– Что ты сегодня наденешь, Илай? – спрашивает мама из гостиной.
Мама гладит одежду старым неисправным папашиным утюгом, который бьет пользователя током, когда переключатель установлен в положение «постельное белье», и оставляет черные следы нагара на моих рабочих рубашках, если я выставляю температурный режим выше, чем «синтетика».
Сейчас восемь часов утра – почти десять часов до того момента, когда Августу надлежит принять свою чемпионскую награду на церемонии в Брисбен-Сити-Холле, – и мама носится по гостиной, как курица с яйцом.
– Я просто пойду в этом, – говорю я, указывая на свою расстегнутую клетчатую темно-фиолетовую с белым рубашку и синие джинсы.
Мама в ужасе.
– Твоего старшего брата будут признавать Квинслендским Чемпионом, а ты собираешься выглядеть рядом с ним, как растлеватель детей.
– Растлитель, мам.
– А? – не понимает она.
– Растлитель детей. Не растлеватель. И что именно в моем наряде делает меня похожим на растлителя детей?
Мама секунду внимательно меня изучает.
– Эта рубашка, – говорит она. – Эти джинсы. Эти туфли. Все вместе буквально кричит: «Беги, Джоуи!»
Я ошеломленно качаю головой и проглатываю последнюю ложку хлопьев.
– У тебя есть время возвратиться домой и переодеться, прежде чем мы войдем в зал? – спрашивает она.
– Мам, у меня важное интервью в три часа дня в Беллбоури, а затем нужно вернуться в Боуэн-Хиллз и подготовить статью. У меня нет времени, чтобы заехать домой и переодеться в смокинг ради большого вечера славы Гуса.
– Не смей так цинично относиться к этому моменту! – говорит мама. – Не смей, Илай!
Мама трясет передо мной пальцем, зажав под мышкой пару брюк, готовых к глажке.
– Сегодня самый лучший день… чтобы… – Ее глаза наполняются слезами. Она поникает головой. – Это великий… день… мать его… – всхлипывает она.
Что-то глубокое в ее лице. Что-то первородное. Отец опускает газету на стол. Он выглядит смущенным, растерянным, утратившим навыки утешения; не знающим, что делать при виде этой неожиданной влаги из женских глаз, известной в более человеческих кругах как слезы.
Я подхожу к ней. Обнимаю ее.
– Я надену приличный пиджак, мам, все нормально.
– У тебя нет приличного пиджака, – произносит мама.
– Я возьму один из рабочих, которые есть у нас для экстренных случаев.
У нас имеется общая стойка на случай острой необходимости, с висящими на ней черными пальто и пиджаками для посещения парламента и суда, пропахшими виски и сигаретами.
– Ты ведь будешь там, правда, Илай? – спрашивает мама. – Ты собираешься туда сегодня вечером?
– Я буду там, мам, – говорю я. – И я не буду циничным.
– Ты обещаешь?
– Да, я обещаю.
Я крепко обнимаю ее.
– Это великий день, мам. Я понимаю это.
Это великий день, мать его.
Джудит Кампезе – женщина из комитета по организации праздника, которая отвечает за связи с общественностью. Она помогала мне всю неделю со сбором информации для завтрашней статьи о десяти победителях, которые будут объявлены сегодня вечером на блистательном собрании в брисбенской мэрии.
Она звонит мне на рабочий телефон в 2.15 дня.
– Почему вы все еще за своим столом? – спрашивает она.
– Я просто дописываю о Бри Дауэр, – отвечаю я.
Бри Дауэр – это та самая мать шестерых детей, которая обежала вокруг Айерс-Рок 1788 раз в 1988 году, чтобы отпраздновать двухсотлетие Австралии и собрать деньги для квинслендских девочек-скаутов. Не самые лучшие двадцать строк, которые я когда-либо писал. Моя история начинается с криворукого вступления: «Жизнь Бри Дауэр бежала кругами по кругу», и от этой отправной точки я лью дальше воду о том, как она бросила свою тупиковую работу секретаря в агентстве недвижимости и после долгих скитаний нашла свою цель в жизни, бегая «кругами по кругу» в Улуру.
– Вам лучше поторопиться, – говорит Джудит Кампезе. В ее голосе присутствуют британские королевские нотки, как у какой-то копии принцессы Дианы, если бы принцесса Диана управляла модным магазином «Фосси».
– Благодарю за совет, – отвечаю я.
– Просто поспешите, – говорит она. – Не могли бы вы вкратце ознакомить меня с вопросами, которые собираетесь задать мистеру Брозу?
– Это не совсем в духе нашей редакционной политики – раскрывать вопросы до интервью.
– Хотя бы примерно? – вздыхает она.
Ну, я думаю, что начну с нежного удара ножом для колки льда: «Что ты сделал с Лайлом, хитрожопая старая скотина?», а затем переберусь к «Где мой гребаный палец, грязное животное?».
– Примерно? – произношу я. – «Кто вы? Чем вы занимаетесь? Где? Когда?»
– «Зачем?» – продолжает она.
– Как вы догадались?
– О, это хорошие вопросы, – говорит она. – Ему действительно есть что рассказать о том, почему он делает то, что делает. Это его вдохновит.
– Ну что ж, Джудит, я с нетерпением жду интервью, чтобы узнать, почему он делает то, что делает.
На другом конце зала я вижу Брайана Робертсона, направляющегося в мою сторону и сверлящего меня взглядом, кипящего от возмущения так, что ему не помешал бы отводной клапан.
– Мне пора, Джудит, – говорю я, вешаю трубку и возвращаюсь к тексту о Бри Дауэр.
– Белл! – рявкает Брайан с расстояния тридцати метров. – Где кусок про Титуса Броза?
– Я как раз к нему собираюсь.
– Смотри, не облажайся, – ворчит он. – Рекламные агенты говорят, что он может прийти к нам с довольно серьезными рекламными деньгами. Почему ты все еще здесь, за своим столом?
– Я заканчиваю историю о Бри Дауэр.
– Это та чокнутая из Улуру?
Я киваю. Он читает статью через мое плечо, и мое сердце замирает на мгновение.
– Ха! – Он улыбается. Я осознаю, что никогда раньше не видел его зубов до этого момента. – «Жизнь Бри Дауэр бежала кругами по кругу»! – Он похлопывает меня по спине своей тяжелой толстой рукой. – Чистое золото, Белл. Чистое золото!
– Брайан, – говорю я.
– Чего? – спрашивает он.
– Я думаю, что смогу написать для вас действительно крутую историю про Титуса Броза.
– Отлично, малыш! – восклицает он с энтузиазмом.
– Но это не простая история для меня…
Меня прерывает Дэйв Каллен, кричащий через весь зал от криминального отдела.
– Босс, мы только что получили комментарий от комиссара! – орет он.
Брайан кидается к нему.
– Мы поговорим, когда ты вернешься, Белл, – бросает он, обернувшись. – Заканчивай с Брозом как можно быстрее.
Я жду такси, чтобы ехать в Беллбоури. Это в сорока минутах езды на машине отсюда, в дальних западных пригородах. Я должен быть там через тридцать. Я смотрю на свое отражение в стеклянной входной двери нашего здания. На мне слишком свободный черный пиджак, который я сдернул с вешалки для запасной одежды в новостном зале. Руки – в его глубоких карманах. Разве в восемнадцать лет я выгляжу сильно по-другому, чем в тринадцать? Волосы длиннее. Вот и все. Те же худые руки и ноги. Та же нервная улыбка. Он меня сразу узнает. Он заметит мой отсутствующий палец и свистнет в секретный свисток, который слышат только собаки и Иван Кроль; и Иван Кроль потащит меня в рабочий сарай за особняком Титуса Броза, и там отрубит мне голову ножом, и моя голова все еще будет работать, отделенная от тела, и я смогу ответить ему, когда он станет почесывать подбородок и спрашивать меня: «Зачем, Илай Белл? Зачем ты сюда приперся?» И я отвечу, как будто я Курт Воннегут: «Тигр должен охотиться, Иван Кроль. Птица должна летать. А Илай Белл должен сидеть и ломать голову – зачем, зачем, зачем?»
Маленький красный седан «Форд-Метеор» с громким визгом тормозит передо мной.
Кэйтлин Спайс толчком открывает пассажирскую дверцу.
– Садись! – рявкает она.
– Зачем? – спрашиваю я.
– Просто полезай в машину, Илай Белл! – говорит она.
Я проскальзываю на пассажирское сиденье. Закрываю дверцу. Кэйтлин жмет на акселератор, и меня отбрасывает на спинку кресла, когда мы врываемся в поток машин.
– Иван Кроль, – говорит она, держа руль правой рукой, а левой протягивая мне папку из манильской бумаги, в которой лежат ксерокопии каких-то документов под полицейским снимком Ивана Кроля, сделанным когда-то при аресте.
Она поворачивается ко мне, и солнце освещает в контражуре ее волосы и лицо через водительское окно, и ее идеальные зеленые глаза глубоко погружаются в мои собственные.
– Расскажи мне все.
«Форд-Метеор» снижает скорость на проселочной дороге в Беллбоури, которая змеится среди нагромождения старых эвкалиптов и кустов лантаны с удушливым запахом, сплетенных в сплошные заросли на многие километры.
Впереди дорожный указатель.
– Корк-лэйн, – говорю я. – Это здесь.
Корк-лэйн – это грунтовка с большими выбоинами от колес и камнями размером с теннисный мяч, из-за которых нас подбрасывает на сиденьях в неподходящем для бездорожья автомобиле Кэйтлин.
У меня было двадцать семь минут, чтобы рассказать Кэйтлин все. Свои вопросы она приберегла под конец.
– Значит, Лайла уволокли, и он просто исчез с лица Земли? – спрашивает она, усердно работая рулем, стараясь держать машину прямо.
Я киваю.
– Это тоже ляжет в дело, – говорит Кэйтлин, кивая на папку в моих руках. – Я слышала, как ты разговаривал с Дэйвом. Я записала имя, которое ты сказал. Иван Кроль. В настоящее время в Юго-Восточном Квинсленде есть только четыре зарегистрированных человека, имеющих дело с ламами, – фермеры и люди, которые держат лам как домашних питомцев, – и Иван Кроль один из них. Так что я позвонила остальным троим и спросила их прямо: могут ли они сказать, где были шестнадцатого мая, в день пропажи семейства Пеннов, как предполагают копы. У них всех имелись прекрасные правдоподобные и скучные истории о том, где они были. Тогда я поехала в полицейский участок Форститьюд-Вэлли и попросила своего старого школьного приятеля, Тима Коттона, который там теперь служит констеблем, откопать мне все, что у них есть в досье на Ивана Кроля. И вот он передает мне пачку бумаг, и я иду делать ксерокопии, и пока я копирую все эти бумаги, то читаю все эти полицейские отче