Ну конечно, подумал я. Сенсация. Всесильная сенсация.
Брайан Робертсон покрутил головой, ослабляя галстук на шее.
– Боюсь, сынок, ты просто не родился криминальным репортером, – сказал он. – Однако ты родился весьма цветистым писателем.
– Цветистым писателем?
– Да, гребаным цветистым писателем! Небо было голубым. Кровь была бордовой, как красное бургундское вино. Мотоцикл Алекса Бермудеса, на котором он забирался далеко от дома, был сраного желтого цвета! Ты любишь всякие маленькие подробности. Ты не пишешь новости. Ты рисуешь красивые картинки.
Я повесил голову. Возможно, он был прав. Я всегда писал так. Помнишь, Дрищ? Точки зрения. Растяжение момента времени до бесконечности. Детали, Дрищ.
Я поднялся со стула, стоявшего напротив стола Брайана. Я понял, что мне никогда не быть криминальным репортером.
– Спасибо, что уделили мне время, – сказал я, мрачный и побежденный.
Я в отчаянии направился к двери его кабинета. И тут голос редактора заставил меня замереть на месте.
– Так когда ты сможешь приступить? – спросил он.
– А? – произнес я, озадаченный его вопросом.
– Мне бы не помешал запасной зам запасного литературного раба, – сказал Брайан. Он почти улыбался. – Множество красивых картинок ждут не дождутся твоего пера.
Детали, Дрищ. У нее две морщинки из правого уголка рта, когда она улыбается. Она ест мелко порубленную морковь на обед по понедельникам и средам. По вторникам и четвергам она ест сельдерей. Она надела на работу футболку с изображением группы «Реплейсментс» два дня назад, и в обед я сел на поезд в центр и купил кассету с альбомом этой группы. Он назывался «Рад встрече с собой». Я прослушал эту кассету шестнадцать раз за ночь, а на следующее утро подошел к ее столу, чтобы сказать ей, что последняя песня на второй стороне, «Не могу дождаться», является идеальным брачным союзом между ранним гаражным панк-роком ведущего вокалиста Пола Вестерберга и его расцветающей любовью к яркому праздничному попу, и больше напоминает композицию Би Джея Томаса «Подсевший на чувства»[59]. Я не сказал ей, что эта песня на самом деле – идеальный брак между моими сердцем и разумом, которые не могут перестать биться и думать ради нее и о ней; что это звуковое воплощение моего обожания ее, воплощение нетерпения, которое она во мне вызывает; не сказал, как она заставляет меня подгонять время – быстрее, быстрее! – чтобы она поскорее вошла в дверь, чтобы моргнула так, как она это делает, чтобы смеялась с другими криминальными журналистами в своем закутке; чтобы она могла посмотреть сюда – сюда, Кэйтлин Спайс! – примерно на сто пятьдесят метров дальше, где нет никого, кроме меня и мертвого парня с кроссвордами.
– Да неужели? – сказала она. – Я ненавижу эту песню.
Затем она открыла ящик своего стола. И протянула мне другую кассету.
– Это третий альбом «Реплейсментс» – «Пусть будет так». Девятая песня, – сказала она, – «У Гэри был стояк». – Она так произнесла слово – «стояк» – как будто это слово «лаванда». Как она это делает, Дрищ? Она волшебная, Дрищ. Каждое ее слово звучит как слово «лаванда», или «люминесценция», или «Лотарингия», или… или… какое еще другое такое слово на букву «Л», Дрищ? Ты его знаешь, они всегда об этом говорят. Ты знаешь это слово, Дрищ?
Брайан Робертсон орет на весь зал.
– Так куда же подевались все эти чертовы ручки?! – кричит он, накручивая сам себя.
Я привстаю со стула, чтобы оценить силу урагана, бушующего в дальнем конце зала, шрапнель и осколки, разлетающиеся от ядерной бомбы – моего редактора, яростно сжимающего в кулаке экземпляр воскресной газеты «Санди мейл», нашей конкурентки.
Мой пожилой товарищ по рабочему пространству и король кроссвордов Амос Вебстер бросается обратно к своему столу и затаивается за ним, почти зарывшись под горой словарей и энциклопедий.
– На твоем месте я бы сел, – говорит он. – Босс вышел на тропу войны.
– Что случилось? – спрашиваю я, все еще стоя и наблюдая, как Кэйтлин Спайс кивает за своим текстовым процессором[60], впитывая молниеносные указания Брайана Робертсона и его горькие журналистские истины о том, как газеты живут и умирают, даже будучи лучшими.
Брайан Робертсон снова взрывается, пламя и шрапнель извергаются из его рта. Бывалые журналисты бегут, спасая свои жизни.
– Никто не желает мне сказать, где все гребаные ручки? – кричит он.
Я шепчу Амосу:
– Почему бы кому-нибудь просто не дать ему эту сраную ручку?
– Он не ищет ручку, ты, примат! – шипит в ответ Амос. – Это из-за Пеннов. Он хочет знать, что случилось с Пеннами, той семьей, которая исчезла в Оксли.
– В Оксли?
Соседний пригород с Даррой. Паб Оксли. Прачечная Оксли. Эстакада Оксли. Знакомые места.
– Никаких гребаных премий в моей гребаной газете с этой гребаной секунды! – орет Брайан на весь зал новостей, прежде чем топает в свой кабинет и так сильно хлопает дверью, что та дрожит, как гибкая коричневая доска Рольфа Харриса, когда он пел по телевизору «Привяжи кенгуру, друг»[61].
– Вероника Хольт снова опередила нас, – шепчет Амос.
Вероника Хольт. Главный криминальный репортер «Санди мейл». Ей тридцать лет, и она пьет только шотландский виски со льдом, и она может взглядом замораживать кубики льда для своих напитков. Она носит черные юбочные костюмы – угольно-черные, и серо-черные, и ярко-черные, и тускло-черные. Ее нюх на новости столь же остр, как и ее чернильно-черные каблуки. Комиссар полиции однажды потребовал от Вероники Хольт «публичного опровержения» ее статьи о том, что квинслендская полиция часто посещает бордели в пригородах Брисбена. На следующее утро в радиопередаче «Обратная связь» Вероника Хольт напрямую ответила комиссару: «Я опровергну свою статью, господин комиссар, когда ваши люди перестанут трясти своими причиндалами по нелегальным публичным домам».
Я спешу к уголку, где свалены газеты со всей Австралии, – к справочной полке для сотрудников, которая находится возле кулера с водой и огромного канцелярского шкафа. Стопка вчерашней «Санди мейл» лежит на полке, перевязанная белым шпагатом. Я перерезаю шпагат ножницами из канцелярского шкафа и читаю первую полосу вчерашней «Санди мейл».
«Брисбенская семья исчезает как…» Эти слова встроены подзаголовком в огромный баннер на первой странице «Санди мейл»: «ОЧЕРЕДНОЙ ВЗРЫВ НАРКОВОЙН».
Яркая история Вероники Хольт – о загадочном и необъяснимом исчезновении всех членов семьи Пеннов из трех человек, проживавшей в Оксли; неделикатно подчеркивающая, что это произошло на фоне того, что полиция Квинсленда называет «эскалацией трений между конкурирующими группировками подпольных незаконных наркосетей, простирающихся через Квинсленд и все восточное побережье Австралии».
Используя анонимные источники – в основном своего дядю, Дэйва Хольта, отставного старшего сержанта квинслендской полиции, – Вероника Хольт создала захватывающую криминальную статью, которая не говорит явно о том, что семья Пеннов до их загадочного исчезновения давно укоренилась в криминальном мире Брисбена, а просто дает достаточно наводящую предысторию, чтобы показать преданным и зачастую истекающим на нее слюной читателям Вероники, что Пенны шли дорожкой такой же кривой, как струи папашиной мочи в день получения пособия одинокому родителю.
Отец пропавшего семейства, Гленн Пенн, был недавно освобожден из тюрьмы Вудфорд, к северу от Брисбена, отбыв два года за мелкую торговлю героином. Мать, Регина Пенн, была девушкой-серфингисткой на Солнечном побережье и какое-то время работала официанткой в печально известном кровавыми случаями отеле «Марухидор», принадлежащем Курильщику Джо, который часто посещали как крупные преступники вроде Алекса Бермудеса – он упоминается в статье, – так и мелкая шелупонь наподобие Гленна Пенна, очень желавшего быть похожим на Алекса Бермудеса. На семейной фотографии Пеннов, размещенной на первой полосе, у восьмилетнего сына Гленна и Регины – Бевана Пенна – прикрыто лицо. Он одет в черную футболку с «Черепашками-ниндзя». Чистая кожа. Бедный невинный восьмилетний мальчик, унесенный куда-то невидимым подводным течением, потому что его мама и папа плохо соображали. Слова соседки Пеннов в Оксли, вдовствующей бабушки по имени Глэдис Риордан, процитированы в искрометной статье Вероники: «Я слышала крики, доносящиеся из их дома около полуночи, примерно две недели назад. Но они постоянно орали поздно ночью. А потом – ни писка. Ничего вообще в течение двух недель подряд. Я думала, что они могли куда-то уехать. Но затем пришла полиция и сказала мне, что в их сводках они числятся пропавшими без вести».
Пропали. Растворились. Исчезли с лица Земли.
На мгновение я задумываюсь – нет ли у Бевана Пенна молчаливого брата, отсутствующего на фотографии. Может, у Пеннов есть садовник, который известен как один из величайших квинслендских специалистов по побегам из тюрем? Может быть, Пенны вовсе не исчезли, а просто отсиживаются в тайной комнате, которую Гленн Пенн построил под их одноэтажным домом в Оксли и в которой мальчик принимает советы от безымянных взрослых мужчин на другом конце красного телефона.
Циклы, Дрищ. Все возвращается на круги своя, Дрищ. Чем больше обстоятельства меняются, тем больше они остаются херовыми.
Я знаю, что Брайан Робертсон сказал мне не шататься вокруг криминального отдела, но ничего не могу с собой поделать. Он зовет меня. Он притягивает меня. Всякий раз, когда я приближаюсь к Кэйтлин Спайс, я теряю счет времени. Я подхожу к ее столу и никогда не знаю точно, как я там оказался. То есть я инстинктивно понимаю, что прошел мимо спортивного отдела и комнаты объявлений по левую сторону, и пивного холодильника рядом с Карлом Корби, который пишет об автомобилях, и оригинальной футболки Квиндсленской лиги регби, в рамке и под стеклом, подписанной мужественным Уолли Льюисом