[62]; но я не помню, чтобы проходил мимо всех этих вещей, потому что каким-то тоннельным зрением вижу лишь Кейтлин Спайс и заперт внутри этого тоннеля. Я всегда умираю на пути через этот тоннель, а она – возвращающий меня к жизни свет в его конце.
Она разговаривает по старому черному телефону с вращающимся диском, стоящему на ее столе.
– Проваливай, Белл.
Это Дэйв Каллен, преуспевающий полицейский обозреватель. Солидный репортер. Твердое эго. Он на десять лет старше меня, и волосы на его лице тому доказательство. Дэйв Каллен занимается триатлоном в свободное время. Тягает веса в качалке. Спасает детей из горящих зданий. Блистает.
– Не мешай ей сосредоточиться, – говорит Дэйв, склонив голову к своему текстовому процессору и усердно набивая что-то пальцами.
– Что вам рассказали копы о семье Пеннов? – спрашиваю я.
– Зачем это тебе, Белл-Брюки-клеш?[63]
Дэйв Каллен называет меня Брюки-клеш. Брюки-клеш – это не криминальный репортер. Брюки-клеш – это фея, которая пишет о цветах.
– Они нашли какие-то улики в доме?
– Какие-то улики? – смеется Дэйв. – Да, Брюки-клеш, они нашли подсвечник в оранжерее.
– Я там вырос, – говорю я. – Я хорошо знаю эту улицу. Логан-авеню. Спускается к реке Оксли-Крик. Затапливается постоянно.
– Аххх, черт, спасибо, Илай, я упомяну об этом в своем вступлении.
Он яростно стучит по своему текстовому процессору, пока говорит вслух:
– «Шокирующие откровения появились в деле пропавшей семьи Пенн из Оксли. Источники, совсем не близкие к семье, сообщают, что пропавшие жили на улице, которую часто затапливает во время сильных дождей».
Дэйв Каллен гордо откидывается на спинку стула.
– Черт, приятель, что бы мы без тебя делали? Наконец-то появился мастер среди дилетантов. Спасибо за подсказку.
Но эта шутка выходит боком великому спортсмену и умнику Дэну Каллену, потому что, пока он разыгрывает свое позерское натужное шоу ехидного сарказма, мои глаза отмечают все детали на его рабочем столе. Кофейная чашка с Бэтменом, выбивающим кулаком слово «Бабах!» из щеки Джокера. Крупный апельсин в стадии гниения. Маленькая фотография квинслендской чемпионки по плаванию Лизы Карри, приколотая к загородке его стола. Подстаканник-термос с надписью «Отель Бердсвилл» и шестью торчащими из него синими шариковыми ручками. И линованный блокнот «Спиракс», лежащий открытым рядом с настольным телефоном. В этом блокноте – несколько строк, написанных с сокращением слов, из которых я могу распознать несколько ключевых. Это слова «Гленн Пенн», «Регина», «Беван», «героин», «Золотой Треугольник», «Кабраматта», «король», «месть».
Но там есть два слова, которые я нахожу более убедительными, чем все остальные. Дэйв Каллен поставил вопросительный знак рядом с этими двумя словами и подчеркнул их. Эти два слова заставляют меня дрожать. Нелепые слова, которые сами по себе не имеют смысла, но приобретают некий смысл, если у вас было странное детство и вы росли в семье наркодилеров в одном из дальних западных пригородов под названием Дарра.
«Шерсть ламы?»
Это имя выпадает из меня. Оно извергается из меня. Горячей расплавленной лавой. Его имя.
– Иван Кроль!
Я говорю это слишком громко, и Кэйтлин Спайс тут же разворачивается на стуле. Ей знакомо это имя. Она узнала его. Она пристально смотрит на меня. Спайс копает глубоко. Спайс копает глубоко.
Дэйв Каллен в недоумении.
– Что? – спрашивает он.
Дверь Брайана Робертсона открывается, и Дэйв Каллен вытягивается в струнку на своем месте.
– Белл! – рявкает редактор.
Его громовой рык заставляет меня подпрыгнуть, когда я поворачиваюсь к этому чудовищу, стоящему в дверях своего кабинета.
– Что я тебе говорил насчет шатания вокруг этого гребаного криминального отдела? – выкрикивает Брайан.
– Вы сказали: «Прекрати шататься вокруг этого гребаного криминального отдела», – говорю я, демонстрируя свою сверхъестественную журналистскую память на факты.
– Немедленно зайди ко мне! – кричит Брайан, возвращаясь обратно к своему письменному столу.
Я бросаю последний взгляд на Кэйтлин Спайс. Она все еще говорит по телефону, но сейчас она смотрит на меня и понимающе кивает, одаривая ободряющей улыбкой, как улыбались прекрасные девы рыцарям, которых вот-вот съедят заживо сказочные драконы.
Я вхожу в кабинет Брайана.
– Простите, Брайан, я просто хотел дать Дэйву кое-какие…
Он обрывает меня.
– Садись, Белл, – говорит он. – У меня есть один проект, и я хочу, чтобы ты с ним по-быстрому разобрался.
Я сажусь на один из двух пустых вращающихся стульев напротив его одинокого кресла коричневой кожи, на котором он не поворачивается к кому попало.
– Ты слышал о предстоящем награждении Чемпионов Квинсленда? – спрашивает он.
– Чемпионов Квинсленда? – удивленно ахаю я.
– Это такая собачья чушь с ободряющими похлопываниями по спине, которую правительство устраивает на День Квинсленда, – поясняет Брайан.
– Я знаю, – говорю я. – Просто мой брат Гус номинирован на премию в категории «Общественная деятельность». В эту пятницу вечером мы с мамой и папой идем в мэрию смотреть, как Гус принимает свою награду.
– За что он получает награду?
– Он бродит по улицам Брисбена с ведерком для пожертвований и просит у людей деньги на помощь квинслендцам, больным мышечной дистрофией.
– Мужчина за работой, – кивает Брайан. Он поднимает стопку бумаг и перебрасывает на мою сторону стола. Это список имен и номера телефонов. – Мы запрыгнули в эту лодку в качестве спонсора на одну ночь, и мы собираемся немного рассказать о десяти из тех квинслендцев, которые получат награды. – Он кивает на бумаги передо мной. – Здесь куча имен и контактных номеров, которые правительство предоставило нам, – продолжает он. – Я хочу, чтобы ты пошел и взял у них интервью. Напиши мне двадцать строк о каждом из них, и мне необходимо отдать это выпускающим редакторам в пятницу, не позднее четырех часов пополудни. Мы напечатаем это в субботу, после вечера награждения. Справишься?
Мой собственный проект. Мое первое большое задание от великого Брайана Робертсона.
– Я справлюсь, – отвечаю я.
– И я хочу, чтобы ты сейчас проявил всю свою цветистость, – говорит он. – Считай, что получил на это мое благословение. Можешь цвести пышным цветом.
– Цвести пышным цветом. Понял.
Мальчик пишет цветисто. Мальчик пишет фиалками. Мальчик пишет розами.
Я просматриваю список имен на бумаге. Это предсказуемое сочетание – популярные люди из мира спорта, искусства, политики и снова спорта.
Золотой медалист Олимпийских игр, велосипедист. Известный игрок в гольф. Борец за права коренных народов. Симпатичный, но вздорный шеф-повар, чье кулинарное шоу «Ворчит животик» прочно обосновалось в дневной сетке вещания квинслендского телевидения. Борец за права женщин. Обаятельный бронзовый призер Олимпийских игр по гребле. Тут есть и полуслепой человек по имени Иоганнес Вольф, который забрался на Эверест и похоронил свой стеклянный глаз в снегу на вершине. Тут есть мать шестерых детей, которая обежала вокруг горы Айерс-Рок 1788 раз в 1988 году, чтобы отпраздновать двухсотлетие открытия Австралии и собрать деньги для квинслендской организации девочек-скаутов.
Мне требуется какое-то время, чтобы обработать в голове всю информацию о последнем номинанте в списке. Победитель в категории «Старшие Чемпионы». Под его именем – сопроводительные слова поддержки, растянувшиеся сантиметров на девять по высоте листа – примерно такой длины был бы сейчас мой правый указательный палец, если бы все еще крепился к моей руке.
«Невоспетый герой квинслендской филантропии, – написано там. – Человек, который начал свою жизнь в Квинсленде как польский беженец, живший со своей семьей из восьми человек в Вакольском восточном иждивенческом лагере для содержания перемещенных лиц. Человек, который изменил жизнь тысяч квинслендцев с ограниченными возможностями. Действительно достойный Старший Чемпион».
Повелитель Конечностей. Ахав. Человек, который сделал Лайла исчезнувшим. Человек, который всех делает исчезнувшими. Я перечитал имя три раза, дабы убедиться, что это реальность.
Титус Броз. Титус Броз. Титус Броз.
– Белл? – говорит Брайан.
Я не отвечаю.
– Белл? – повторяет Брайан.
Я молчу.
– Илай! – рявкает он. – Ты здесь, малыш?
Только тогда я осознаю, что мой правый кулак комкает бумаги, которые мне только что передал редактор.
– С тобой все в порядке? – интересуется он.
– Ага, – отвечаю я, разглаживая бумаги ладонями.
– Ты просто весь бледный, как не знаю что, – говорит он.
– Правда?
– Да, твое лицо побелело, как будто ты увидел призрака.
Призрака. Он призрак и есть. Человек в белом. Белые волосы. Белый костюм. Белки его глаз. Белизна его костей.
– Будь я проклят! – произносит вдруг Брайан. Он наклоняется через стол. Он смотрит на мои руки. Я убираю правую руку в карман.
– У тебя не хватает одного пальца? – спрашивает он.
Я киваю.
– Как долго ты здесь работаешь?
– Четыре месяца.
– И я никогда не замечал, что у тебя нет правого указательного пальца.
Я пожимаю плечами.
– Ты, должно быть, хорошо умеешь это скрывать.
Я скрываю это от самого себя.
– Думаю, да, – говорю я.
– Как ты его потерял?
Призрак вошел в мой дом и забрал его. Когда я был мальчиком.
Мальчик покоряет Луну
Пробуждение. Сломанные пружины в кровати вылезают наружу, а мой матрас настолько тонок, что одна из пружин вонзается сквозь него мне в копчик. Мне пора уходить отсюда. Я должен идти. Кровать слишком мала. Дом слишком мал. Мир слишком велик.
Не могу продолжать делить комнату с братом, несмотря на низкую зарплату стажера в газете.
Время за полночь. Луна светит в открытое окно. Август спит в своей постели. Остальная часть дома в темноте. Дверь в мамину спальню открыта. Теперь она спит в библиотечной комнате, в которой больше нет книг. Август избавился от них всех в ходе распродажи, которая по итогу заняла шесть суббот подряд и, к разочарованию Августа, принесла 550 долларов со всего предприятия. Он распространил почти 10 тысяч книг в секторе Брекенриджского жилищного товарищества, но, на фоне разочаровывающих продаж, в конечном счете достиг философского плато, которое предполагало раздать большинство из них бесплатно. Это не помогло бы маме быстрее встать на ноги, но увеличивало шансы на то, что брекенриджские подростки откроют для себя Германа Гессе, Джона ле Карре и «Три репродуктивных стадии мокрицы». Благодаря моему брату Августу посетители в «Таверне Брекен-Ридж» теперь ставят кружки с пивом на ежегодный альманах «Скачки и скаковые лошади» и играют в карты, обсуждая психологический резонанс произведения «Сердце тьмы» Джозефа Конрада.