Не думала я тогда, что останусь жить, да и жить-то не хотелось. Утром нас переправили в Анапу, а там погрузили на баржу и переправили в Керчь. Выгрузили нас на пристани. День был жаркий, мы изнывали от жажды, но пить нам не давали. Потом начался пересчет. Гитлеровцы ходили, не выбирая дороги, наступая своими сапогами на людей. Было больно смотреть на это, и боль не оттого, что они наступали на раненые места, а боль оттого, что мы ничего не могли сделать этим двуногим вооруженным животным. После мучительного пересчета нас отправили в лагерь для военнопленных. А утром опять пересчет. Раненых определили в Керчинскую больницу. Здесь я встретила Гришу Передерия. Он до войны учился в школе, где я уже работала учительницей. У него перебита нога. В нашей бригаде Гриша был автоматчиком. Нас не лечили, в больнице полно вшей. Бедная Люда лежала на животе. В ее ранах завелись черви. Некоторых раненых гитлеровцы куда-то увозили, и те больше не возвращались.
Когда наши войска освободили Таманский полуостров и стали готовиться к десанту в Керчь, нас, раненых, бросили на произвол судьбы. Какие-то гражданские люди погрузили меня и Люду в товарный вагон и отвезли в Евпаторию. Там нас сдали в больницу, но уже не как военнопленных, а как гражданских беженцев. Благодаря этому Мы и уцелели. В евпаторийской больнице Люде ампутировали ногу. Врачи в этой больнице оказались сердечными людьми, они дорожили жизнью каждого советского человека. Когда я посмотрела кинофильм «Доктор Вера», то невольно вспомнила евпаторийских врачей Марию Николаевну Кащенко, Елену Антоновну Боровскую, Владимира Ивановича Владыкина. В больнице я познакомилась с Аней Кузьменко, которая прислала вам письмо из Новосибирска. Кажется, она была подпольщицей.
4
Автоматчики прозвали ее Кнопкой. Не в обиду, а в ласку. В роте автоматчиков, которой командовал бесстрашный лейтенант Александр Мамаев, санинструктор Тамара Ролева пользовалась большим уважением. Кнопкой ее прозвали за малый рост.
А эта маленькая, худенькая девушка, которой не исполнилось еще и восемнадцати лет, вынесла с поля боя многих моряков. Рота автоматчиков высадилась на причале рыбзавода вслед за куниковским отрядом и повела наступление на радиостанцию, расположенную левее от места высадки. Мамаевцы там устроили «мамаево побоище», перебив до роты гитлеровцев. В занятом каменном здании радиостанции, превращенном гитлеровцами в опорный пункт, позже расположился штаб 255-й бригады. Тамара Ролева была вместе с ротой, под огнем вражеских пулеметов и автоматов перевязывала раненых моряков. А ночью, опять под минометным обстрелом, она отправляла раненых в Геленджик.
Настоящий героизм Кнопка проявила во время сентябрьского десанта в порт Новороссийск.
На палубе катера, на котором находились автоматчики, разорвался снаряд. Лейтенант Мамаев был тяжело ранен в живот и спину. Тамара стала перевязывать его. И в этот момент второй снаряд угодил в бензоцистерну. Брызги горящего бензина попали на лейтенанта. Обжигая руки, Тамара потушила огонь, оттащила командира от огня. Потом принялась перевязывать других раненых матросов.
Катер стал тонуть. Тамара не бросилась в воду, а стала раздавать раненым спасательные пояса. Но в это время подошел другой катер, прижался к борту тонущего корабля. Тамара принялась перетаскивать раненых. Откуда у нее, маленькой и худенькой, взялось столько сил! Катер затонул, но на нем не осталось ни одного раненого.
И только корабль с ранеными отошел, как и на него посыпались снаряды. И на нем пробило бензоцистерну, и горящий бензин разлился по палубе. Сама обгоревшая, Тамара перетаскивает раненых и обгоревших людей в более безопасное место. Кругом бушует пожар, пары бензина травят людей, рвутся снаряды, свистят осколки, в бортовые пробоины хлещет вода, везде тошнотворный запах горящей солярки и паленого мяса. А Тамара делает свое дело — перевязывает раненых и обгорелых, перетаскивает их с места на место. Осколок снаряда перебивает ей правое плечо, и она падает на палубу. Огонь обжигает лицо, руки.
Тамара пришла в сознание только в госпитале.
Дежурный врач был удивлен, увидев, сколько матросов пришли проведать ее. Он заметил одному матросу с перевязанной рукой:
— Зачем было брать в десант такую малюсенькую девчурку. Какую она могла принести там пользу? Разве ей поднять мужчину?
Матрос с укоризной покачал головой:
— Эх, доктор, знали бы вы, скольким она людям спасла жизнь, не говорили бы так. Мал золотник, да дорог. Понятно?
Он наклонился над ней, поцеловал в забинтованный лоб и с нежностью проговорил:
— Выздоравливай, Томочка, наша Кнопочка. Знаю, больно. Но ты же морячка, мы верим, что вынесешь все боли. — Повернувшись к врачу, сказал: — Если надо ей влить кровь, то крикните нам.
Тамара осталась живой. Я встретился с ней в Новороссийске на вечере ветеранов 255-й бригады морской пехоты. Сейчас она работает фельдшером в Одесской области. Теперь это уже не худенькая девочка, а солидная женщина, в которой трудно угадать прежнюю Кнопку…
5
На Малой земле, в восьмой гвардейской бригаде служили санинструкторами две подруги — Вера Колодей и Маша Ермолова. Им тоже было по восемнадцать лет, На фронт пошли добровольно. Вера маленькая, такая же, как Кнопка. Маша выше ее на голову. Но обе худенькие, угловатые. Когда они появились в бригаде, то кто-то из штабных офицеров с жалостью сказал: «Откуда взялись эти заморыши?» В день 8 Марта пулеметчик Александр Павлович Степанов, которого девушки из уважения к его возрасту называли дядей Сашей, подарил Вере дудочку, вырезанную им из дерева. Вера было обиделась за такой детский подарок. Но дядя Саша погладил ее по голове и ласково сказал:
— Не обижайся, девчурка. Когда-нибудь будешь вспоминать этот подарочек. Люблю тебя по-отцовски. Гляжу на тебя и вспоминаю дом, родных…
Во время апрельских боев, когда вся Малая земля горела от взрывов бомб, снарядов и мин, Вера ползала по воронкам, окопам и перевязывала раненых, стаскивала их в безопасные места. Приползла она и на пулеметную точку дяди Саши. Второй номер пулемета и подносчик патронов лежали раненые. Вера перевязала их и по одному перетащила в глубокую воронку от бомбы.
— Лежите тут, — приказала она. — Вернусь, тогда доставлю в санчасть.
Она вернулась к дяде Саше. За это время ранило и его. Он стоял на коленях, а кровь сочилась сквозь гимнастерку. Глаза его были устремлены в сторону противника. Вера подползла к нему и достала из сумки бинт.
— Дядя Саша, давайте перевяжу.
Он повернулся к ней и закричал:
— К черту перевязку! Стреляй, черт побери! Не видишь, что ли, — фашисты прут сюда!
Вера выглянула и увидела бегущих прямо на нее немецких солдат. Через минуту-две они будут тут. Сердце ее похолодело. Она-то еще успеет уползти. Но дядя Саша останется, он не может даже дотянуться до пулемета. А в воронке лежат еще двое раненых.
— Стреляй же! — крикнул Степанов и зло выругался.
Вера отбросила медицинскую сумку и взялась за рукоятки пулемета. Она стреляла до тех пор, пока не кончилась лента. Когда пулемет замолк, выглянула из-за щитка. Немцев как ветром сдуло.
Она села на дно ячейки и закрыла лицо руками. Дядя Саша окликнул ее:
— Чего же сидишь? Перевязывай, пока время есть.
Она отняла руки от лица, и он увидел на ее глазах слезы.
— Ну чего ты, дурочка, слезу пущаешь? Может, серчаешь, что крепко выругал? Но положение было такое, сама понимаешь, — стал он успокаивать ее.
Вера смущенно улыбнулась и виновато произнесла:
— Я просто испугалась.
Она перевязывала его, а сама то и дело поглядывала в сторону противника.
— А теперь заправь ленту, — сказал он, когда она закончила перевязку. — А потом ползи к командиру роты и доложи, что у пулемета никого нет, пусть кого подошлет. Я побуду тут.
— Вы же раненый. Я отведу вас.
— Выполняй приказание, дочка.
Вера разыскала командира роты, доложила, а потом опять поползла к дяде Саше.
Когда стемнело, Вера перенесла всех раненых в санчасть. В полночь их отправили в береговой госпиталь.
Ночью немцы не предпринимали атак, но артиллерийский и пулеметный обстрел не прекращали. Всю ночь в небе кружили вражеские бомбардировщики, которые бросали бомбы, хлопушки, пустые бочки, рельсы, издающие при падении отвратительный свист. Вера после полуночи забралась в «лисью нору» и уснула, не обращая внимания на непрерывный грохот взрывов.
Утром немцы возобновили атаки. Пробираясь по траншее, Вера услышала стон в землянке связистов. Вбежав туда, увидела раненого связиста Василия Склярова. Осколок впился ему в плечо.
Вера хотела перевязать его, но он оттолкнул ее.
— Некому связь держать. Сама понимаешь, что во время боя без связи нельзя.
— А ты сообщи, что ранен. Пришлют замену.
— Не пришлют. Некому заменять.
Он опять застонал, морщась от боли.
— Осколок, гад, застрял в кости. Слушай, сестренка, ты что-нибудь в медицине соображаешь или только перевязывать умеешь?
— А что?
— Выдернула бы ты осколок.
— Я же не хирург. Да и обстановка тут…
— Попробуй.
Он стянул с себя окровавленную гимнастерку и рубаху.
— Действуй.
— Больно будет.
— Перетерплю. Если буду ругаться, пропускай мимо ушей.
Вера протерла рану марлей, смоченной в спирте, и взяла в руку пинцет. Скляров заскрипел зубами от боли, потом не выдержал и стал отчаянно ругаться, однако не отталкивал Веру от себя. А она приговаривала:
— Терпи, Вася, терпи, ты же гвардеец. Я уже нащупала осколок, осталось зацепить. Сейчас будет еще больнее, ты ругайся, ругайся…
Осколок был вынут. Обильно заструилась кровь. Вера заложила в рану тампон и туго забинтовала. Лицо связиста побледнело, на лбу выступил пот. Несколько минут он сидел неподвижно, прислонившись к каменной стенке землянки и закрыв глаза.
— Пошли в санчасть, — предложила Вера.
Он открыл глаза, несколько мгновений молча смотрел на нее, потом сказал: