Лайл замирает на месте.
– Черт, – говорит он.
– Она никогда не рассказывала тебе об этой капле в озере?
– Нет, Илай. Никогда.
– Ты действительно думаешь, что Титус пришлет за нами Ивана Кроля? – спрашиваю я.
– Бизнес есть бизнес, малыш, – говорит Лайл.
– Это правда – вся та хрень о нем? – продолжаю я.
– Какая хрень?
– Даррен рассказывал мне, что он делает с телами. Это правда?
– Я никогда не стремился выяснить это, Илай, и если ты желаешь себе добра, то перестанешь лезть ко всем с вопросами, что именно Иван Кроль любит делать с телами мертвых преступников.
Мы идем дальше.
– Так что мы делаем завтра? – интересуюсь я.
– Вы – идете в школу, – отвечает он.
– А что мы делаем в субботу? – спрашиваю я, непотопляемый, несгибаемый.
– У нас с Тедди есть кое-какие дела в Логан-Сити.
– А можно нам с вами?
– Нет, – отвечает Лайл.
– Мы просто посидим в машине.
– За каким чертом тебе это нужно? Что ты будешь там делать?
– Я же говорил тебе, что могу следить за обстановкой.
– А что ты ожидаешь увидеть, Илай?
– То же самое, что и сегодня. То, что не можешь увидеть ты.
– Что, например?
– Например, что Тедди влюблен в нашу маму.
Мальчик теряет удачу
Капля в озере. Маму попросили войти в комитет по организации школьного праздника, который будет собираться каждую субботу весь месяц. Она сама хочет этого, потому что раньше никогда не занималась ничем подобным. Она ненавидит всех тех коров из родительского комитета, но это не означает, что она не хочет чувствовать себя одной из них хотя бы изредка.
А Дрищ заболел. Сперва его грудь начала ходить ходуном, затем моча приобрела цвет ржавчины, и доктор сказал ему, что у него воспаление легких. Он укрылся, чтобы отлежаться, в маленькой съемной квартирке в Редклиффе, на другой стороне Брисбена от нас.
И у мамы с Лайлом нет няньки, чтобы присматривать за мной и Августом по субботам.
Сейчас весна 1986 года. Я уже старший школьник. Вместо того чтобы ловить ворон, глядя в окна Даррской государственной школы, я теперь каждый день вместе с Августом езжу на автобусе в Иналу, в Ричлендскую государственную старшую школу, чтобы ловить ворон уже там. Мне тринадцать лет, и как любой уважающий себя квинслендский подросток с погрубевшим голосом и окрепшими яйцами, я жажду испытать новые приключения, вроде того, чтобы провести все субботы месяца вместе с Лайлом, участвуя в его героиновых делишках. Я невзначай напоминаю маме о нашем с Августом горячем очаровании горящими предметами, когда мы без надзора взрослых. О, только на днях, – упоминаю я, – я видел, как Август поджег облитый бензином глобус, который мы нашли выброшенным рядом с корзиной благотворительного общества «Линия жизни» в Оксли. «Предадим весь мир огню!» – закричал тогда я сам, глядя, как Август держит свое увеличительное стекло над Австралией, и жаркая апокалиптическая точка сфокусированного солнечного света накрывает город Брисбен.
– Я закину их в бассейн Джиндейли, – говорит Лайл. – Они смогут поплавать несколько часов, мы с Тедди обстряпаем дела, а потом подхватим их по дороге домой.
Мама смотрит на нас с Августом.
– Вам что осталось сделать из домашнего задания?
– Только математику, – отвечаю я.
Август кивает. Мне то же самое, что и Илаю.
– Вам следует сначала делать математику, чтобы избавиться от трудностей первым делом, – советует мама.
– Иногда в жизни такой способ не работает, мама, – возражаю я. – Иногда просто невозможно избавиться от трудностей первым делом.
– Поговори мне еще! – фыркает она. – Ну ладно, вы можете пойти в бассейн, но вам обоим лучше приготовить все уроки к тому времени, как я вернусь домой.
Это не проблема. Но когда мы добираемся до бассейна Джиндейли, то обнаруживаем, что он закрыт и вода слита, так как владелец решил выложить его изнутри новой плиткой.
– Черт! – рявкает Лайл.
Тедди сидит за рулем, поскольку он хозяин этой оливково-зеленой «Мазды»-седан 1976 года, даже весной напоминающей раскаленную печь, с обжигающими виниловыми коричневыми сиденьями, к которым я прилипаю нижней стороной бедер, и Август тоже, так как у нас одинаковые серые шорты из спортивного универмага.
Тедди смотрит на часы.
– Через семь минут мы должны быть в Джамбори-Хайтс.
– Черт! – повторяет Лайл, качая головой. – Погнали.
Мы подъезжаем к двухэтажному дому в Джамбори-Хайтс. Этот дом с большой алюминиевой гаражной дверью выложен из желтого кирпича, передняя лестница поднимается по фасаду на площадку, где маленький мальчик-маори лет пяти увлеченно скачет на одном месте через розовые пластиковые прыгалки. На улице так жарко, что воздух в автомобильном окне с моей стороны колышится прозрачными призрачными струями над раскаленным асфальтом.
Лайл с Тедди выжидают секунду, чтобы изучить обстановку вокруг, смотрят в зеркало заднего вида в салоне и в боковые зеркала. Тедди щелкает кнопкой багажника. Они выходят из «Мазды» одновременно и направляются к корме машины. Багажник хлопает.
Лайл возвращается к передней пассажирской дверце с синей пластиковой коробкой-холодильником и наклоняется внутрь машины.
– Вы оба просто сидите здесь и ведите себя хорошо, ясно? – произносит он и делает движение, собираясь закрыть дверцу.
– Ты, по ходу, шутишь, Лайл, – говорю я.
– Что такое?
– Здесь, поди, градусов пятьдесят, – продолжаю я. – Мы поджаримся ровно за десять минут.
Лайл вздыхает. Очень глубоко вздыхает. Он оглядывается вокруг и замечает небольшое деревцо у тропинки.
– Хорошо, подождите вон там под деревом.
– И что мы скажем, если сосед выйдет и спросит нас, зачем мы сидим под его деревом? – интересуюсь я. – «Просто проворачиваем быструю сделку с наркотой, приятель. Не бери в голову»?
– Ты действительно начинаешь меня раздражать, Илай, – шипит Лайл, сильно хлопая дверцей.
Затем открывает дверцу со стороны Августа.
– Ладно, идемте, – ворчит он. – Но ни одного гребаного слова!
Мы проходим мимо малыша со скакалкой, и он смотрит на нас; желтая сопля свисает у него из-под носа.
– Привет, – говорю я.
Пацан не произносит ни слова. Лайл стучит кулаком по защитной решетке в дверном проеме.
– Это ты, Лайл? – доносится из темной гостиной. – Заходи, брателло.
Мы входим в дом. Сперва Лайл, за ним Тедди, потом Август, и после всех я.
Двое маорийцев сидят в коричневых креслах по обе стороны пустого трехместного дивана. Дым заполняет гостиную. У каждого мужчины по полной пепельнице на подлокотниках их кресел. Один из мужчин тощий, с маорийскими татуировками на левой щеке; другой же самый толстый человек, которого я когда-либо видел в жизни, и именно он разговаривает.
– Лайл, Тед, – бросает он в качестве краткого приветствия.
– Эзра, – отзывается Лайл.
На Эзре черные шорты и черная свободная майка, а его ноги настолько толстые, что жир свисает через коленные чашечки и делает середину его ног похожей на лица моржей, только без клыков. Не то чтобы я горю желанием подробно задерживаться на размерах этого человека, однако его футболки вполне достаточно, чтобы сделать тент для «Мазды» Тедди, припаркованной снаружи на солнце.
Тощий мужчина, наклонившись вперед в кресле, чистит вареный картофель в миске на переносном столике.
– Черт побери, Лайл, – улыбается Эзра, глядя на нас с Августом. – Это какое-то высшее воспитание, друг мой, – брать с собой детей на наркосделки. Ты просто родитель года. – Эзра хлопает себя по ноге и смотрит на своего худого синемордого от татуировок друга, который молчит. – Papara года, ты глянь!
– Это не мои дети, – говорит Лайл.
В гостиную входит женщина.
– Ну что ж, тогда я заберу их себе, если они не твои, Лайл! – улыбается она нам с Августом и садится на диван. Она босая, в черной безрукавке. Маорийка с племенной татуировкой на правом предплечье. Линия из вытатуированных точек пересекает ее правый висок. Она пристраивает перед диваном отдельный складной столик с морковью, сладким картофелем и четвертинкой тыквы, который принесла с собой.
– Прости, Элси, – объясняет Лайл. – Это дети Фрэнки.
– Я и подумала, что они слишком красивы для того, чтобы быть твоими tamariki tane, – говорит она.
Элси подмигивает Августу. Тот улыбается в ответ.
– Сколько лет ты присматриваешь за этими мальчиками, Лайл? – спрашивает Элси.
– Я знаю их лет восемь-девять, – отвечает Лайл.
Элси смотрит на нас с Августом.
– Восемь-девять лет? – повторяет она. – А вы как считаете, ребятки? Думаете, будет справедливо сказать, что теперь вы его дети?
Август кивает. Элси поворачивается ко мне, ожидая ответа.
– Думаю, достаточно справедливо, – говорю я.
Эзра и тощий мужчина погружены в фильм по телевизору, показывающему сейчас огромного бронзовокожего воина во главе великого древнего празднества.
«Что лучшее в жизни?» – произносит мужчина на экране, одетый, как Чингисхан.
Бронзовый воин скрестил ноги, его мускулы словно из железа, головная лента напоминает корону.
«Сокрушать своих врагов, – говорит бронзовый воин. – Видеть, как их гонят перед тобой, и слышать причитания их женщин».
Мы с Августом застываем на какое-то время, зачарованные этим человеком.
– Кто это? – спрашиваю я.
– Это Арнольд Шварценеггер, братан, – отвечает Эзра. – «Конан-варвар».
Арнольд Шварценеггер завораживает меня.
– Этот засранец по-настоящему огромный, – добавляет Эзра.
– О чем это кино? – интересуюсь я.
– О воинах, братан, о волшебниках, мечах и колдовстве, – говорит Эзра. – Но в основном это про месть. Конан путешествует по миру, пытаясь найти ублюдка, который скормил его папу собакам и отрубил голову его маме.
Я замечаю видеомагнитофон, стоящий под телевизором.
– У вас есть «Сони Бетамакс»? – разеваю рот я.
– Конечно, приятель, – кивает Эзра. – Лучшее разрешение, высококачественный звук, шумоподавление, улучшенная контрастность, пониженный цветовой шум.