– Он может многое нам изгадить, Маз, – сказал самый крупный охранник.
– Мы должны позвонить начальнику тюрьмы? – спросил рыжий.
– Мы не станем звонить начальнику, – сказал человек, которого они называли Мазза, Маз или, изредка – Мюррей. – Он услышит об этом в более подходящее время. Он столько же теряет из-за всего этого дерьма по итогу, сколько и мы. Ему не нужно слышать об этом, когда он дома с Луизой ест рождественскую ветчину.
Мазза задумался на мгновение. Затем наклонился ко мне, чтобы его глаза были вровень с моими.
– Ты ведь очень сильно любишь маму, Илай, не так ли? – спросил он.
Я кивнул.
– И ты умный парень, верно, Илай?
– Похоже, недостаточно умный, – ответил я.
Мазза усмехнулся.
– Да, что есть, то есть, – кивнул он. – Но тебе хватит ума, чтобы понять, что может произойти в таком месте, как это, когда люди делают нашу жизнь трудной. Ты ведь это знаешь, да?
Я молча кивнул.
– Здесь ночью всякое может случиться, Илай, – сказал он. – По-настоящему ужасные вещи. Вещи, в которые ты не поверишь.
Я кивнул.
– Тогда скажи мне – как ты провел Рождество?
– Я провел его вместе с братом и отцом, поедая консервированные ананасы от Святого Винни, – ответил я.
Маз кивнул.
– Ну что ж, счастливого Рождества, Илай Белл! – сказал он.
Рыжий охранник, чье имя оказалось Брендон, отвез меня домой на своей машине, «Коммодоре» 1982 года цвета «баклажан». Он всю дорогу слушал кассету с альбомом «1984» группы «Ван Хален». Я попытался отбивать кулаками такт в воздухе под песню «Панама», но моя свобода самовыражения столкнулась с некоторыми затруднениями оттого, что моя левая рука была пристегнута наручниками к заднему левому подлокотнику машины Брендона.
– Катись, Илай, – сказал Брендон, отстегивая наручники и позволяя мне выйти, согласно моей просьбе, за три дома от нашего на Ланселот-стрит.
Я проворно заскочил в дом и обнаружил Августа спящим на диване в гостиной; открытый «Мотылек» покоился на его груди. В конце коридора из отцовской комнаты выплывали клубы сигаретного дыма. Под самой грустной рождественской елкой, когда-либо наряженной, лежал подарок, завернутый в газету, – большая прямоугольная книга с размашистой надписью фломастером «Илаю» поперек обертки. Я разорвал газету, чтобы взглянуть на подарок. Это оказалась не книга. Это был блок чистой писчей бумаги, примерно пятьсот белых листов формата А4. На первом листе имелось краткое сообщение.
Сжечь этот дом дотла или зажечь весь мир. Тебе решать, Илай. Счастливого Рождества! Папа.
Папа подарил мне еще одну стопку бумаги на мой четырнадцатый день рождения, вместе с экземпляром книги «Шум и ярость», поскольку заметил, что мои плечи становятся шире, а любому молодому человеку, сказал он, нужны широкие плечи, чтобы выдержать Фолкнера. Именно на одном из этих листов формата А4 я и пишу свой список из возможных работ в пределах досягаемости на велосипеде, которые могли бы обеспечить нам с Августом достаточно денег, чтобы накопить на депозит за аренду дома в Гэпе, в зеленом западном пригороде Брисбена, куда мама смогла бы переехать после освобождения.
• Работник фритюрницы в ресторане еды навынос «Биг Ристер» на Барретт-стрит.
• Укладчик полок в продуктовом магазине «Фудстор» на Барретт-стрит (в секции замороженных продуктов которого мы с Августом обычно зависаем в самые жаркие дни, споря, какой брикет мороженого купить, чтобы осталось побольше сдачи с нашего доллара: «Сердце Хава», «Пузырь О’Билл» или неоспоримый шедевр «Банановое весло»).
• Разносчик газет у безумных русских, которые владеют магазином свежей прессы на Барретт-стрит.
• Помощник пекаря в пекарне рядом с магазином прессы.
• Уборщик в голубятне на чердаке старого Билла Огдена на Плейфорд-стрит (в крайнем случае).
Я обдумываю все это еще немного, постукивая по бумаге синей шариковой ручкой. А затем вписываю еще одно потенциальное занятие, опираясь на свой ограниченный набор навыков:
• Наркоторговец.
Стук в переднюю дверь. Такого почти никогда не бывает. Последний раз в нашу дверь стучали три месяца назад, когда молодой полицейский приходил разбираться с папашей по поводу инцидента с пьяным вождением трехлетней давности, когда несколько местных мамаш заявили, что он сбил знак «Стоп» возле детского сада на Денхем-стрит.
«Мистер Белл?» – спросил тогда молодой офицер.
«Кто?» – спросил папаша.
«Я ищу Роберта Белла», – сказал офицер.
«Роберта Белла? – Папаша задумался. – Неееее, никогда о таком не слышал».
«А как ваше имя, сэр?» – спросил полицейский.
«Мое? – переспросил папаша. – Я Том».
Офицер достал блокнот.
«Вы не возражаете, если я запишу вашу фамилию, Том?» – спросил он.
«Джоуд», – ответил папаша.
«Как это правильно пишется по буквам?» – спросил полицейский.
«Джоуд, через “ж”, как жаба», – сказал папаша.
«Так… ДЖ-О-У-Т?» – уточнил офицер.
Папаша содрогнулся, покоробленный такой безграмотностью.
Так что стук в дверь в этом доме всегда означает нечто драматическое.
Август бросает своего «Мотылька» – он прочитал его уже дважды – на диван в гостиной и мчится к входной двери. Я отстаю ненамного.
Это миссис Биркбек. Школьный психолог-консультант. Красная помада. Красные бусики. В руках она держит папку из манильской бумаги.
– Привет, Август, – говорит она нежным голосом. – Привет, Илай. Ваш отец здесь? – она кивает в сторону гостиной.
Я качаю головой. Она явилась спасать мир. Она пришла, дабы причинить неприятности, потому что слишком серьезна, самоуверенна и надута, чтобы понимать грань между заботой и бесцеремонностью; она точно пятисантиметровая заноза в заднице.
– Он спит! – отвечаю я.
– Ты можешь разбудить его ради меня, Илай? – спрашивает она.
Я снова качаю головой, но разворачиваюсь и неторопливо шагаю по коридору к спальне отца. Он читает Патрика Уайта. На нем синяя безрукавка и шорты, в углу рта самокрутка.
– Миссис Биркбек у дверей, – говорю я.
– Какая нахрен миссис Биркбек? – ворчит он.
– Наш школьный психолог-консультант, – поясняю я.
Папаша закатывает глаза. Он спрыгивает с кровати, тушит сигарету. Хорошенько откашливается и сплевывает коричневую табачную слюну в пепельницу у изголовья.
– Тебе она нравится? – спрашивает он.
– Она старается, как лучше, – отвечаю я.
Он идет по коридору к входной двери.
– Приветствую, – говорит он. – Я Роберт Белл.
Он улыбается, и в его улыбке такое добродушие, такая мягкость, которых я никогда раньше не видел. Он протягивает ладонь для рукопожатия, и такого я тоже не припоминаю – чтобы он вот так пожимал руку другому человеку. Я думал, что только с Августом и мной он знает, как взаимодействовать на человеческом уровне, да и то мы обычно общаемся с помощью кивков и хрюканья.
– Меня зовут Поппи Биркбек, мистер Белл, – представляется она. – Я психолог-консультант ваших мальчиков в школе.
– Да-а-а, Илай рассказывал мне обо всех чудесных советах, которые вы им давали, – говорит он.
Вот же лживый ублюдок!
Миссис Биркбек выглядит непривычно тихой и слегка тронутой.
– Вот как? – отвечает она, поглядывая на меня, ее щеки алеют. – Ну, мистер Белл, просто я верю, что ваши мальчики весьма особенные. Я уверена, что у них имеется большой потенциал, и думаю, что моя работа в том и состоит, чтобы вдохновлять их достаточно для претворения этого потенциала в реальность.
Папаша кивает, улыбаясь. Реальность. Знаем мы эту реальность. Полуночные приступы тревоги. Суицидально-депрессивные эпизоды. Трехдневные запои. Рассеченные чьими-то кулаками брови. Рвота желчью. Жидкое дерьмо. Коричневая моча. Хороша реальность.
– Воспитание ума без воспитания сердца – означает отсутствие образования вообще, – замечает папаша.
– Да! – ошеломленно отшатывается миссис Биркбек.
– Аристотель! – строго поднимает палец папаша.
– Да! – выпаливает миссис Биркбек. – Я строю свою жизнь по этой цитате!
– Так продолжайте же жить так, миссис Биркбек, и продолжайте вдохновлять этих детей! – прочувствованно говорит папаша.
Кто, черт побери, этот парень? Я его не узнаю.
– Я буду, – улыбается она. – Обещаю. – Затем она собирает мозги в кучку. – Смотрите, Роберт… могу я звать вас просто Роберт?
Папаша кивает.
– Эммммм… мальчики сегодня снова не были в школе и… эммм…
– Я сожалею об этом, – вставляет папаша. – Я брал мальчиков на похороны их старого друга. Это была нелегкая пара дней для них.
Миссис Биркбек смотрит на нас с Августом.
– И нелегкая пара лет, я полагаю, – говорит она.
Мы все киваем – папаша, Август и я, как будто участвуем в каком-то идиотском дневном сериале.
– Могу я поговорить с вами минутку, Роберт? – спрашивает она. – Можем мы побеседовать с глазу на глаз?
Папаша глубоко вздыхает. Кивает.
– Вы оба потеряйтесь пока, ага? – говорит он нам.
Мы с Августом спускаемся по пандусу снаружи дома, мимо системы горячего водоснабжения и парочки старых ржавых моторов. Затем мы ныряем под дом, пролезаем через папашин склад ненужных и неработающих стиральных машин и холодильников. Пространство под домом сужается по мере того, как земляной пол поднимается в направлении гостиной и кухни. Мы ползем в верхний левый угол, покрывая колени влажной коричневой грязью, и усаживаемся прямо под деревянным полом кухни, где отец и миссис Биркбек разговаривают о нас с Августом за восьмиугольным столом, за которым папаша обычно вырубается в полночь того дня, когда получает детское пособие для одиноких родителей. Мы можем слышать каждое слово через щели между половицами.
– Сказать по чести, работа Августа выполнена великолепно, – говорит миссис Биркбек. – Его художественная точность, и оригинальность, и врожденные навыки представляют собой настоящий художественный талант, но он… он…
Она останавливается.
– Продолжайте, – произносит папаша.