рал, кто это — Надя Лихацкая, Нина Марухно или Маруся Виноградова. Начальник штаба капитан Катанов стоял перед группой матросов и громким голосом что-то объяснял. Воронкин услышал, как кто-то сказал: «Группа Ботылева заняла трехэтажную школу». Это обрадовало Воронкина.
«Переберусь туда. Лучшего наблюдательного пункта не найдешь», — сразу решил он.
Блиндаж был разделен на два отсека. В одном находились тяжелораненые, во втором — штаб. Оттуда слышен был голос Куникова. Лейтенант попросил разрешения войти.
— Заходи, заходи, Николай от артиллерии, — радостно приветствовал его Куников.
Он встал, обнял Воронкина.
— Спасибо, брат, артиллеристам! Худо пришлось бы нам, если бы не ваш огонек. Садись, сейчас освобожусь.
Майор протянул записку стоявшему неподалеку матросу, грязному, с ободранной щекой.
— Вот, передашь Ботылеву. Скажешь ему, что школу надо оставить, пусть занимает оборону по Азовской улице. Вперед не вырывайтесь.
Воронкин с недоумением посмотрел на Куникова. Почему майор отдает такое распоряжение? Надо вперед. Когда матрос ушел, Воронкин сказал:
— А я собирался свой НП перенести в школу.
Куников сделал несколько глубоких вздохов, потер ладонями виски. Было видно, что майор смертельно устал, держится только на нервах. Его лицо побурело, из черных глаз исчезла былая живинка.
«Вы бы отдохнули», — хотел сказать лейтенант, но промолчал, поняв несвоевременность своего предложения.
— Нельзя сейчас переносить твой НП, — задумчиво проговорил Куников, внимательно разглядывая лицо лейтенанта. — Нельзя, дорогой Николай. И вот почему. Ты должен это знать. Наш десант не основной. Ложный, так сказать. Основной — в Южную Озерейку. А это значит, что нам, кроме группы Ботылева, Ежеля, Дмитряка, Лукашева и Жернового, поддержки больше не будет, что надо надеяться на свои силы. Отвоевали мы кусок, теперь займем круговую оборону.
Лицо Воронкина вытянулось. То, что сказал сейчас майор, его не обрадовало. Он представлял, что это сулит.
— Об этом никто не знает и знать пока не должен, — продолжал Куников. — Понял? А теперь давай обсудим создавшееся положение. Вот смотри на план города и его окрестностей. Оборона наша проходит вот тут. Где твой пост? Ara, хорошо подобрал местечко. Артиллерийский огонь надо вести на окаймление нашей обороны. К утру сообщи своим координаты по дуге. Передай мое спасибо Малахову, Матюшенко, Зубкову и летчикам Ефимова, скажи им, что надеюсь, огонек завтра будет не хуже. Передай радиограмму Свердлову.
Он подал листок из блокнота. Воронкин прочитал: «Начальнику штаба базы. Личного состава в строю чуть больше восьмисот человек. Мало патронов ППШ. Минометов много, а мин 50 мм и 82 мм нет, это задерживает наступление».
Вошел старшина боепитания. У него был озабоченный вид. Шапка заломлена на затылок. Куников повернулся к нему.
— У Тарановского не хватает патронов. Надо доставить.
— Есть доставить.
Воронкин понял, что разговор с ним окончен. Попрощавшись, он вышел из блиндажа.
Вернувшись на свой чердак, он увидел, что радист сидел нахохлившись, с автоматом в руке.
— Отдыхай, Кудий, — сказал ему лейтенант. — А я пока подежурю.
— Вам бы тоже надо отдохнуть.
— Мне пока нельзя. Надо подготовить координаты и сообщить их в дивизион. Спи.
На вахту заступил младший радист Иовенко. Кудий не стал спускаться вниз, а завернулся в плащ-палатку, лег около трубы и сразу же уснул.
3
Утренний «концерт» начали немецкие артиллеристы. Воронкин проснулся и недовольно поморщился:
— Нет, чтобы дать еще полчасика поспать. Ну, делать нечего, надо приниматься за работу. Что нового, Кудий?
— По-моему, у немцев прибавилось орудий, — ответил тот.
— Логично. Этого следовало ожидать. Эх, сейчас бы горяченького борща или хотя бы чаю.
Поеживаясь от холода, лейтенант стал осматривать в бинокль местность. Его внимание привлек большой каменный дом с вышкой на крыше. Непонятно, для чего эта вышка построена. Пронаблюдав несколько минут, лейтенант решил, что в этом доме находится вражеский корректировщик. Пора вызывать дивизион. Воронкин повернулся к радисту:
— Вызывай Зубкова и спустись вниз, готовьте завтрак. Пока наши лупят, мы спокойно подзаправимся. День предстоит тяжеленький, вряд ли сумеем пообедать.
Огонь на окаймление получился эффективным. Вышка у каменного дома была сметена, скопления немцев рассеяны. Обычно неразговорчивый и неулыбчивый, Кудий на этот раз восхищенно воскликнул:
— Вот дают! Класс!
— Передай, пока хватит, — час спустя сказал Воронкин.
Покурив, он опять прильнул к биноклю.
— Вас просит какой-то друг, — сообщил радист.
Воронкин надел наушники.
— Кто мной интересуется? Говорит Воронкин.
— Привет, отделенный. По следам славы нашел тебя даже в эфире.
— Кто говорит?
— Угадай.
— Не могу. Помехи в эфире искажают голос.
— Мунин говорит. Помнишь?
— Здорово, Мунин. Помню, конечно.
— Ты где сидишь?
— Поблизости, — настораживаясь, уклончиво ответил Воронкин. — А ты?
— Невдалеке от тебя. Здорово ты ощетинился огневым ежом. К тебе не подступишься. Все-таки где ты сидишь? На чердаке?
Сильные помехи помешали дальнейшему разговору.
— Кто это с вами говорил? — поинтересовался радист.
Воронкин ответил, что разговаривал с бывшим однокашником по военному училищу.
— А чего он выспрашивал, где находимся? Не понимает, что ли? Только придурку непонятно.
Лейтенант кинул на него быстрый взгляд. Верно говорит радист. Ведь его все немецкие рации слушают. Могли подслушать и запеленговать, а потом обрушить огонь на его пост. Ах, этот Мунин, чуть ли не ввел в грех.
Мунин, Мунин… Конечно, Воронкин помнит его, хотя симпатии к нему никогда не питал. Лейтенанту вспомнилось Севастопольское военно-морское артиллерийское училище. Он был на четвертом курсе. Курсантов четвертого курса назначали командирами отделений на младшие курсы. В отделении Воронкина было двенадцать курсантов третьего курса. Был среди них и курсант Мунин, всегда подтянутый парень, отличник учебы, пример для остальных по дисциплине. Но Воронкину он не нравился. Мунин каждый вечер докладывал командиру отделения о поведении курсантов, разговорах среди них. Чувствовалось, что ему нравится это, а Воронкин каждый раз морщился — не терпел он сплетников и доносчиков. Однажды Мунин доложил ему: «Курсант Романов написал на линейке: «Прощай, молодость и жизнь». Это симптом неустойчивости. Надо реагировать». Воронкин сказал: «Хорошо», а про себя подумал: «Ну и свинья же ты, Мунин». Реагировать он не стал. Через день Воронкина вызвал комиссар и сделал ему внушение: «Почему не опираешься на актив, оставляешь сигналы без внимания?» Пришлось признавать вину. «Ладно же, я тебе, Мунин, когда-нибудь среагирую», — решил Воронкин. Но у Мунина всегда все было в порядке. В образцовом порядке. Надо думать, что и он не питал теплых чувств к своему командиру. Чего же он сейчас так обрадовался встрече в эфире?
Размышления лейтенанта прервали звуки самолета. Это над Станичкой появился корректировщик «фокке-вульф», «рама», как ее называли фронтовики.
— Воронкин! Воронкин! — услышал лейтенант в наушники. — Передай своему Куникову — через десять минут будем делать из вас отбивную. А тебя превратим в бифштекс.
Неужели это говорят с «рамы»? Лейтенант с иронией подумал: «Какая широкая популярность».
Он засек время. Немцы аккуратны. Надо предупредить Куникова. Воронкин послал в штаб автоматчика.
— Бегом, обязательно бегом, — строго наказал ему лейтенант, — иначе…
Ровно через десять минут послышался сильный гул. Летели бомбардировщики.
— Не подвели, — пытался улыбнуться Воронкин, ощущая дрожь под коленями.
Почему начало дрожать именно под коленями? Сейчас лейтенант не задумывался над этим, подумал значительно позже, вечером.
Кудий побелел, но позы у рации не изменил.
— Может, спустимся на первый этаж или в подвал? — сказал ему Воронкин.
— Как прикажете, — отозвался тот.
— Заверни рацию в плащ-палатку и кубарем вниз, — распорядился Воронкин.
Едва успел радист исчезнуть в лазе чердака, как на земле начали рваться первые бомбы. Сколько их разорвалось? Лейтенант, прижимаясь к дымоходу, досчитал до пятидесяти, и тут взрывы бомб перемешались с взрывами сотен снарядов. Вся Станичка, рыбзавод окутались дымом. Землю лихорадило, она содрогалась, как от боли. Лейтенант, обняв трубу, лежал с открытым ртом, словно рыба, вынутая из воды.
Одна бомба разорвалась совсем близко. Из окон вылетели рамы, весь дом задрожал.
«Хотя бы рация уцелела», — пронеслось в голове Воронкина.
Самолеты кружили над Станичкой, как показалось лейтенанту, долго, невыносимо долго. В ушах гудело. Во рту был противный вкус от пыли, известки и еще чего-то. «И не раз будут бомбить», — тоскливо подумал он, пытаясь закурить лежа.
Когда самолеты улетели, Воронкин поднялся, отряхнул с себя пыль и огляделся.
— Ого! Сколько домов как корова слизала! — вырвалось у него горестное восклицание.
И все же он радостно вздохнул. Жив! Черт с ним, что будет потом! Важно, что сейчас уцелел. И Кудий, и ребята, и рация целы.
Артиллерийский обстрел продолжался. Но это, по мнению лейтенанта, было не так опасно. Воронкин осмотрел свой дом. Угол был отбит, полкрыши завалилось. И весь он как-то скособочился, словно солдат, схватившийся за рану в боку.
— Давай, Кудий, подниматься! — крикнул вниз лейтенант. — Наш пост вроде бы уцелел.
Кудий взобрался на чердак.
Через несколько минут он доложил:
— Вас вызывает Мунин.
— Ну как, Воронкин, жив? — послышался голос.
— Цел и невредим, — подтвердил Воронкин.
— Тебе повезло. Налет был сильный, более тридцати самолетов бомбили. Интересно, где ты расположился, что уцелел?
— Что ты все выпытываешь?
— Да просто так. Любопытство артиллериста. Николай, хочу тебе сказать вот что. Положение у вас тяжелое. В случае чего, перебирайся через мыс Любви на береговую батарею в порту.