— Хэнсом! — крикнул я.— Иди вперед и отдай маме муку, а потом можешь сказать, что дядя Нэд приехал.
— Муку я мис’Марте отдам,— сказал Хэнсом, обходя дядю Нэда стороной,— а вот как насчет другого, это я не знаю. Ты лучше сам скажи. Мис’Марта может рассердиться, свалит всю вину на меня, а я тут вовсе с боку припека. Совсем мне ни к чему страдать за чужие провинности.
— Это еще что за разговоры! — крикнул дядя Нэд, нагибаясь и поднимая с земли большой камень.— Ты, черномазый, не смей дерзить!- Только пикни, я тебе голову размозжу этим камнем. Слышишь, черномазый?
— Я... я... я...— забормотал Хэнсом.
— И перестань заикаться! — сказал дядя Нэд,— Негр — да еще заика! Мерзость какая!
Хэнсом попятился и шмыгнул в калитку на задний двор. Мы подошли к дому, и дядя Нэд сел на ступеньки.
Я боялся, как бы он не напустился на меня так же, как на Хэнсома, если ему не угодишь чем-нибудь, и, не зная, что делать, стоял у самого крыльца.
— Большая у папы ферма? — спросил дядя Нэд.
— Нет, не очень. Она у нас на холме,— ответил я.— В прошлом году папа посеял немного кукурузы и земляных орешков и больше ничего. Он говорит — ему некогда этим заниматься. Там Хэнсом Браун иногда пашет.
— Страупов никогда не тянуло на землю,— сказал дядя Нэд.
Мы ждали, что будет делать мама. В доме стояла полная тишина,— должно быть потому, что Хэнсом все еще не решился выложить ей про дядю Нэда.
— Давненько я не видался с Моррисом,— опять заговорил дядя Нэд. — Да он вряд ли изменился с тех пор. А как мама, сынок,— все такая же?
— Да, все такая же,— ответил я, прислушиваясь, не поднимется ли шум в доме, когда Хэнсом скажет маме про дядю Нэда.
— Вот сидишь посиживаешь здесь вечерком, и будто в мире ничего плохого нет — тишь да гладь,— заговорил дядя Нэд сам с собой.— Благодать какая!
Я услышал, как где-то хлопнула дверь, и понял, что мама несется сюда. Тогда я попятился от ступенек, на которых, опершись локтями на колени, сидел дядя Нэд. Не прошло и минуты, как затянутая сеткой дверь распахнулась и мама выбежала на крыльцо.
— Это вы, Нэд Страуп! — крикнула она.
Дядя Нэд сорвался с места, будто его пырнули сзади вилами. В один прыжок он очутился между мной и крыльцом.
— Стойте, Марта, подождите,— взмолился он, пятясь ко мне задом и, как и я, стараясь сохранить некоторое расстояние между собой и мамой.— Я зашел навестить вас и Морриса. Разве это плохо, если человеку захотелось оказать уважение своей родне?
— Не смейте навязываться мне в родню, Нэд Страуп! — крикнула мама.
— Эх, Марта! Ну стоит ли нам ссориться из-за таких пустяков — родственник, не родственник. Я теперь совсем другой человек. У меня было время пораскинуть мозгами, и вот я понял, что не всегда делал то, что надо. Теперь все пойдет по-новому.
— Вон с моего двора, Нэд Страуп! Я ни одному вашему слову не верю. Закон связал меня с одним Страупом, и хватит! Нет такой власти ни на земле, ни в небесах, которая посадила бы мне на шею еще второго Страупа! Несу свой крест — с меня достаточно!
Дядя Нэд повесил голову и уставился себе под ноги. Он пошевелил мизинцем, выглядывавшим из дыры в башмаке, и долго-долго смотрел на него. Пока он стоял так и шевелил мизинцем, мама не спускала с него глаз.
— Может, вы по доброте своей все-таки не откажетесь накормить меня, прежде чем выгоните вон? — медленно проговорил дядя Нэд, исподлобья глядя на маму,— Я, Марта, голодный. Со вчерашнего утра крошки во рту не было. Неужели, Марта, вы пожалеете кусок хлеба и дадите человеку умереть с голода?
— Когда вы убежали из тюрьмы? — быстро спросила мама.
— Несколько дней назад,— удивленно проговорил дядя Нэд.— А откуда вы знаете, что я опять сидел?
— А где же вам быть, как не в тюрьме! — выпалила мама.
Дядя Нэд опустил голову и опять зашевелил мизинцем. Мама молчала, глядя на него в упор. Потом она подняла руку и провела ею по глазам, думая, что никто этого не заметит.
— Ступайте к кухонной двери, Нэд. Господь бог не укорит меня, что я отказала кому-то в помощи, даже когда этого не следовало делать. Мне бы надо позвать шерифа, пускай опять вас засадит.
Мама ушла, заперев за собой дверь, чтобы дядя Нэд не вошел следом за ней. Как только она скрылась, дядя Нэд встал и, обогнув дом, зашагал к заднему двору. Когда мы пришли туда, Хэнсом сидел на ступеньках кухонного крыльца, но стоило только ему завидеть дядю Нэда, как он сорвался с места, бросился в дальний конец двора и залез на поленницу. Я прошел на кухню и стал смотреть, как мама накладывает на тарелку сосиски с горохом. Когда тарелка была наложена верхом, мама передала ее мне и мотнула головой в сторону дяди Нэда, сидевшего на ступеньках.
Я вышел с тарелкой на крыльцо и протянул ее дяде Нэду. Он ничего не сказал и только посмотрел на меня — точь-в-точь как папа, когда ему хотелось что-нибудь сказать мне, но не словами, а взглядом. Пока дядя Нэд ел сосиски с горохом, я отошел в сторонку и сел на землю. Потом мама позвала меня на кухню и дала чашку кофе для дяди Нэда.
Он взял ее, сделал большой глоток и опять взглянул на меня.
— Сынок,— сказал он,— будь настоящим Страупом до конца дней своих. Второй такой семьи во всем мире не сыщешь. Мы, Страупы, не допустим, чтобы нас ставили на одну доску со всякой прочей мелюзгой. Люди мы небогатые — есть и побогаче нас; случается, что попадаем впросак и надо уносить ноги, пока все не уладится. Но если говорить начистоту, второй такой семьи во всей стране не сыщешь.
— Да, сэр, дядя Нэд,— сказал я, а сам подумал, как бы отнеслась к его словам мама, если бы она это слышала.
— Я, сынок, свое пожил, зря не стану сетовать. Ты запомни, что я тебе говорил. Кто сейчас может похвалиться: я, мол, Страуп? Таких людей раз-два и обчелся.
— Хорошо, дядя Нэд, запомню,— сказал я.
Мама подошла к кухонной двери и выглянула во двор. Она стояла там до тех пор, пока дядя Нэд не выскреб тарелку дочиста.
— Вы сыты, Нэд? — спросила мама точно таким голосом, каким она говорила с моим стариком на людях.— Если нет, я подложу еще.
-— Это очень любезно с вашей стороны, Марта,— сказал он, поворачиваясь и грустно глядя на нее.— Я вам очень признателен. Что бы со мной ни случилось, Марта, а вас я всегда буду поминать добром. Вы отнеслись ко мне, как Страуп к Страупу.
В эту минуту я посмотрел на двор и увидел, что Хэнсом соскочил с поленницы и начал пятиться к сараю. Я все еще удивлялся, что с ним такое, как вдруг из-за угла нашего дома с револьвером в руках вышел шериф Бен Саймонс. Он навел дуло прямо на дядю Нэда.
— Руки вверх, Нэд Страуп!— крикнул Бен.— И не вздумай хвататься за свой револьвер. Попробуй шевельнись, мигом уложу на месте! С такими, кто только и знает, что из тюрем бегать, я рисковать не намерен!
Бен медленно подошел к дяде Нэду и рванул у него из-за пазухи длинноствольный револьвер. Дядя Нэд молчал, подняв руки над головой, и, видимо, не собирался удирать.
— Что это значит, Бен Саймонс? — сказала мама, выходя на крыльцо.— Что вы тут распоряжаетесь?
— Миссис Страуп, если Нэд сам не удосужился вам рассказать,— начал Бен,— так знайте: три дня тому назад он убежал из тюрьмы, и тюремное начальство оповестило об этом полицейские власти штата. Я смекнул, что Нэд может зайти к брату, перехватить чего-нибудь и переодеться. Так и оказалось. Час назад он спрыгнул с товарного поезда. С тех пор я за ним и слежу. Ну, пошли, Нэд.
Не говоря ни слова, дядя Нэд позволил надеть себе наручники и встал со ступенек. Но прежде чем выйти со двора, он оглянулся и посмотрел на меня.
— Сынок,— сказал дядя Нэд,— запомни, что я тебе говорил про Страупов. Нас так много развелось на божьем свете, что, глядишь, какой-нибудь нет-нет, да и отобьется от рук. Но всем прочим Страупам это не в укор. Лучше их во всем мире не сыщешь. Будь и ты настоящим Страупом.
— Хорошо, сэр, дядя Нэд,— сказал я, глядя, как он повернул за угол дома в сопровождении Бена Саймонса, крепко державшего его за руку.— Я запомню, что вы говорили.
14 С тех пор моего старика не узнать
Когда я встал и пришел завтракать, мой старик сидел у плиты, раскачиваясь на стуле, и уписывал горячие лепешки с патокой. Он, по обыкновению, поставил тарелку на плиту, потому что так ему было удобнее — не вставая, брать лепешки из духовки. Мой старик больше всего на свете любил горячие лепешки с патокой.
Когда я вошел, он сидел, набив полон рот, и сперва ничего не сказал; потом поглядел на меня и подмигнул.
— Здравствуй, па,— сказал я, очень ему обрадовавшись. На этот раз он пробыл в отлучке около недели.
Он ничего не ответил, нагнулся, достал еще лепешку, разломил ее пополам, намазал маслом и оставил обе половинки раскрытыми на тарелке. Потом подхватил с пола кувшин и густо полил лепешку патокой.
— Ну, сынок, как твои бицепсы? — спросил он, сжимая пальцами мою руку.
— А вот, гляди,— сказал я.
Он пощупал мои мускулы.
До чего же я ему обрадовался!
Тут вошла мама, поставила на кухонный стол тарелку для меня и положила на нее ломтик бекона и хлеба с патокой. Подавая мне завтрак, она не сказала ни слова; потом стала возиться на кухне и громыхать своими горшками и сковородками. Злилась она, словно потревоженная клуша.
Папа сидел, глядя куда-то в стену, и только время от времени посматривал на маму, что она скажет. Мы с папой знали, что, когда она в таком настроении, лучше всего подождать, пока она заговорит первая. Если мы пробовали заговорить с ней, пока она не утихомирилась, ничего хорошего из этого не получалось. Папа сидел смирный, словно бродяга, ожидающий подачки.
Я уже кончал завтракать, когда она подошла к плите и стала перед папой, уперев руки в бедра и глядя на него сверху вниз.
— Ну, где же вы на этот раз пропадали, Моррис Страуп? — сказала она и, быстро подняв руку, откинула сбившиеся на лоб волосы.