Август поднимается с дивана, торжествуя, и в восторге кивает.
Я вскакиваю и в два длинных шага оказываюсь возле Августа, прежде чем нырнуть ему в область таза и вогнать его в раздвижное окно, выходящее на переднее крыльцо. Окно чуть не разлетается вдребезги от удара затылка Августа. Я наношу шквал апперкотов в его живот и подбородок.
– Ты сраный идиот! – кричу я.
Затем он поднимает меня за пояс и с размаху швыряет на телевизор. Тот вместе с диктором внутри накреняется и соскальзывает с папашиной коричневой тумбы. Персиковая керамическая лампа, стоявшая сверху, разбивается на восемь зазубренных осколков, которые разлетаются по деревянному полу. Папаша выходит из своей спальни.
– Что, черт возьми, тут происходит? – рявкает он.
Я снова бросаюсь на Августа, он бьет меня в лицо с левой и с правой, а я провожу серию беспорядочных ударов в ответ, и тут папаша встает между нами.
– Илай! – кричит он. – Оставь его в покое!
Отец отталкивает меня назад, и я перевожу дух.
– Что ты наделал? – кричу я. – Ты сошел с ума, Гус! Ты долбаный псих!
Он быстро строчит в воздухе. Прости, Илай. Мне пришлось.
– Ты никакой не особенный, Гус, – говорю я. – Ты просто шизанутый псих. Ниоткуда ты не возвращался. Нет никаких других Вселенных, кроме этой единственной, и это дыра, каких поискать. Нет там никаких других Августов. Есть только один здесь, и он чертов кретин.
Август улыбается. Он строчит в воздухе.
Ты бы попался с этими деньгами, Илай.
– Просто говори нормально, головожоп! – кричу я. – Меня достали твои гребаные каракули до блевоты!
Мы оба тяжело дышим. Ведущая новостей все еще вещает из телевизора, притаившегося экраном кверху за папашиной тумбой:
«И если эта история не согреет ваши сердца, тогда я не знаю, что сможет их согреть», – произносит она.
Мы с Августом смотрим друг на друга. Август может молча выразить больше, чем я. Я должен был сделать это, Илай.
И тут звонит телефон.
В наших руках, Илай, все эти деньги были не к добру. Не к добру. Шелли они нужны больше, чем нам.
– Миссис Биркбек была права насчет тебя, Гус, – говорю я. – Я думаю, что тебе пришлось сочинить всю эту чушь про людей в телефонах, потому что ты повредился умом. Ты был настолько ошарашен реальностью, что убежал в фантазии.
Но ты слышал их, Илай. Ты тоже слышал их по телефону.
– Я подыгрывал тебе, Гус, – говорю я. – Я вовлекся в эту чушь, потому что чувствовал к тебе жалость, что ты такой псих.
Прости, Гус. Прости.
– Ну, а вот и реальность, Гус, – продолжаю я, показывая на отца. – Он настолько чертов сумасшедший, что пытался утопить нас у плотины. И ты просто такой же сумасшедший, как он, и возможно, я такой же сумасшедший, как вы.
Я поворачиваюсь к отцу. Я не знаю, зачем я говорю это, – но я говорю это. Это все, что я хочу сказать. Это все, что я хочу знать.
– Ты действительно хотел это сделать?
– Что? – спрашивает он еле слышно.
Он потерял дар речи. Он онемел.
– Ага, теперь все молчат! – кричу я. – Весь мир онемел, мать вашу! Ну что ж, позволь мне перефразировать вопрос, поскольку, возможно, он слишком сложен для понимания; и я понимаю это, потому что сам хоть убей не могу понять – зачем бы тебе это делать; но ты сознательно уронил нас с плотины?
Телефон звонит. Отец ошеломлен вопросом.
– Тедди говорит, что ты пытался нас убить! – выкрикиваю я. – Тедди говорит, что это была не какая-то там выдуманная паническая атака. Тедди говорит, что ты долбаный сумасшедший!
Телефон звонит. Папаша сердито трясет головой.
– Черт побери, Илай, ты собираешься ответить на звонок? – спрашивает папаша.
– А почему бы тебе не ответить? – откликаюсь я.
– Потому что это ваша мама, – говорит отец.
– Мама?
– Она уже звонила сегодня утром, – поясняет папаша.
– И ты говорил с ней? – спрашиваю я.
Он говорил с ней. Папа разговаривал с мамой. Это нечто феноменальное.
– Ну да, я говорил с ней. Некоторые люди в этом доме знают, как общаться с помощью той непонятной коробки с голосами на тумбочке.
Телефон звонит.
– Что она хотела?
– Она не сказала.
Телефон звонит. Я снимаю трубку.
– Мама?..
– Привет, милый.
– Привет.
Долгое молчание.
– Как дела? – спрашивает она.
Ужасно. Никогда не бывало хуже. Сердце, как камень. Ураган в голове. Я проснулся с бодуна после вчерашнего рома, у меня похмелье, а 49 500 долларов потеряны.
– Хорошо, – лгу я, прерывисто вздыхая.
– Голос не слишком бодрый.
– Я в порядке, ты как?
– Хорошо, – отвечает она. – Будет лучше, если вы с Августом заскочите ко мне в ближайшее время.
Долгое молчание.
– Что ты думаешь?
– По поводу чего?
– Не желаете снова заехать со мной повидаться?
– Нет, мам, пока он там.
– Он тоже хочет увидеться с вами, Илай, – говорит мама. – Он хочет лично извиниться перед каждым за то, что сделал.
Ну вот, опять. Мама верит, что очередного квинслендского черного кобеля можно отмыть добела.
– Мам, психованные трусливые домашние тираны не меняют свою психованную трусливую сущность.
Долгое молчание.
– Он действительно сожалеет обо все этом, – говорит она.
– Он извинился перед тобой? – спрашиваю я.
– Да.
– И что он сказал?
– Я не хочу вдаваться в подробности, но…
– А не могла бы ты, пожалуйста, все же вдаться в подробности? Меня тошнит от недосказанности. Все вы всегда говорите отрывками, и я никогда ничего не знаю. Ты всегда говоришь, что расскажешь мне, когда я стану старше, но я становлюсь старше, а все истории становятся только более расплывчатыми. Ничего конкретного. Это все обрывки какой-то фигни. Вы не рассказываете историй. Вы рассказываете начало, середину и конец, но вы не рассказываете историю целиком. Ни ты, ни папа никогда не рассказывали мне ни одной полной истории.
Долгое молчание. Долгое молчание и всхлипывания.
– Прости, – говорит она.
– Что Иван Кроль сделал с Лайлом?
Слезы.
– Не надо, Илай…
– Он его расчленил, да? Даррен рассказывал мне, как он это делает. Если он в хорошем настроении, то сперва отрубает голову.
– Прекрати, Илай.
– Но если он чувствует себя настоящим садистом – еще не пообедал или встал не с той ноги, – то сначала отрубает ступни, но перетягивает лодыжки, чтобы человек оставался в живых. Затем отрубает запястья, а затем ногу или руку, возможно. Он ходит туда-сюда…
– Илай, я начинаю за тебя волноваться.
– Не волнуйся, я в порядке.
Долгое молчание.
– Я позвонила сказать тебе кое-что, – говорит мама.
– Ты отрезала голову Тедди?
Длительное молчание. Прекрати, Илай. Ты теряешь рассудок. Найди его, Илай. Срочно найди его обратно.
– Ты закончил? – спрашивает мама.
– Ага, – произношу я.
– Я тут начала кое-чему учиться, – сообщает она.
Это замечательно.
– Это замечательно, – говорю я.
– Спасибо. Мне кажется, или я слышу в твоем голосе сарказм?
– Нет. Это действительно здорово, мам. Что ты изучаешь?
– Социологию. Я начала читать книги в тюрьме. Правительство платит немного за мое обучение, и все, что мне нужно делать, – это регулярно читать. Я думаю, что прочла больше учебников по этому предмету, чем некоторые из моих наставников.
– Это по-настоящему круто, мам.
– Ты гордишься мной?
– Я всегда тобой горжусь.
– А за что?
– За то, что ты есть здесь.
– Есть где?
– Просто есть.
– Ну да, – говорит она. – Слушай, я звоню, потому что женщина с моих курсов сказала, что ее племянник – молодой журналист в «Курьер мейл». Я сказала ей, что мой мальчик, Илай, мечтает о такой работе. Я сказала ей, что он может быть отличным полицейским обзорщиком…
– Обозревателем.
– Ага, отличным полицейским обозревателем, и она сказала передать моему мальчику, что газеты охотно нанимают молодых людей на должности стажеров. Тебе нужно просто пойти, постучать в дверь и спросить, можешь ли ты подать заявление о приеме.
– Не думаю, что все так просто, мам.
– Уверена, у тебя все получится. Я посмотрела имя главного редактора газеты. Его зовут Брайан Робертсон. Ты войдешь и попросишь его спуститься из кабинета и уделить тебе пару минут – всего две минуты – потому что больше не потребуется, чтобы он это увидел.
– Что увидел?
– Искру в тебе, – отвечает она. – Он это увидит. Он увидит, какой ты особенный.
– Я не особенный, мам.
– Не спорь с мамой, – говорит она. – Ты просто еще сам не веришь в это.
– Прости мам, мне пора. Я себя плоховато чувствую.
– Ты заболел? Что случилось?
– Я в порядке, просто мне не до разговоров. Хочешь поговорить с Августом?
– Да, – отвечает она. – Пойди и попроси у редактора одну из этих должностей, Илай. Ты это сделаешь. Две минуты. Это все, что тебе нужно.
– Я люблю тебя, мам!
– И я люблю тебя, Илай.
Я передаю трубку Августу.
– Не желаешь немного помолчать по телефону? – спрашиваю я. – Я хочу побыть один в нашей комнате.
Он кивает. Август никогда не говорит по телефону с мамой. Он просто слушает. Я всякий раз не знаю, что она говорит ему. Полагаю, она просто что-то рассказывает.
Я закрываю за собой дверь в нашу спальню и ложусь на кровать, прихватив тонкую стопку листов формата А4. Бумага. Чтобы сжечь этот дом или зажечь весь мир. С помощью моей искры. У изголовья – синяя погрызенная шариковая ручка. Я начинаю писать на бумаге, но паста не проходит через шариковую головку. Я неистово катаю ручку между ладонями, чтобы согреть ее, и чернила наконец бегут достаточно, чтобы я мог написать и подчеркнуть название своей истории.
На тот случай, если я погибну в мрачном пригородном инферно под названием Брекен-Ридж или на случай, если я расплескаюсь по железнодорожным путям возле первой платформы станции Сандгейт под поездом до Центра в 4.30 утра, окропив безжалостные рельсы зловещими красными пятнами, как сделал Бен Йейтс два года назад, когда Шеннон Деннис сказала ему, что ни при каких обстоятельствах – даже если он закончит свое обучение на мясника – не захочет иметь от него ребенка, я чувствую важным для себя по крайней мере оставить некоторые подробности касательно исчезновения Лайла Орлика. Основной из фактов, первый и самый главный – Тедди Каллас подстроил убийство Лайла Орлика, потому что был влюблен в мою маму. Моя мама не любила Тедди Калласа, но она любила Лайла Орлика, хорошего и порядочного человека, который просто случайно стал распространителем героина. У меня у