«Честному человеку нечего скрывать», – говорили гордые северяне, сначала голландцы, затем скандинавы, а вслед за ними, возможно, и жители восточного берега Балтийского моря. А может быть, это я всё выдумываю, фантазирую на ходу, и речь шла всего лишь о стиле, о стиле с большой буквы, о пуританской искренности, откровенности и нестеснительности, потому что стесняться в этом скромном и дисциплинированном быту было и в самом деле нечего.
Итак, улица Турайдас шла от улицы Лиенес, пересекая Йомас и Юрас, и выходила прямо к морю. Надобно сказать, что улицы Йомас и Юрас утыкались в Турайдас. Если идти от станции к морю, то они были слева, а справа был узенький выход на проспект Дзинтару. Вообще же улица Йомас упиралась в какой-то выставочный зал, где в разное время был то музей автомобилей, то просто чем-то торговали. А перед ним стоял огромный, диаметром, наверно, метра два медный глобус, который можно было даже вертеть. А дальше, после незаметного поворота на проспект Дзинтару, была главная достопримечательность Юрмалы – концертный зал, очень большой, открытый, но с широким деревянным потолком, так что слушать музыку можно было в любую погоду. А еще дальше, к морю, была маленькая ротонда, кафе, где в свое время был просто бар и можно было взять бокал вина или рюмку коньяка и, пожалуй, больше ничего существенного. А сейчас там очередная пиццерия. И напротив – тоже ресторан. Популярность Юрмалы, наверно, дала много новых рабочих мест, много прибыли, но сильно ее испортила в смысле уюта и романтики: на каждом шагу рестораны и кафе. Хорошо, когда их много, но когда их слишком много, становится тоскливо. А еще тоскливее – от идиотских аттракционов, от этих дешевых плюшевых мишек и тигров, которых дают в награду за меткое попадание то ли стрелой в мишень, то ли мячиком в дырку, то ли камешком в консервную банку. И беда еще в том, что в каждом таком киоске играет музыка. Играет веселая музыка, а на табурете сидит парень или девушка с унынием на лице, потому что к ним никто не подходит и никому не хочется тратить три евро на метание мячика в дырку, для того чтобы в случае удачи получить кособокого плюшевого тигренка стоимостью в лучшем случае один евро. Дураков нет. Но хозяева этих ларьков и аттракционов все-таки пребывают в святой уверенности, что дураки есть. Причем не просто отдельные идиоты, а дураки в количестве, достаточном для получения прибыли от этих дурацких затей.
Кажется, впрочем, что в последнее время этих киосков становится все-таки всё меньше и меньше. Хотя, возможно, что в дело тут вступила не невидимая рука рынка, а административное, а может, даже силовое давление, потому что на улице Турайдас эти шумные киоски располагались как раз против стройки, где на месте полуразрушенных деревянных дач тридцатых годов возводилось нечто по-настоящему солидное, и вполне возможно, что хозяева или, скорее, продавцы этих вилл рассудили: ну кто же это купит? Кто захочет поселиться в доме, напротив которого с полудня до полуночи творится вот такое вот цветное плюшевое безобразие с громкой музыкой, а иногда даже с хлопками, потому что некоторые аттракционы состояли в кидании коротких оперенных стрел в надутые воздушные шарики. Плати три евро – получай три стрелы «Паф! Паф! Третий мимо! Попробуйте еще!», а рядом стоит младенец, который орет: «Еще! Еще!», и нет такого родителя или учителя, который смог бы ему объяснить, убедить его, что за эти три евро можно купить двух тигров, мишек или котиков.
Ясное дело, что нуворишам такое соседство ни к чему. Оно как-то не укладывалось в их представление о благородной сдержанности прибалтийского комфорта, поэтому эти ларечки – во всяком случае, на улице Турайдас – почти совсем исчезли. Хотя, наверно, какие-то упорные души остались до сих пор.
Но оставим эту битву титанов и посмотрим вперед, на море. Еще десяток шагов, и мы подходим к главному спуску, к главному выходу на пляж. Нигде, впрочем, не было написано или обозначено, что этот выход главный. Но как-то так получилось, что он был самым солидным, каменным, двукрылым, с каменными скамейками, где так удобно было присесть, чтобы отряхнуть песок с пяток, обстучать туфли или вообще надеть носки, после того как полчаса шлепал по кромке залива, заходя босыми ногами в холодное море, и с небольшой, но тоже очень монументальной смотровой площадкой. В какой-то год на этой площадке поставили бар в виде высокого остроконечного шатра, прозрачного (вместо стекол была пленка), а с внутренней стороны каменной ограды смотровой площадки поставили столики. Это было ужасно. Визуальная катастрофа. Раньше, когда шел по Турайдас к морю, видел только каменный парапет спуска и несколько флагштоков, а дальше небо и залив, и это было прекрасно. И вдруг какая-то пошлая башенка не башенка, домик не домик, в общем, точка общепита, которая заслоняла небо и море. Слава богу, через год ее сняли.
Капитализм, конечно, дерьмо. Я хоть и не левак, но говорю это с полной убежденностью. Да, капитализм – дерьмо, но он всё же иногда, при благоприятных обстоятельствах, способен совершенствоваться. Например, снести это безобразие.
Но я как-то сильно отвлекся.
Я-то говорил о том, что было лет тридцать, а может, даже больше, тому назад, когда все эти полуразрушенные домики еще были как будто бы в полном порядке, и в них располагались корпуса вполне советских санаториев и домов отдыха, названных именами местных комиссаров. Санаторий имени Фабрициуса, например. Других не запомнил. Или Дом отдыха ДКБФ. Знаете, что такое ДКБФ? Ни за что не догадаетесь. Так и быть – дважды краснознаменный Балтийский флот. Смешное выражение «дважды краснознаменный». Я раньше думал, что «краснознаменный» – это значит просто красивое прилагательное, вроде «золотопогонный», «беззаветный», «отважный», «благородный». Нельзя же быть дважды благородным или трижды отважным. Но нет, «дважды краснознаменный» – это всего лишь дважды награжденный орденом Красного Знамени. Сейчас на месте одного корпуса санатория ДКБФ находится самый дорогой отель «Балтик Бич». Он эдаким кораблем смотрит на залив. Позднесоветский авангард, семидесятые годы. Разумеется, всё внутри перестроено и отделано под пять звезд. Другие корпуса до сих пор пусты. Вполне солидные каменные здания стоят вдоль берега в некотором отдалении и ждут своего часа.
Так вот, в те времена, когда в этих деревянных домиках еще была советская санаторно-пансионатская жизнь, если идти от станции Майори по Лиенес и свернуть на Турайдас, то справа, не доходя до глобуса, о котором я уже говорил, – глобуса, в который упиралась улица Йомас, так вот, не доходя до глобуса, был Дом творчества художников. Это было довольно большое здание, четырехэтажное. Солидный гостинично-пансионатский корпус, с балкончиками и со столовой внизу. А рядом, метрах в ста, было совсем другое здание, с огромными окнами. Там были мастерские художников. Потому что, ясное дело, писателю для творчества нужен только письменный стол, а Дом творчества кинематографистов (я и в таких бывал) – это вообще смешно. Это просто дом отдыха. Потому что не станешь же там устраивать съемочные площадки, павильоны и монтажные цеха! Так что кинематографисты в своих Домах творчества творили, что называется, в уме, вынашивали планы и набрасывали их в блокнотах. Ну а также предавались творческому общению. Видите, какой я благородный и сдержанный. Я не пишу: пьянствовали и трахались. Тем более что мнение о разврате и алкоголизме среди творческой интеллигенции чрезвычайно преувеличено, ну просто раздуто до невозможности. На самом деле художники, писатели и кинематографисты, вместе взятые, по части пьянства и разврата никогда не угонятся за обыкновенным бараком в фабричном предместье. Это я вам говорю совершенно ответственно как человек, проводивший не только социологические опросы, но и многолетние полевые исследования в предместьях и бараках. Шутка. Хотя на самом деле чистая правда.
– Зачем нужно это длинное, совершенно никчемное описание? – спросил мальчик.
– Совершенно незачем, – сказал я. – Незачем!
Мальчик, мне показалось, обиделся.
– Ага! – сказал дядя. – Дом художников! Как же, как же!
Однажды Лиза с Машей поехали в Дом художников, а Дима остался в Москве, но потом все-таки поехал к ним на неделю. Ах, какие тогда были длинные сроки отпусков и отдыхов! Двадцать четыре дня – это же с ума сойти! На неделю – это казалось очень мало. Буквально на чуть-чуть. А вот теперь люди за границу ездят на шесть дней, пять ночей, и им кажется, что так и надо. Впрочем, может быть, действительно так и надо. Вот в Америке, например, ровно так и есть, и поэтому они чемпионы по валовому внутреннему продукту, инновациям и ударной мощи вооруженных сил. Но всё равно тяжело.
Я помню, как одна моя американская подруга плакала, да, да, по-настоящему плакала – слезы градом, потому что из-за какого-то фатального обстоятельства – кажется, ее сын поступал в университет, но с чем-то там ошибся, то ли не рассчитал, то ли не посмотрел примечание в расписании, – в общем, в результате она, чтобы везти его на экзамен, вынуждена была истратить один день из своего законного годичного оплаченного отпуска. А этих дней всего было семь, и она горько плакала, потому что вместо семи дней на берегу в шезлонге, с закрытыми глазами, забыв про всё и ото всего отключившись, ей оставалось только шесть, и она громко плакала. Я чуть не заплакал вместе с ней. И сказал: «Да брось ты всю эту байду! Хватай своего мужа и едем в Россию! Работа будет и отпуск уж по крайней мере не семь дней. А если я тебя в университет устрою, а я могу, и у тебя же вон какая специальность (у нее действительно специальность была редкая и востребованная), то вообще оплаченный отпуск – два месяца. Соображаешь? Два месяца оплаченный отпуск! Плюс на время зимней сессии, фактически весь январь без аудиторных часов. Так, показаться пару раз на кафедре, отчеты заполнить, экзамены принять». У нее сразу высохли слезы, и она зло засмеялась и сказала: «Нет уж, спасибо! Мы уж как-нибудь». Мне даже стало немножко обидно за свое многострадальное отечество, которое щедро позволяет своим гражданам бездельничать и перебиваться с хлеба на квас, считаясь при этом интеллигентами, интеллектуалами, а порой даже культовыми фигурами. Дает возможность работать на пяти работах одновременно, брать работу на дом и вообще жить. Просто, понимаешь ты,