Не только Кильбургера, но и Флетчера, и Олеария, и Майерберга и многих других иностранных путешественников, оставивших записки о средневековой Московии, поражало пристрастие русских к еженедельному мытью в банях.
«Ни в одной почти стране не найдешь, чтобы так ценили мытье, как в этой Москве», — признается Д.Флетчер в своих записках «О государстве Русском».
Почему так дивились иностранцы русским баням, понятно: в мире в средние века царила водобоязнь. Европейские и восточные врачи самым серьезным образом не рекомендовали купаться, поскольку это, мол, способствует распространению заразных болезней. В избранном обществе Европы «умывались» тряпицами, пропитанными спиртом, и для отбивания неприятных запахов тела непомерно использовали духи, пудру. С насекомыми боролись и того наивней: носили флакончик с особыми духами на груди, куда те собирались, влекомые запахом. Зная это, иначе представляешь себе времена воспетых Дюма мушкетеров…
Еще в XIX в. в Европе было обычаем купаться в лохани с водой, и до изобретения Г.Юнкерсом (позже самолетостроителем) водогрейной колонки для ванн семья кайзера Вильгельма мылась в одной лохани по очереди.
А в России того времени лишь дешевые сорта мыла носили русские названия. Парадокс, объясняемый тягой любого народа, в том числе и русского, к заморскому товару.
…На Руси века держалось поверье, что мыло спасает от порчи и заразы, потому многие носили его за пазухой из суеверия, особенно отправляясь в путь. А еще считали, что заговоренное мыло и от семейных неурядиц спасает. Надо только им умываться, приговаривая: «Сколь скоро мыло с лица смоется, столько бы муж жену любил».
Были известны на Руси с языческих времен мыльницы, мыльни, лазни (последнее слово сохранилось на Украине)… Еще в 1089 году русская летопись упоминает о постройке в Переяславле общественной бани: «И строена баня камена, сего же не бысть преже на Руси». А при Борисе Годунове в XVI в. в Москве уже было столько общественных бань, что с них казна получала пошлин 1500 рублей!
Еженедельное посещение бани — праздник тела и души. Иностранцы описывают, какое «прекрасное благоухание» издавали «замечательно приготовленные на всяких хороших травах воды, какими поливались раскаленные камни в парильне». Каким «прекрасным белым полотном, что приятно видеть», затягивались в богатых банях потолок и стены, пол устилался еловыми ветками, что дает «очень приятный запах», а еще добавляли духовитости сосуды с ароматными составами, березовые и дубовые веники и, конечно, душистые мыла.
Откуда же такое мыльное богатство в России? Кильбургер видит причину его в изобилии поташа — углекалиевой соли, что добывалась из золы, которая выщелачивалась, а затем выпаривалась. На протяжении столетий поташ был важным товаром русской международной торговли. Из русского поташа варили мыло по всему миру, что приносило знатные барыши русским купцам, но несло погибель лесам, сжигаемым на золу. И первым страдало обильное лесами Подмосковье.
В самых глухих его местах стучали топоры будников, изготовлявших поташ. (Буда — по-старославянски строение, шалаш, в котором жили углежоги. Отсюда украинское «будинок» — здание.)
Исстари будные станы имелись в поместьях и вотчинах многих московских бояр. Были они и в царских засечных и бортовых лесах.
Кильбургер писал о поташе: «Его много вывозят и много также потребляют дома на мыловаренных заводах».
На поташ были сильно вырублены леса Белгородской засечной черты, что, созданная при Михаиле Романове, закрыла Русь от набегов кочевников. Срубались и бортовые (борть — улей) деревья, что привело к резкому вздорожанию меда. Местным крестьянам не хватало леса даже на дрова. И пришлось в 1659 г. издать указ «о неотводе на будные станы лесов никому, ни по каким указам и о писании о том государю». Этим указом было заложено начало государственной монополии на это столь важное производство. Ведь до этого времени лучший поташ изготовлялся у боярина Морозова, а казенный много уступал морозовскому по качеству.
Поташное производство того времени не могло обойтись без будников, поливачей, бочкарей, кузнецов, колесников, воштарей. У всего этого работного люда были определенные обязанности: будники готовили лес и клепку, жгли золу. Поливачи поливали костры щелоком, выпаривали у гартов (печей). Бочкари изготовляли бочки для золы.
Зимой будники рубили лес и заготовляли дрова для получения золы, а также и «клепочные дрова», имевшие определенный размер. Воштари (возчики) доставляли их к будным станам. Потом лес жгли в специально выкопанных ямах, а с наступлением тепла «зажигали огни» и готовили поташ.
Промысловикам было известно, что сосна дает около 1,5 % золы, береза — 1 %, а дуб — 3,3 %. Великолепные русские дубравы первые полегли под топорами будников…
Новое ужесточение было введено по указу Петра 1 в 1721 г. Тогда поташ производился только на Починковских, что на Нижегородчине казенных майданах, и предписывалось «кроме, того нигде никому отнюдь поташа не делать и никому не продавать под страхом ссылки на вечную каторжную работу». Петр строил парусный флот, а как отбелишь паруса без поташа? Вот и не желал царь, чтоб это дело попало в руки расхитителей и плутов.
Только в 1773 г., через полвека после грозного указа, когда подросли леса, прекратилась государственная монополия на поташ. Производство его и продажа были разрешены населению.
Но экономные русские хозяйки, жалеючи деньги на покупку поташа, получали его кустарными способами, благо печи топились дровами. Испекла каравай, выгребла золу и — в дело: на постирушку да на мытье. И выщелачивали золу сами, и мыла наваривали тазами — про запас.
В Москве в 1804 г. было выпущено руководство «Самый лучший способ приготовлять белый поташ и что нужно знать при испытывании доброты его». Русский поташ и в начале XIX в. по своему качеству держал первое место в мире, несмотря на то, что еще в 1785 г. французский химик Николас Лебман смог получить соду из поваренной соли, и у мыловаров появилась возможность обходиться без зоЛы и поташа. В это же время русские мыловары по-своему усовершенствовали производство мыла — стали применять для варки канифоль.
В XVIII в. в Москве появились уже мыловарные заводы — в Новинской и Пресненской частях. Их появление обуславливалось ростом суконных фабрик, в мыле нуждались ситценабивные и красильные производства. На крупнейшей российской ярмарке — Нижегородской, именно они были основными покупателями мыла.
В 1853 г. в Московской губернии имелось уже 8 мыловаренных заводов. Крупные производства мыла стали попадать в руки иностранцев. В Москве — это мылот варенный завод немца Ширмера, французов Брокара, Дюфтуа (фирма «А Ралле и К°»), Сиу, Лемерсье.
Из русских же промышленников-москвичей удалось удержаться «на плаву» лишь братьям Жуковым.
В 60-х годах XIX в. в Москве была фабрика «коллежского асессора и временно купца 2-й гильдии» К. П. Гика, на которую поступил работать мастером Г.А.Брокар. В 1864 г. он открыл свое дело. Первоначально на его предприятии работал мыловар да рабочий, а все оборудование состояло из каменной ступки, 2–3 кастрюль и плиты. Варка мыла проходила дважды в день, за один прием варилось около 30 фунтов мыла. В среднем в день получалось 5-10 дюжин кусков мыла, и сами же промышленники разносили его по лавкам для продажи.
Полюбилось москвичам прозрачное мыло с большим содержанием глицерина. Изготовлялось оно в форме шара, диаметром с вершок и стоило пятачок. Называлось оно «Шаром» и многие наивные покупатели полагали, что название это самое что ни на есть заграничное. На этом мыле и сделал Брокар свой первый капиталец. А к 1863 г. «парфюмерное заведение» уже имеет локомобиль в 4 лошадиные силы, 3 пропускные машины, 2 железных котла для варки мыла, 3 чугунных котла для щелока, и работают на этом оборудовании уже 30 рабочих. Теперь спросом пользуются спермацетное (на китовом спермацете) и греческое (на ореховом масле) мыла. Их брусочки обертывались в фантики, на которые были нанесены изысканные узоры для вышивки и потому снискали особую любовь среди рукодельных хозяек.
Московская Политехническая выставка 1872 г. показала нечестность многих мыловаров: мыло фальсифицировалось глиной, крахмалом и даже жидким стеклом, очевидно из-за более дешевого холодного способа изготовления, что привело к вредной щелочности продукции, замаскированной глицерином.
Но дела Брокара шли в гору. В 1914 г. фабрика произвела 34,7 млн. кусков мыла, около 7 млн. флаконов духов и одеколона, в том числе выпускал он и знаменитые по сию пору духи «Красная Москва», тогда именовавшиеся «Букет моей бабушки», и более 2,5 млн. коробок пудры «Лебяжий пух» За 50 лет оборот предприятия вырос в 750 раз. В это время мыловаренный цех имел 10 котлов емкостью до 1400 пудов каждый, несколько котлов для варки пальмового и других масел. Это крупнейшее мыловаренное предприятие имело в отделочном цехе более 300 рабочих, в разливочном — более 250…
Но в народе продолжали варить мыло сами: из древесной золы выщелачиванием с добавлением сала, из кишок животных с добавлением каустической соды, с добавлением ароматных веществ. Наши бабушки помнят, как наваривались в домах целые корыта своего мыла, которое разрезалось на куски и укладывалось в чулан стопками. Дешево и сердито!
Вот потому по данным 1913 г. в стране на каждого приходилось немногим более 1 кг заводского мыла в год, а в западноевропейских странах, победивших водобоязнь, и в США потребление мыла на душу населения за этот век возросло в восемь — десять раз.
В «Толковом словаре живого великорусского языка» Владимира Даля собрано множество пословиц о мыле, еще больше их — в многочисленных сборниках пословиц.
Тут и небрежное отношение к мылу, которого бывало всегда столь много, что менять его на что-то было невыгодно: «Шило на мыло». Тут и укоризна человеку-пролазе: «Без мыла в душу влезет». «Коль душа черна, так и мылом не смоешь». Туг и секреты варки: «Сало было, а стало мыло». Тут и свадебная приговорка: «Молодым на шильце, на мыльце, на бело белильце». Тут и разъяснение чувства отвращения к чему-либо: «Словно мыла наелся». Тут и добрым молодцам урок: «Умывайся мылом, да не поддавайся злыдням». Тут и древний обычай благодарить за баню: «За мыльце, белильце, на шелко