известного оптимизма дебильности, тенденциозного самообмана, аффективного видения реальности. Социальная адаптация этой «дебилки», однако, вполне достаточна. Она замужем, работает, имеет семью, детей и гордится этим: здесь очевидная причина того, что она так любит выходить гулять с мужем. В каком-то отношении ей повезло: муж ее — человек безусловно положительный, но дело тут не только в его качествах: из жалости не женятся и, во всяком случае, не живут так долго — она сама «кузнец своего счастья», какие-то иные ее качества и достоинства послужили противовесом ее неспособности к абстрактной логике. Речь идет по существу о том, что такое дебильность и исчерпывается ли интеллект одними вербальными и логическими операциями. Американские авторы, которые всему на свете дают новые обозначения, называют «компенсаторные механизмы», которыми пользуются дебилы для возмещения своих интеллектуальных дефектов, «некогнитивными детерминантами поведения» (E. Zigler). Последние включают в себя: «повышенную потребность в социальном подкреплении» (social reinforcement), «усиление тенденции избирательности в социальном сближении и избегании», «использование типовой реакции заученной беспомощности» (learned helplessness) и т. д… Если перевести все это на «язык родных осин», то (по всей очевидности) это будет означать, что дебильность как «неспособность к абстрагированию» представляет собой нечто сходное с «очаговыми» психическими дефектами: алексией, аграфией, акалькулией — выявляющимися более всего в достаточно искусственных школьных условиях. Они (эти дефекты) активно скрываются их носителями и «компенсируются» ими за счет иных психических качеств: интуиции, эмотивной чуткости, пластичности в подражании и приспособлении. Как не умеющий читать всячески избегает обстоятельств, где становится явной его неграмотность, так и наша подопечная уходит от ситуаций, где «разоблачается» ее речевая неразвитость и «неспособность к логическому мышлению»: предоставляет вести разговор мужу и дочери, робеет перед врачом (или привычно разыгрывает такую робость), не посещает официальных учреждений, которые своим воинствующим формализмом и открытой или подспудной агрессией пугают ее и отнимают у нее последнее соображение. Она всю жизнь стремится возместить свои умственные долги и делает это не только ценой физических усилий (на таких людях обычно держится вся «механическая» работа в доме), но и подключает к делу куда более тонкие психологические «механизмы». Она, как пишут американцы, постоянно играет роль «заученной беспомощности» и незадачливости: позволяя родным подтрунивать над ней, доставляя им удовольствие считать себя умнее ее и тем утверждать собственное превосходство: обнажает перед ними свою незащищенность, что на языке инстинктов означает биологический сигнал о помощи. В этом отношении она напоминает инфантильных «истериков», но истерики сызмалу «испорчены» иной патологией, они заражены «манией величия», им всегда нужно больше, чем всем прочим, — чего-то особенного, исключительного, а эта женщина добивается лишь того, что ей (и она твердо это знает) «положено от природы», «свою долю счастья» — достигает своей цели и тем заслуживает общего уважения.
(По-видимому, «компенсация» в таких случаях идет за счет «невербального», интуитивного, словесно не опосредованного, живого восприятия и мышления и столь же «архаичных» аффективных форм поведения; такие «дебилы» способны «читать с лица» и вести себя инстинктивным и потому — единственно или наиболее верным способом. В случаях, подобных последнему, то есть — «сохранной» дебильности, ограничивающейся некомпетентностью в отдельных видах умственной деятельности, с мягким инфантилизмом и психастеническим ядром, есть еще одна подкупающая черта, а именно — удивительная живость и сохранность эмоций таких лиц, их преданность, не знающая времени и естественного увядания. Она находит ценителей среди любителей всего детского и вечно юного. Дездемона среди «нормальных» людей возможна лишь в подростковом возрасте — любовь же и страсти некоторых «дебилов» не помнят времени, вечны в своей первозданной свежести и нетронутости. В них есть что-то роднящее их с сензитивными дефензивными эпилептоидами, но без вязкости и бессознательной эгоцентричности последних: ими движет своего рода первозданное, недифференцированное, слепое чувство или чувственность, нечто всепоглощающее и всеобъемлющее — своего рода «мать сыра земля» русского фольклора, и эта эмоциональная насыщенность и сохранность «бережет» их и возмещает их дефекты в иных сферах — все столь бросающиеся в глаза и столь общественно значимые недостатки и неудачи у классной доски, в официальных приемных и т. д.)
Дале — случай с судорожным синдромом и сочетанием в последние годы сосудистого заболевания и депрессии. Если бы не факт учебы во вспомогательной школе, обследователь не обратил бы внимания на интеллект этой женщины, чей умственный уровень был, как говорится, «на нижней границе нормы».
Набл.114. Женщина 48 лет. Москвичка. Отец — квалифицированный рабочий, мать — контролер на большом заводе, оба спокойные, разумные, доброжелательные.
Развивалась с отставанием: ходить стала с полутора лет, зубы появились в 3,5 года, долго не выговаривала ряд согласных. В возрасте двух лет был судорожный приступ, после которого в течение года был «перекошен рот». Припадки продолжались до 12 лет; кроме судорожных, частоту которых установить трудно, были кратковременные отключения сознания — при них постепенно сползала со стула, так что ее иногда успевали подхватить; после приступов такого рода чувствовала «минут десять» холод во всем теле и не могла согреться.
Училась (во вспомогательной школе) с трудом: «все забывала». Была вяла, пассивна, застенчива и обидчива, легко начинала плакать. Лет с 12 стала «смелее», подружилась с несколькими девочками, стала лучше учиться и держаться увереннее на уроках, стала лучше память. В 13 лет пошла в ремесленное училище, которое не закончила из-за начавшейся войны. Работает с 14 лет: грузчицей на заводе, затем клейщицей резиновых изделий. Месячные с 16 лет, регулярные. В 19 лет начала встречаться с молодым человеком, за которого вышла замуж. Была в то время веселой, жизнерадостной.
Припадки возобновились в 18 лет: на работе начала внезапно хохотать, затем был развернутый судорожный приступ с недержанием мочи, с головными болями и разбитостью в течение последующего дня. Вскоре подобный приступ повторился. Получила 3-ю группу инвалидности, устроилась лифтером. В 20 лет инвалидность сняли, но осталась работать там же. До 29 лет припадки были редкими, случались обычно на улице, в кино, однажды — в цирке. Оставалась «веселой», не стеснялась своей болезни. В семье была аккуратной, домовитой, очень заботливой по отношению к ребенку. Мужу подчинялась, всегда ему уступала, но ругала, когда он выпивал: боялась, что «сопьется, как другие».
С 29 лет — боли в сердце и тяжелые головные боли. Вскоре обнаружили постоянно высокие цифры артериального давления. Головные боли стали сопровождаться резью в глазах, покраснением лица. Сделалась раздражительна, обидчива, настроение стало легко меняться. Несколько раз с непродолжительным эффектом лечилась в терапевтических стационарах. В 38 лет перенесла обширный инфаркт миокарда, в 40 — второй, более легкий. Имеет с тех пор 2-ю группу инвалидности.
Во время пребывания в больнице по поводу второго инфаркта миокарда впервые развилось длительное депрессивное состояние: была мрачна, не хотела никого видеть, говорила очень мало, казалось, что должна умереть. С тех пор — постоянные волнообразные смены настроения: то оживленная, бодрая, то «ничто не радует», «все как рукой снимает». Длятся состояния подавленности, угнетенного настроения около недели. В последние 3 года постоянно чувствует себя физически плохо: жалуется на слабость, боли в сердце, зависима от погоды. Не может смотреть телевизор: «чуть что, плачу». Остаются большие судорожные припадки — теперь редкие, раз в 3–4 месяца. Давление крови постоянно около 220/130 мм.
Полная женщина, с небольшой головой, разлитой краснотой лица. Суждения о том, что происходит вне семьи, — самые поверхностные и «примитивные», охотно перепоручает разговор мужу, но о своих домашних делах судит вполне здраво. К своему собственному состоянию относится различно в зависимости от настроения: то недооценивает свою болезнь, то ждет скорой смерти (С).
Данный случай стоит как бы на перекрестке трех и более психиатрических дорог: циркулярной аффективной, эпилептической, сосудистой и олигофрении — последней в виде умеренной и «сгладившейся со временем» дебильности. В соматическом «измерении» случая больная страдает длящейся едва ли не всю жизнь «сосудистой болезнью» — именно она в последние годы определяет степень тяжести ее страдания. Гипертоническая болезнь в таких случаях во многих, если не во всех, отношениях родственна нервно-психическому расстройству и может расцениваться как его разновидность: она является проекцией наружу, видимым следствием хронического возбуждения, «ирритативного спазма» нервных вегетативных центров. Она наследуема, как и психические заболевания; в случае злокачественного течения для нее характерны раннее начало и быстрое развитие сосудистой энцефалопатии, часто — с изменениями на глазном дне типа застойных. Из психических расстройств этим явлениям обычно сопутствуют аффективная лабильность, депрессии и изначально присущие больным особенности умственного развития, оцениваемые чаще всего как «примитивность психики, граничащая с дебильностью»; развитие этого полиморфного синдрома во времени ведет к астенизации и «органическому» руинированию пациентов. Рассматривать больную можно, следовательно, с равным на то основанием, и в аффективном и в эпилептическом и «сосудистом» разделе патоло