шло некоторое время на то, чтобы смириться с реалиями судьбы Лайла, но теперь я готов принять то, что скорее всего он был расчленен на части человеком по имени Иван Кроль, подручным психопатом Титуса Броза, чья фабрика искусственных конечностей в Моруке, на юге Брисбена, является прикрытием для обширной героиновой империи, занимающейся незаконным распространением наркотиков по всему Юго-Восточному Квинсленду.
В случае, если меня найдут размазанным по железнодорожным путям возле станции Сандгейт, пожалуйста, направляйте все последующие вопросы «Почему?», а также все счета за любые расходы на уборку Тедди Калласу из Вакола, на юго-западе Брисбена.
Для протокола: я не являюсь и никогда не являлся особенным. Я думал некоторое время, что мы с Августом особенные. Я считал какое-то время, что действительно слышал все те голоса в трубке загадочного красного телефона Лайла. Но теперь я осознаю, что мы не особенные. Я понимаю, что миссис Биркбек права. Человеческий разум способен убедить нас в чем угодно во имя выживания. Психотравма имеет много масок. Я носил свою. Но не более того. Тедди Каллас прав. Мой брат и я никогда не были особенными. Мы были просто долбаными психами.
В дверь спальни раздается осторожный стук.
– Проваливай, Август, – говорю я. – Я тут в ударе.
Я ожидаю, что дверь откроется, несмотря на мою просьбу. Но это не так. Свежий номер сегодняшней «Курьер мейл» проскальзывает в комнату через щель под дверью.
Газета открыта посередине на тематической рубрике «Специальное расследование». «ПРИГОРОДНОЕ ПОБОИЩЕ – ВОЙНЫ АЗИАТСКИХ ГЕРОИНОВЫХ БАНД ПОЛЫХАЮТ НА УЛИЦАХ БРИСБЕНА», – гласит заголовок.
Это масштабное расследование столкновения между бандами «5Т» и «БТК» в Дарре и в целом незаконной торговли героином из «Золотого Треугольника» в Юго-Восточном Квинсленде. Это хорошо написанная статья на основе хорошо изученного материала, рассказывающая о неких неназванных брисбенских наркобаронах и вьетнамских наркосемьях, выдающих себя за скромных и трудолюбивых рестораторов, пока расширяют наркосети с оборотом в миллионы долларов к северу от Мельбурна и Сиднея. Журналист цитирует отставного полицейского офицера из наркоконтроля, который выражает негодование, что коррумпрованные политики и руководители полиции «слишком долго закрывают глаза» на распространение героина из дальних западных пригородов Брисбена. Полицейский информатор говорит об устойчивых подозрениях среди офицеров, что несколько известных брисбенских бизнесменов сколотили себе состояние, «тайно оседлав Золотого Дракона незаконной азиатской наркоторговли».
«Они разгуливают среди нас! – говорит информатор. – Так называемым достойным членам брисбенского общества сходят с рук убийства».
Я ищу подпись журналиста. Я ложусь обратно на кровать и пишу имя этого журналиста своим средним пальцем, который находится рядом со счастливым пальцем со счастливой веснушкой, который я потерял из-за достойного члена брисбенского общества, которому легко сходят с рук убийства. Ее имя прекрасно смотрится там, в невидимом воздухе.
Кэйтлин Спайс.
Мальчик копает глубоко
Впервые я вижу человека в желтом двухдверном «Форде-Мустанге», когда сижу на скамейке возле железнодорожной станции Сандгейт и обедаю сосиской в тесте. Он останавливается на парковке, отведенной для автобусов, и смотрит из своего окна на меня. Ему лет сорок пять, возможно. Отсюда он выглядит крупным, высоким и мускулистым в тесном автомобильном кресле. У него черные волосы и черные усы. Черные глаза наблюдают за мной. Мы встречаемся взглядами, но я неловко отворачиваюсь как раз в тот момент, когда думаю – не кивнул ли он мне. Он отъезжает от автобусной остановки и паркует машину на пристанционной автомобильной стоянке. Мой поезд до Центра уже на подходе, и я бросаю последний кусочек сосиски в тесте в мусорный бак и быстро шагаю к ближнему концу станционной платформы.
Я высаживаюсь на станции Боуэн-Хиллз и спешу по тротуару к большому зданию из красного кирпича с витиеватыми буквами «Курьер мейл» на табличке, прикрепленной к фасаду. Мне потребовалось три месяца, чтобы собраться с духом и приехать сюда. Это здесь выпускают газету. Это здесь работает Кэйтлин Спайс. Она добилась этого. Она проделала весь путь из «Юго-западной звезды» сюда, где ей самое место. Теперь она часть команды журналистов криминального отдела, вероятно, самая яркая звезда среди них.
– Я бы хотел увидеться с главным редактором, Брайаном Робертсоном, – говорю я с уверенным видом женщине за стойкой регистрации посетителей. Женщина невысокая, с короткими черными волосами и ярко-оранжевыми серьгами-обручами.
– Он вас ждет? – спрашивает женщина за стойкой.
Я поправляю галстук. Он сдавливает мне шею. Папаша затянул его слишком туго. Это папашин галстук. Он купил его в магазине общества Святого Винни за пятьдесят центов. Галстук покрыт буквами алфавита, и буквы «W», «O», «R», «D» и «S» выделены ярко-желтым цветом. Папаша сказал, что это передаст главному редактору Брайану Робертсону мою любовь к словам.
– Да, – говорю я, энергично кивая. – Но, конечно, в том смысле, что он всегда должен ожидать самых перспективных молодых начинающих журналистов Брисбена, вошедших в дверь этого здания, чтобы встретиться с ним.
– Иными словами, он вас не ждет? – уточняет она.
– Нет.
– Зачем вы хотите увидеть его? – спрашивает женщина.
– Я бы хотел подать заявку на должность стажера в его прекрасной и влиятельной газете.
– Сожалею, – говорит женщина с оранжевыми серьгами-обручами, возвращаясь глазами к журналу с именами, датами и подписями. – Все вакансии стажеров закрыты два месяца назад. Мы больше не берем новичков до ноября следующего года.
– Но… но… – Но «что», Илай?
– Но «что»? – спрашивает женщина.
– Но я особенный.
– Что? – смеется женщина. – Еще раз, какой?
Ты придурок, Илай Белл. Выдохни. Перефразируй.
– Ну, я чувствую, что могу сделать нечто великое для его газеты, – говорю я.
– Потому что вы особенный?
Нет, я не особенный. Я просто долбанутый псих.
– Ну, я не совсем особенный, – говорю я. – Просто проницательный. И неординарный. Я необычный.
– Как мило, – произносит женщина саркастически. Она смотрит на стеклянную защитную дверь между фойе здания и обширными недрами редакции, откуда я могу почти ощутить запах чернил на пальцах выпускающих редакторов, и сигарет в пепельницах спортивных обозревателей, и шотландского виски в стаканах политических журналистов; и я слышу звук пишущих машинок, и почти вижу буквы статей, набираемых этими мужчинами и женщинами, которые не знают, как прикоснуться к слову, потому что у них отсутствует чувство осязания, у них есть лишь чувство обоняния, чувство нюха на сенсацию. – Но боюсь, что через эту дверь вас не пропустит охрана.
– Как же мне попасть за эту дверь?
– Терпение и время, – говорит женщина.
– Но я не могу ждать.
– Вот как? – смеется женщина. – Сколько тебе, парень? Шестнадцать, семнадцать?
– Мне почти семнадцать.
– Старожил, стало быть, – говорит она. – Ты все еще в школе?
– Да, но моя душа получила высшее образование много лет назад.
Я наклоняюсь к женщине поближе над длинной стойкой, за которой она стоит.
– Послушайте, говоря по правде, у меня есть для него история, – сообщаю я. – И как только он услышит эту историю, то поймет, чем я отличаюсь от всех остальных, – и захочет дать мне шанс.
Женщина с оранжевыми серьгами-обручами закатывает глаза и улыбается, постукивая ручкой по своему журналу.
– Как тебя зовут, парень?
– Илай Белл.
– Значит так, Илай Белл, сегодня ты не пройдешь внутрь, – произносит женщина. Она смотрит на улицу через стеклянную входную дверь и наклоняется над стойкой, чтобы шепнуть мне: – Но я не могу помешать тебе сидеть за той живой изгородью сегодня около восьми часов вечера.
– А что случится в восемь вечера? – спрашиваю я.
– Господи, приятель, да ты и впрямь особенный, – говорит она, покачивая головой. – Это время, когда босс пойдет домой, простофиля!
– Ааааааа! Точно! – шепчу я. – Спасибо! Еще один вопрос – как босс выглядит?
Она не сводит с меня глаз.
– Видишь те три фотографии серьезных и угрюмых мужчин на стене за моим левым плечом?
– Ага.
– Он – парень в середине.
Брайан Робертсон выходит из здания в 21.16. Он выглядит старше, чем на фото над стойкой в фойе. Его волосы седеют с боков мощного черепа, и эта седина поднимается к редким пепельно-светлым завиткам на макушке. Очки для чтения болтаются на шнурке вокруг шеи. Поверх белой деловой рубашки – темно-синий шерстяной жилет. В правой руке у него коричневый кожаный портфель, три толстые газеты подоткнуты под левую руку. В его лице – жесткость и твердость. Он выглядит как один из старых игроков регби начала 1900-х годов, которых я видел в нескольких папашиных книгах по истории австралийского регби, – лицо из тех дней, когда мужчины перемежали товарищеские футбольные матчи с боями на Западном фронте. Он делает три небольших шага от входа в здание, и я появляюсь из-за темнеющей изгороди, где я сидел и бродил вокруг последние шесть часов, как назойливый поклонник.
– Мистер Робертсон?
Он останавливается.
– Да.
– Простите, что беспокою вас, но я хотел бы вам представиться.
Он меряет меня взглядом.
– И давно ты здесь сидишь? – бурчит он.
– Шесть часов, сэр.
– Это было глупо.
Он поворачивается и идет к автостоянке у здания. Я спешу за ним, отставая на два шага.
– Я читаю вашу газету с восьми лет! – сообщаю я.
– С прошлого года, что ли? – откликается он, глядя прямо перед собой.
– Ха! – смеюсь я, забегая сбоку, чтобы поймать его взгляд. – Это смешно. Ммм, я хотел узнать, можете ли вы…
– Откуда у тебя этот галстук? – спрашивает он, по-прежнему глядя вперед.
Он смотрел на меня, возможно, полсекунды, и он разглядел детали моего галстука. Этот парень видит детали. Журналисты замечают подробности.