– Да, Тедди. И мой отец собирается расколоть твое трусливое хлебало надвое, как он колет кокосовые орехи голыми руками.
На лице папаши появляется удивленное выражение. Он смотрит на свои руки.
– Положи сраную трубку, Илай! – говорит он.
– Скажи маме, что я за ней приеду! – рявкает Тедди.
– Мы будем ждать тебя здесь, ссыкливая манда с ушами, – говорю я. Это разговаривает моя ярость. Она делает меня другим. Я чувствую, как что-то вскипает внутри меня. Вся моя накопившаяся ярость, подавленная в отрочестве. И я кричу: – Мы будем ждать тебя здесь, Тедди!
Он обрывает разговор. Я кладу трубку. Смотрю на папу и маму. Август сидит на диване, качая головой. Они все смотрят на меня, как на ненормального, что вполне возможно.
– Что? – спрашиваю я.
Папаша вздыхает. Он встает и открывает дверь кладовки. Откупоривает бутылку «Капитана Моргана». Выпивает полстакана дешевого рома.
– Август, сходи за топорищем, ладно? – говорит он.
Дрищ однажды сказал мне, что самый большой недостаток времени в том, что его в действительности не существует.
Это не физическая вещь, как шея Тедди, например – к которой я могу протянуть руку и сжать. Его на самом деле нельзя контролировать, или планировать, или манипулировать им, потому что его нет. Вселенная не ставила числа на наши календари и римские цифры на наши часы – это мы поместили их туда. Если бы время действительно существовало и я мог бы дотянуться и схватить его обеими руками – я бы это сделал. Я бы зажал его под мышкой борцовским захватом, где оно не могло бы пошевельнуться, и время застыло бы у меня под мышкой на восемь лет, и я смог бы догнать по возрасту Кэйтлин Спайс, и она смогла бы рассмотреть возможность целовать губы взрослого мужчины ее возраста. У меня была бы борода, потому что к тому времени волосы наконец начали бы как следует расти на моем лице. У меня был бы глубокий мужественный голос, которым я мог бы говорить с ней о политике и домашних делах, и о том, собаку какой породы нам следует завести, чтобы ей подходил наш маленький задний двор в Гэпе. Если бы мы не поместили эти цифры на свои часы, тогда Кэйтлин Спайс бы не старела, Кэйтлин Спайс бы просто была, и я мог бы быть с ней. Я всегда имел плохое чувство времени. Я только чувствовал, что иду с ним не в ногу. Но не в этот день. Не в этот момент у переднего окна гостиной дома номер пять по Ланселот-стрит, в Брекен-Ридже. Полдень. Где там «перекати-поле» и старая бабуля, закрывающая ставни в городском салуне?
Отец стоит с топорищем в правой руке. Видно, что он нервничает. Август стоит рядом с тонким металлическим прутом, который мы обычно используем как запирающий клин для кухонного окна. Я стою со своей битой «Грей Николлс сингл скуп»[58] – Экскалибур-пробивающий-камень среди крикетных бит, – купленной мною у ростовщиков в Сандгейте за пятнадцать долларов.
Слабые, пузатые воины в майках, шлепанцах и шортах перед битвой. Мы все умрем за нашу королеву, запертую в безопасном месте – в библиотеке дальше по коридору, которую мы постепенно освобождаем от книг. Даже отец готов умереть за нее, я полагаю. Может быть, так он сумеет доказать свою любовь к ней. Возможно, это его путь к искуплению – несколько шагов до переднего двора и удар топорищем в висок Тедди, и мама благодарно падает в его худые руки, а вытатуированный Нед Келли на его правом плече одобрительно поднимает большой палец в честь настоящей любви.
– Какого хера ты сказал, что я расшибу ему лицо?
– Я думал, это его отпугнет, – отвечаю я.
– Ты же знаешь, что я не умею драться вообще, не так ли? – говорит он.
– Я думал, что умеешь, когда ты бывал пьяным.
– Я лучше дерусь, когда пьяный.
Нам хана. Такова жизнь.
Желтый «Форд-Мустанг» вдруг появляется на улице и – ком в моем горле, дрожь в моих коленях – въезжает на нашу подъездную дорожку.
– Это он, – выдыхаю я.
Черные волосы, черные глаза.
– Тедди? – спрашивает отец.
– Нет, тот парень, которого я видел на станции.
Он выключает зажигание и выскакивает из машины. На нем серый плащ и брюки, черная рубашка под плащом. Он выглядит чересчур официально одетым для кого-то, посещающего Брекен-Ридж. В левой руке у него небольшая подарочная коробка, завернутая в красный целлофан.
Он идет через передний двор к окну гостиной, где мы все трое – мальчики-колокольчики – стоим с нашим тупым оружием людоедов, сжимая его в потных ладонях.
– Если ты один из дружков Тедди, тебе лучше остановиться прямо там, приятель! – говорит папаша.
Мужчина останавливается.
– Кто-кто? – переспрашивает он.
И тут вторая машина тормозит у поребрика рядом с почтовым ящиком. Большой синий фургон «Ниссан». Тедди выбирается с пассажирского сиденья. Водитель фургона тоже вылезает, а третий мужчина отодвигает заднюю пассажирскую дверцу фургона и с шумом захлопывает ее за собой.
Все трое одинаково большие и неуклюжие. Они смотрятся как тасманийские дровосеки, которые всегда выигрывают первое место на выставке «Экка». У них всех разболтанная шаркающая походка и задницы размера «плюс-плюс-сайз», безошибочно указывающие на принадлежность к племени квинслендских шоферов-дальнобойщиков. Тедди, вероятно, созвал их по своей рации, как семилетний мальчишка, играющий с набором «Полицейские и грабители». Что за гребаный идиот. Возможно, один из них – Бревно, большой придурок с большим членом. Я буду бить ему точно по яйцам. Я бы в голос посмеялся над этими клоунами, если бы не алюминиевые бейсбольные биты в их руках.
Тедди встает посреди нашего двора и орет, не обращая внимания на человека в сером плаще, стоящего под окном:
– Ну-ка быстро вышла сюда, Фрэнки!
В нем снова бушует нечто наркотическое. Мания скорости и дальней дороги.
Человек в сером плаще небрежно и спокойно отходит в сторону, глядя на Тедди с озадаченным выражением, в котором есть что-то от пантеры, – понимаю я только сейчас, – уступающей дорогу ослу.
Мама появляется позади меня.
– Возвращайся в комнату, Фрэн, – негромко говорит отец.
– «Фрэн»? – кричит Тедди. – Фрэн? Это так он обычно тебя называл, Фрэнки? Ты думаешь, что могла бы вернуться к этому придурку?
Человек в сером плаще уже отошел к двум ступенькам, ведущим на наше маленькое бетонное крыльцо. Он садится и изучает разворачивающуюся перед ним сцену, задумчиво потирая губы указательным пальцем.
Мама протискивается между мной и Августом и высовывается из окна.
– Мы с тобой закончили, Тедди, – говорит мама. – Все кончено. Я никогда больше не вернусь. Никогда больше. Все кончено.
– Нет-нет-нет, – произносит Тедди. – Мы не закончили, пока я не сказал «закончено», твою мать!
Я крепче сжимаю свою верную биту.
– Она сказала «отвали», Тедди-медвежонок, ты что, оглох?
Тедди улыбается.
– А, Илай Белл, большой мужчина для своей мамочки! – говорит он. – Но я знаю, что у тебя коленки дрожат, маленький сучонок. Я знаю, что ты намочишь штаны, если придется постоять у этого окна немного дольше.
Надо отдать ему должное, его проницательность на высоте. Я никогда так сильно не хотел ссать, и никогда так сильно не хотел оказаться завернутым в теплое одеяло и прихлебывать мамин куриный бульон, глядя «Семейные узы».
– Если ты приблизишься к ней, я выколю твои гребаные глаза, – цежу я сквозь зубы.
Тедди смотрит на своих громил. Те кивают ему.
– Ну ладно, Фрэнки, – говорит он. – Раз ты не хочешь выходить, то я полагаю, нам лучше войти и забрать тебя. – Тедди и его молодчики маршируют к ступенькам нашего парадного крыльца.
Вот тут-то и встает человек в сером плаще. Вот тут-то я и осознаю, насколько широки плечи человека в сером плаще и насколько серый плащ скрывает мускулистые руки человека в сером плаще. Его подарок остается лежать на первой ступеньке крыльца.
– Леди сказала, что вы закончили, – произносит мужчина в сером плаще. – А мальчик сказал: «отвали».
– А ты что за хрен? – сплевывает Тедди.
Человек в сером плаще пожимает плечами:
– Если ты не знаешь меня, значит, ты не хочешь знать меня.
Я начинаю любить этого человека так же, как я люблю Клинта Иствуда в «Бледном всаднике».
Двое мужчин пристально смотрят друг на друга.
– Иди домой, приятель, – мирно говорит человек в сером плаще. – Эта леди сказала, что у вас все кончено.
Тедди крутит головой, смеется и оборачивается на своих громил, сжимающих бейсбольные биты, жаждущих действий, жаждущих слез и крови. И когда Тедди поворачивается обратно, то взмахивает сильно и быстро своей алюминиевой бейсбольной битой, метясь в голову незнакомца, стоящего на ступеньках нашего крыльца; а незнакомец нырком уходит от удара, как боксер, не сводя глаз с угрозы, и резко вгоняет свой левый кулак в заплывшие жиром ребра Тедди, а правым бьет снизу вверх в подбородок Тедди, вкладывая в яростный апперкот мощь всего тела, силу икр, бедер и таза. Оглушенный Тедди шатается на ногах и успевает сфокусировать взгляд как раз вовремя, чтобы увидеть, как лоб незнакомца врезается в его нос, заставляя носовые кости хрустеть, ломаться и трещать в центре абстрактной картины из брызг человеческой крови. Теперь я знаю этого человека таким, каков он на самом деле. Тюремный зверь. Освобожденный тюремный зверь. Пантера. Лев. Я плачу слезами безумного счастья, когда вижу искалеченное лицо Тедди, лежащего без сознания на земле, и имя слетает с моих сухих губ.
– Алекс… – шепчу я.
Громилы Тедди нехотя приближаются, но немедленно замирают на месте при виде черного пистолета, который незнакомец выхватывает из-за своего поясного ремня.
– Назад! – Незнакомец направляет пистолет в голову ближайшего громилы. – Ты! – продолжает он. – Водила. Я срисовал твой номерной знак, так что теперь ты мой, понял?
Водитель фургона кивает, ошарашенный и испуганный.
– Ты оттащишь этот жирный кусок дерьма обратно в ту дыру, из которой он выполз, – говорит незнакомец. – А когда он очнется, то обязательно скажи ему, что Александер Бермудес и двести тридцать пять членов квинслендского подразделения «Повстанцев» говорят, что у него все закончено с Фрэнки Белл. Ты следишь за моей мыслью?