— Учту.
«Там же немцы. Соображает он что-нибудь?» — тут же подумал Воронкин.
Вражеская артиллерия прекратила обстрел. И сразу со всех сторон закопошились немцы, показались танки.
«Теперь мой черед», — решил Воронкин и стал вызывать огонь на окаймление.
Какой бы ни был сильный обстрел, а пехота все равно где-то просочится. Гитлеровцы сумели пробиться на Азовскую улицу. Там опять закипел бой. Длился он довольно долго. Тут дрались за каждый дом, за каждый метр земли.
Завязались вновь рукопашные схватки около кладбища и у Лагерного поселка.
«Много ли наших осталось?» — встревожился Воронкин, прислушиваясь к шуму боевых схваток.
Он дал сигнал боевого окаймления.
Весь день земля дрожала, как при землетрясении. Дома рушились, как карточные. Воздух был насыщен дымом, пылью, гарью. Уже не было слышно отдельных разрывов бомб, снарядов, мин, гранат. Все слилось в сплошной гул, от которого звенело в ушах.
Казалось бы, этот ураган огня и металла должен смести, уничтожить все живое.
Но настала ночь, бой затих — и откуда-то из развалин, щелей вылезли моряки. Оглушенные и измазанные, усталые и окоченевшие от холода, но гордые и непримиримые, готовые опять в драку. Облегченно вздохнули и с наслаждением закурили. Курили на этот раз не спеша, со смаком, молча, кто поругивая гадов-гитлеровцев, а кое-кто с соленой морской шуткой.
Ночью Воронкин опять пошел к Куникову.
На этот раз командир отряда был более оживлен, чем в прошлую ночь. В его черных глазах опять появился блеск.
— Представляешь, — сказал он Воронкину, — у нас столько трофейных орудий, что решили создать собственный дизизион. Снарядов хватает. Поставили на прямую наводку. Что скажешь, Николай от артиллерии?
— Здорово! — откровенно восхитился лейтенант. — Кто же его возглавит?
— Подберем до утра. У Катанова есть кое-какие соображения. Рассказывай, как твои дела? Рация цела? Дом не завалился? Уж не заворожил ли ты его от бомб и снарядов? Ну, раз у тебя все в порядке, смотри сюда на карту. Мы не только удержались, но и улучшили свои позиции. Вот тут и тут выдвинулись вперед и закрепились. Проследи, чтобы наши снаряды сюда не падали. А то получится — бей своих, чтобы чужие боялись. В трехэтажной школе находятся немецкие корректировщики. Передай своим, чтобы подавили.
— Напрасно отдали ее! — заметил лейтенант.
— Во-первых, мы ее не взяли, а только первый этаж захватили. Во-вторых, было бы силенок побольше — не отдали бы. Уразумел?
Воронкин рассказал о Мунине. Куников задумался.
— Укажи ему дом подальше, — предложил он. — Тогда все прояснится.
Рано утром, когда Воронкин еще спал, завернувшись в плащ-палатку, его разбудил Кудий.
— Вас вызывает Мунин.
— Какого черта ему надо? — проворчал Воронкин, недовольный тем, что Кудий разбудил его. — Мне этот Мунин нужен, как собаке пятая нога.
Он все же поднялся и надел наушники.
— Воронкин слушает. Кому я понадобился?
— Привет, дружище. Как ночь провел? Сменил свое место?
— Зачем менять? Мне и тут неплохо.
— Это даже удивительно. Ты, вероятно, не в доме устроился?
— Почему не в доме? В доме, Я его заворожил. В этом все дело. Есть тут такой двухэтажный, под цинком, в двух кварталах от школы. Я в крыше сделал дырки — и мне все видно. Он на виду у немцев, а они думают, что в нем наших нет.
— Ловко ты придумал. Ну ладно, будь здоров.
Радист смотрел на лейтенанта не мигая, сдвинув брови.
Воронкин уловил его взгляд и сказал:
— Понаблюдаем за этим домом.
— Я догадываюсь…
— И я тоже.
Уже рассвело, а на немецкой стороне стояла тишина.
— Наверное, у них запоздал завтрак, — пошутил Воронкин, а про себя подумал: «Что бы это значило? Неужели готовят более крупное наступление? Удержимся ли сегодня?»
Он связался с командиром батареи Зубковым и сообщил ему о корректировщике в школе. Тот пообещал подавить.
— Почему не вызываешь на окаймление? — спросил Зубков. — Почему у вас тихо?
— Завтракают вояки. А мы пока покуриваем.
После некоторого молчания Зубков сообщил:
— К вам летят гости.
Воронкин снял наушники. Гул летящих самолетов был явственно слышен.
— Сматывайся, Кудий, вниз. Завертывай рацию. Наш дом, к сожалению, все же не завороженный.
Воронкин увидел, что «козлы» начали пикировать на дом, который он указал Мунину. Насчитал двадцать шесть самолетов. Опять земля заходила ходуном.
А потом по этому дому открыл стрельбу целый дивизион. И стрелял около часа. От дома остались одни руины.
— Понял, Кудий? — спросил Воронкин радиста, когда тот поднялся на чердак. — Высокую оценочку мы получили. Подумать только — сколько металла на нас потратили. А мы с тобой все целые.
— А он гад, — мрачно изрек радист.
— Хуже даже.
Когда самолеты улетели, Воронкин стал вызывать свою батарею.
Но отозвался Мунин.
— Ты жив? — услышал Воронкин его удивленный голос.
— Выходит, так…
— Как же могло случиться. Значит…
— Значит, что ты гад ползучий, сволочь и стерва!
Жажду встретиться с тобой, собака! И тебя, дешевку, голым задом на муравейник посажу!..
Воронкин был незлобивый человек. Но сейчас его словно подменили. Он кипел от ярости и отводил душу отборнейшей руганью, изумляя радиста, смотревшего на него с раскрытым ртом. Мунин молчал. Да и что мог сказать теперь этот предатель?
Несколько минут спустя лейтенанта вызвал командир дивизиона.
— Мне сообщили, что ты ругаешься, как старорежимный боцман. Что случилось?
Воронкин рассказал ему о Мунине. Выслушав, командир дивизиона сказал:
— Держи ухо востро, Воронкин. Десятки немецких раций подслушивают нас. А эфир не засоряй бранью. Сегодня ночью у нас произойдут изменения. А сейчас присматривайся к школе. Потом доложишь результаты. Обнимаем тебя и всех куниковцев. Вы настоящие герои.
Вскоре на школу обрушился шквал тяжелых снарядов.
Воронкин вынул из кармана сухарь, повертел перед глазами и изрек:
— Что касается борща, то грызем сухари. Что бы делали десантники, если бы не это замечательное изобретение человеческого ума?
Кудий грыз сухарь молча, прихлебывая из фляги холодную воду.
Третий день десанта прошел еще в более ожесточенных схватках. Земля гудела, содрогаясь и корчась от огня и металла. Гитлеровцы ввели в бой новые батареи, свежие силы. А куниковский отряд уменьшился втрое. И все же никакая сила не смогла сдвинуть моряков с занятых позиций. Они словно вросли в землю.
Вечером Воронкин спустился с чердака и направился в штаб.
Он шел, пошатываясь от усталости. В голове гудело. Глаза сами слипались. Ему сейчас больше всего хотелось упасть и уснуть, и чтобы кругом было тихо-тихо. Вероятно, он проспал бы сутки.
Сколько может выдержать человек? Должен же быть какой-нибудь предел. Когда он наступит? Завтра? Послезавтра?
Лейтенант задавал эти вопросы себе, но отвечать на них у него не было желания. Ему было все одно — надо держаться, держаться до тех пор, пока есть силы, пока видят глаза.
Куникова в штабе не оказалось, дежурный сказал, что он ушел на передовую, вернется часа через два. Начальника штаба тоже не было. Воронкин вышел из блиндажа, присел на камень и стал смотреть на море. Оно было пустынное, неприветливое, от него несло холодом.
Воронкин прикрыл глаза и почувствовал, что уже не в состоянии их открыть. Тогда он сполз с камня, свернулся калачиком и моментально уснул. Ни холод, ни близкие разрывы снарядов — ничто не могло разбудить его.
Проснулся он от каких-то необычных и резких звуков. Казалось, что кричат тысячи ишаков. А через несколько секунд на территории рыбзавода взметнулись огненные сполохи, раздались страшные взрывы. Воронкин вскочил и осмотрелся. Он сразу понял, что это такое. Гитлеровцы обстреливали берег из шестиствольных минометов. Над морем разорвалось сразу три светящихся снаряда — и Воронкин увидал много черных точек. «Ого, — обрадовался лейтенант, — сколько к нам плывет кораблей. Значит, прибудет пополнение».
Он посмотрел на часы и всполошился — было около двух часов ночи. Выходит, проспал более четырех часов.
Лейтенант почти вбежал в блиндаж и остановился как вкопанный, увидев за столом двух полковников. Он знал их — это были командир 255-й бригады морской пехоты полковник Потапов и командующий артиллерией десантного корпуса полковник Сабинин.
— Здравия желаю! — радостно воскликнул Воронкин. Ему все стало ясно. Не одни же они прибыли сюда. Значит, высадилась боевая бригада, а с нею артиллерия. Живет десант!
Куников назвал лейтенанта.
— Вон он какой, Воронкин! — воскликнул Сабинин и шагнул к нему. — Дай-ка обниму, братец, тебя.
Потапов тоже обнял его и не без гордости сообщил:
— Это же мой воспитанник. Я был начальником курса в училище, Воронкин был на моем курсе. Молодец, лейтенант, горжусь тобой. Говорят, немцы обещают награду за твою голову.
— Она еще мне самому потребуется, — отшутился лейтенант.
К нему вернулось прежнее, додесантное, если можно так выразиться, настроение. Лейтенант по натуре был веселым человеком, и если бы сейчас подвернулась под руки гитара, то он, пожалуй, с удовольствием сыграл и спел бы не одну песенку. Сейчас он уже не задумывался о пределе человеческих сил. Видимо, сон, хоть и был короток, оказал оздоровляющее влияние на душевно бодрого от природы молодого человека.
— Посиди, лейтенант, минутку, — сказал Сабинин. — Мы тут решим свои дела, а потом у меня с тобой будет свой разговор.
Воронкин присел на ящик и стал слушать. Не очень радостные подробности он услышал об основном десанте в Южную Озерейку. Гитлеровцы осветили район высадки прожекторами и расстреливали корабли прямой наводкой. Пришлось, потеряв несколько кораблей, отходить. Тогда командование Черноморского флота и Северо-Кавказского фронта решило развивать успех отряда Куникова и сделать десант в Станичку главным. Сегодня ночью высажи