Хэнсом так застонал, точно у него душа с телом расставалась.
— Что вам от меня нужно в мой свободный день, мистер Моррис? — спросил он, высунув голову из-за угла дома.
— Что нужно, то нужно,— ответил папа, сбегая вниз по ступенькам.— Пойдем со мной. Ну, живо!
— Мистер Моррис, а что мы будем делать? — спросил Хэнсом.— Мис'Марта велела мне перемыть всю посуду до ее прихода. А раз она так велела, я ничего другого делать не могу.
— Подождет твоя посуда,— сказал мой старик.— Все равно, поедим, и она опять будет грязная.— Он схватил Хэнсома за рукав и поволок его на улицу.— Пошевеливайся! Слушай, что тебе говорят!
Мы шли по улице, а Хэнсом трусил следом за нами, стараясь не отставать. Мы поравнялись с домом мистера Тома Оуэна и завернули к нему во двор. Мистер Оуэн окапывал мотыгой свой огород.
— Том! — крикнул папа, подойдя к изгороди.— Я решил отпустить к тебе Хэнсома на весь день, как уговаривались. Пусть сразу же и принимается за работу.
Он втолкнул Хэнсома в калитку и быстро повел его между грядками с капустой и репой к мистеру Оуэну,
— Дай ему мотыгу, Том,— сказал папа, отнимая ее у мистера Оуэна' и всовывая, Хэнсому в руки.
— Как же так, мистер Моррис! Вы разве забыли, что у меня сегодня свободный день? — сказал Хэнсом.— Я вовсе не хочу копать какой-то паршивый пырей.
— Ты, Хэнсом, помалкивай,— сказал папа и, повернувшись, тряхнул его за плечо.— Знай свое дело!
— Я, мистер Моррис, знаю свое дело,— сказал Хэнсом.— У меня сегодня свободный день — вот какое мое дело.
— У тебя вся жизнь впереди, успеешь нагуляться,— ответил папа.— Ну, нечего! Делай, как тебе велено.
Хэнсом поднял мотыгу и опустил ее на куст пырея. Но пырей был такой жилистый и крепкий, что мотыга отскочила от него по крайней мере на фут.
— Ну, Том,— сказал папа, поворачиваясь к мистеру Оуэну,— теперь давай мне пятьдесят центов.
— До конца дня ничего не дам,— ответил мистер Оуэн, покачав головой.— А вдруг он не наработает на полдоллара? Пожалуй, заплатишь вперед, а там окажется, он не стоит таких денег. Это только себе в убыток,
— На этот счет можешь не беспокоиться,— сказал папа,— Уж я позабочусь, чтобы деньги не зря были плачены. Буду заходить сюда время от времени присматривать за Хэнсомом. Пусть работает на совесть,
— Мистер Моррис, я извиняюсь, — сказал Хэнсом, глядя на папу.
— Ну, что тебе, Хэнсом? — спросил мой старик.
— Я не хочу мотыжить этот паршивый пырей. Я хочу, чтобы у меня был свободный день.
Папа строго посмотрел на Хэнсома и показал ему носком башмака на мотыгу.
— Ну, Том, выкладывай пятьдесят центов, — сказал он.
— Да что тебе так приспичило? Еще ничего не заработано, а ему деньги подавай!
— Есть одно неотложное дело. Заплати, Том, я…
Мистер Оуэн посмотрел, как Хэнсом ковыряет пырей мотыгой, потом запустил руку в карман комбинезона и вытащил оттуда целую пригоршню гвоздей, каких-то винтиков и мелких монет. Он долго перебирал все это и, наконец, набрал полдоллара пятью - и десятьюцентовыми монетами.
— Если этот негр будет плохо работать, первый и последний раз я его нанимаю, — сказал он папе.
— Жалеть не станешь,— ответил папа.— Я такого работяги, как Хэнсом Браун, в жизни своей не видывал.
Мистер Оуэн дал папе деньги, а все остальное ссыпал с ладони в карман. Мой старик получил свои пятьдесят центов и тут же зашагал к калитке.
— Я извиняюсь, мистер Моррис, сэр,— сказал Хэнсом.
— Ну, что еще, Хэнсом? — крикнул папа.— Ты разве не видишь, я тороплюсь.
— Можно, я уйду пораньше? Мне бы хоть немножечко урвать от свободного дня.
— Нет! — крикнул папа.— И хватит приставать. Ты когда-нибудь видел, чтобы у меня были свободные дни?
Мой старик так спешил, что больше никому ничего не сказал, даже мистеру Оуэну. Он бегом кинулся по улице и влетел в дом. И запер за собой дверь изнутри.
Девушка сидела на кровати, складывала галстук за галстуком и прятала их в чемодан. Когда папа вбежал в комнату, она подняла голову и посмотрела на него.
— Вот деньги! — крикнул папа. Он сел рядом с девушкой на кровать и ссыпал монеты ей в ладонь,— Ведь говорил — достану, и мигом достал!
Девушка положила монеты в кошелек, свернула еще несколько галстуков и подтянула чулки на коленках.
— Вот, получите, — сказала она и, взяв с кровати галстук в ярко-зеленую и желтую полоску, сунула его папе в руки. Галстук упал на пол к его ногам.
— А вы разве не...— удивленно проговорил папа, глядя на нее в упор,
— Что «не»? — спросила она, не дав ему кончить.
Мой старик смотрел на нее с открытым ртом. Девушка собрала последние галстуки и положила их в чемодан.
— А я думал, вы опять его на мне завяжете, — медленно проговорил папа.
— Слушайте,— сказала она. — Вещь продана. Что вам еще требуется за ваши пятьдесят центов? Мне надо весь город обойти до вечера. Как, по-вашему, много я наторгую, если буду завязывать всем галстуки, после того как они проданы?
— А я... я думал...— запинаясь, пробормотал мой старик.
— Что вы думали?
— Я думал... может, вам опять захочется повязать его мне на шею...
— Ишь какой! — засмеялась девушка.
Она встала и захлопнула крышку чемодана. Мой старик по-прежнему сидел на кровати и следил за каждым ее движением. Она взяла свой чемодан и вышла из комнаты. Хлопнула передняя дверь, и мы услышали быстрые шаги вниз по ступенькам. Ровным счетом через минуту девушка подошла к дому мистера Оуэна и завернула к нему во двор.
Мой старик долго сидел на кровати, глядя на полосатый галстук, валявшийся на полу. Потом встал, с размаху отшвырнул его ногой в дальний конец комнаты, вышел на заднее крыльцо и опустился на ступеньки, где ему было так удобно спать, развалившись на солнышке.
11 Мой старик на политическом посту
Мы сидели после ужина на переднем крыльце и вдруг увидели Бена Саймонса. Он вышел из-за угла и завернул к нам во двор. Мой старик был не в духе весь вечер и говорил мало, хотя я слышал, как он то и дело бормочет что-то себе под нос. Все началось еще утром, когда мама налетела на него с попреками, что он сидит без дела и даже не желает поискать хоть какую-нибудь работу. Она носилась за ним по всему двору и все шпыняла его тем, что ей без конца приходится стирать и гладить на людей, а он в кои-то веки принесет деньги в дом. Под конец мамины попреки проняли моего старика, и он заявил; «Ладно, уж если на то пошло, возьму и заработаю сколько ни на есть и докажу, на что я способен, когда меня доймут». И сейчас же послал меня с Хэнсомом собирать заказы на ежевику. Он велел нам собрать как можно больше заказов, вернуться домой и подсчитать, сколько это будет галлонов. Мы с Хэнсомом весь день шатались по городу из дома в дом и спрашивали, не нужно ли кому свежей ежевики. Желающих нашлось много, так как цена была дешевая, принимая во внимание, что мы, по наказу папы, обещали очистить ягоду и обобрать с нее муравьев. Мой старик уже подсчитал в уме будущую выручку: если продать двадцать пять галлонов по двадцать пять центов за галлон, это даст шесть долларов с лишним. Он говорил, что это неплохой заработок, а когда мама увидит столько денег, она, конечно, удивится и возьмет назад все те обидные слова, которые были сказаны сегодня утром на заднем дворе. К концу обхода мы с Хэнсомом набрали заказов на двадцать галлонов, с обязательством доставить ежевику на следующий день к ужину. Когда мы вернулись домой и сказали, что заказано только двадцать галлонов, папа остался недоволен этим: он рассчитывал не на какие-то жалкие пять долларов, а на шесть с лишним. Впрочем, сказал он, для одного дня и такого заработка вполне достаточно, и велел нам с Хэнсомом встать утром чуть свет и идти за город собирать ежевику. Мама как услышала об этом, так сразу же вскипела и наотрез отказалась отпустить нас. Она заявила моему старику, что не позволит мне с Хэнсомом гнуть спину и рвать ежевику ему на продажу, и добавила еще, что двадцать галлонов, пожалуй, и за неделю не соберешь. Папа упрекнул маму, что она вечно ему перечит, и за ужином они не обмолвились ни словом. Потом мы вышли на переднее крыльцо, и мой старик начал бормотать что-то себе под нос. Он все еще продолжал ворчать, когда к нам во двор вошел шериф, Бен Саймонс.
— Добрый вечер, друзья, — сказал Бен, поднимаясь по ступенькам.
— Здравствуй, Бен, — сказал папа.— Заходи, присаживайся.
Мама сидела молча. Она относилась с недоверием к таким политическим деятелям, как Бен Саймонс, и прежде всего старалась разузнать, чего им надо.
— Хороший сегодня вечер, правда, миссис Страуп? — сказал Бен, нащупывая в темноте стул.
— Ничего себе, — ответила мама.
Потом все замолчали. Бен несколько раз откашлялся. Он хотел сказать что-то, но, видимо, боялся открыть рот.
— Ну как, Бен, работы много? — спросил папа.
— Конца края не видать, Моррис! — тут же ответил Бен, словно он только и ждал, чтобы ему дали возможность начать разговор. — Просто ни минуты покоя, присесть некогда. Соснешь немножко, перекусишь чего-нибудь на ходу, а все остальное время знай работай с раннего утра и до позднего вечера. Третьего дня жена говорит: «Ты себя на двадцать лет раньше в могилу сведешь, если будешь так маяться». Дежурить по городу — я, присматривать за теми, кто взят на поруки, и аресты производить — я, следить за тюрьмой, чтобы там поддерживали чистоту,— тоже я. Да мало ли у меня дел! Вконец измучился, Моррис!
— Может, тебе помощник нужен? — спросил мой старик.— Вот, скажем, я. У меня кое-когда бывает свободное время. Правда, редко, потому что своих дел порядочно, но если тебе нужна помощь, часок-другой урвать можно.
Бен подался всем телом вперед.
— Признаться, Моррис, я за тем и пришел,— сказал он.— Очень рад, что ты сам это предлагаешь.
— Бен Саймонс,— вдруг заговорила мама.— Я не знаю, что у вас на уме, но не вздумайте опять втравить Морриса в какие-нибудь грязные делишки. Довольно с меня ваших афер вроде продажи семейных раздвижных гробов! Ни один человек в здравом уме не захочет, чтобы его гроб открывали и приделывали к нему отделения для новых покойников.