Вы знаете, Моррис Страуп, что вы наделали? — сказала мама.— Загубили все мои рецепты и все мои выкройки, которые я сберегала с первого дня замужества.
—Да зачем тебе такое старье? — сказал папа.
Хэнсом попятился к двери. Мама оглянулась.
—Хэнсом, развяжи все до одной,— сказала она.— Я хочу посмотреть, что вы еще у меня взяли. Хэнсом! Делай, как приказано!
—Подожди, Марта...— сказал папа.
—Ма, разве нельзя продать эти газеты и журналы? Ведь они старые,— спросил я.
— Молчать, Вильям! — сказала мама.— Нечего отца выгораживать.
Хэнсом развязал верхнюю кипу, и молитвенники, вперемешку с журналами, посыпались на пол. Мама нагнулась и подняла одну книжку,
—Господи, помилуй! вскрикнула она,— Да ведь это новые молитвенники для воскресной школы! На них деньги собирали по подписке! Люди мне доверились, думали, что уж у меня-то в доме все будет в целости. А теперь полюбуйтесь!
Она расшвыряла газеты и журналы, грудой валявшиеся на полу. Потом ухватилась за другую кипу, Хэнсом хотел было развязать проволоку, но она сама рванула ее.
— А это что? Моррис! — еще громче крикнула мама, глядя на одно из писем, которые мы запустили в пресс,
—Так, какие-то бумажонки, я их в чулане нашел, — ответил папа.— Все равно крысы и мыши съедят,
Мама вся покраснела и тяжело опустилась на стул. Минуты две она молчала, потом окликнула Хэнсома.
—Хэнсом,— сказала она, покусывая губы и прижимая к глазам краешек фартука,— сию минуту развяжи эту кипу.
Хэнсом перепрыгнул через ворох бумаги на полу и дернул проволоку. Письма грудой упали к маминым ногам. Она нагнулась и подняла целую пачку. Потом пробежала глазами несколько строк в первом же попавшемся письме и закричала не своим голосом.
— Марта, что с тобой? — спросил папа, вставая со ступенек и подходя к ней.
— Письма! сказала мама, прижимая краешек фартука к глазам.— Любовные письма от моих прежних поклонников! И все твои письма, Моррис! Что же ты наделал?
— Да ведь это бог знает какое старье, Марта,— сказал папа.— Я тебе новые напишу — только прикажи.
—Не нужно мне новых! — закричала мама.— Я старые хочу!
Она так громко заплакала, что папа не знал, как ему быть. Он прошелся по крыльцу взад и вперед.
Мама нагнулась и набрала с пола целый фартук писем.
—Марта, я тебе еще напишу,— сказал папа. Мама встала.
—Если ты свои письма ни во что не ставишь,— сказала она,— так, по крайней мере, не трогал бы тех, что мне мои поклонники писали.
Она подхватила фартук с письмами и ушла в комнаты, громко хлопнув за собой дверью.
Мой старик заходил по крыльцу, ступая прямо по газетам и молитвенникам и подкидывая их ногами. Оп долго молчал, потом подошел к прессу и провел обеими ладонями по гладко выстроганным доскам обшивки.
— Эх, сынок! Зря пропадает бумага! — сказал он. —
И чего мама так расстроилась из-за каких-то старых писем? Приехал бы агент на следующей неделе и столько бы нам денег отвалил!
02 Как проповедник Хаушо упросил нас позвонить в колокол
Когда я пришел домой из школы, проповедник Хаушо, священник универсалистской церкви, стоял у нас на переднем, крыльце и разговаривал с моим стариком. Сначала я не обратил на это внимания, потому что проповедник Хаушо постоянно таскался к нам и все уговаривал моего старика ходить по воскресеньям в церковь, но папа каждый раз придумывал какую-нибудь отговорку и большей частью ссылался на то, что у нашей ослицы Иды рези в брюхе и ее нельзя оставить одну, пока ей не полегчает, или что свиньи мистера Джесса Джонсона бегают без присмотра, и, значит, надо сидеть дома и сторожить, как бы они не изрыли наш огород. Я решил, что они опять препираются все о том же, остановился у крыльца и думаю: интересно, какую отговорку папа найдет на этот раз? И вдруг слышу, проповедник Хаушо говорит, что сегодня днем должно состояться венчание мисс Сузи Тинг со вторым почтальоном Губертом Уилли, а привратник универсалистской церкви негр Джеф Дэвис Флетчер уехал на несколько дней в соседний округ навестить какого-то больного родственника, и звонить в колокол некому. Мой старик слушал проповедника Хаушо, но, судя по всему не имел ни малейшего желания трезвонить в колокол в его церкви.
— Я вот что вам предложу, мистер Страуп,— сказал проповедник, так и не дождавшись ответа от моего старика.— Если вы согласитесь звонить сегодня во время венчания, я до конца года оставлю вас в покое и не буду уговаривать, чтобы вы посещали церковную службу. Ну как, мистер Страуп? Ведь это по-честному?
— По-честному-то по-честному, но лучше бы вы оставили меня в покое не только на этот год, а и на все следующие,— ответил папа.
— Вы слишком многого требуете, мистер Страуп, расстановкой проговорил проповедник Хаушо.— Долг велит мне не отступаться от человека до тех пор, пока он не начнет ходить в церковь.
— Если уж вам так приспичило со звонарем,— сказал мой старик,— вообразите себе, что я баптист или методист, и не невольте меня слушать ваши проповеди в универсалистской церкви. У меня своя религия. Пожалуй, заслушаешься универсалистского проповедника и пошатнешься в вере. Неужели вы хотите, чтобы я отступился из-за вас от своей религии?
Проповедник Хаушо в изнеможении привалился к стене и долго-долго думал, Папа сидел на перилах ждал, до чего он в конце концов додумается.
— Не будем сегодня спорить о вере, мистер Страуп, — сказал, наконец, проповедник Хаушо. — Я совсем измучился, а у меня через полчаса венчание в церкви. Звонаря разыскивать уже поздно, и если вы не согласитесь, я просто не знаю, как мне и быть.
Мой старик слез с перил и зашагал вниз по ступенькам во двор. Проповедник Хаушо еле поспевал за ним.
— Так и быть, выручу вас, позвоню,— сказал папа,— меня никто не попрекнет, что я отказываюсь помочь человеку в беде.
— Вот и прекрасно! сказал проповедник, весь просияв и с улыбкой глядя на папу.— Я знал, что на вас всегда можно положиться, мистер Страуп.
Он смахнул пылинку с пиджака и поправил галстук,
—Вам собственно и делать-то будет нечего,— сказал он. — Запомните только одно: как я начну читать венчальную службу, тут надо ударить в колокол. Звоните до тех пор, пока молодые не выйдут из церкви и не скроются у вас из виду, А когда и след их простынет, тогда кончайте. Понятно, мистер Страуп?
Меня на такой чепухе не собьешь, — ответил ему мой старик.— Подумаешь, премудрость какая!
Проповедник Хаушо попятился к калитке.
— Ну, мне пора,— озабоченно проговорил он.— Через двадцать минут надо начинать. Вы оденьтесь получше, мистер Страуп, и приходите. Только не задерживайтесь. Я буду ждать вас в притворе — там, где веревка от колокола.
Проповедник Хаушо повернулся и быстро зашагал к универсалистской церкви, которая была за три квартала от нас. Мой старик пошел к дому.
— Пойдем, сынок,— сказал он, широко поведя рукой.— Надо приготовиться к свадьбе. Ты мне поможешь звонить в колокол. Пойдем!
Мы вошли в комнаты, и папа окунул голову в таз с водой и гладко причесал волосы щеткой, На этом наши приготовления закончились.
— Па, а мне ты позволишь позвонить? — спросил я, вприпрыжку поспевая за ним.— Позволишь, па?
— Там посмотрим, сынок, ответил он.— Если тянуть будет не очень трудно, то позволю.
Народ уже сходился на свадьбу. Мы всех обогнали и быстро пошли дальше, чтобы не опоздать к началу службы. У паперти стояла толпа, но мой старик только помахал всем рукой, и мы, не останавливаясь, прошли в притвор.
Проповедник Хаушо ждал нас у веревки, как было обещано. Он очень волновался, и ему не стоялось на месте. Увидев меня и папу, он зашагал по притвору взад и вперед, то и дело поглядывая на часы.
— Мистер Страуп, эта свадьба — очень важное событие,— громким шепотом сказал он папе.— Сочетаются браком представители двух семейств, двух надежнейших столпов моей церкви, Мне бы очень хотелось, чтобы все сошло как нельзя лучше. Я придаю большое значение этой свадьбе. Она соединит две враждующие семьи и положит конец распре, которая мутит всю мою паству.
— За меня можете быть спокойны,— ответил ему папа.— Делайте все, что вам полагается по чину, а уж я возьму на себя обязанности звонаря. Меня тут учить нечему. Мало ли я звонил в колокол, когда работал школьным сторожем.
— Рад это слышать, мистер Страуп,— сказал проповедник Хаушо, вытирая лицо носовым платком.— Теперь я знаю, что звонарь у меня опытный, и будто гора с плеч.
Прихожане один за другим стали входить в церковь, органист заиграл. Вскоре в боковых дверях появилась мисс Тинг в пышном белом платье и с большим букетом. Почти одновременно с ней через другую дверь вошел Губерт Уилли. Венчание должно было начаться с минуты на минуту, и я сказал своему старику, что ему того гляди надо будет ударить в колокол. Проповедник Хаушо с часами в руках стремглав кинулся в притвор и чуть не упал в проходе между скамьями, споткнувшись о чьи-то ноги.
— Ну вот, мистер Страуп,— хриплым шепотом сказал он папе.— Как увидите, что я беру со стола маленькую черную книжку, так и знайте — пора звонить.
Папа кивнул и ухватился за тяжелую толстую веревку, пропущенную с колокольни вниз через круглую дыру в потолке.
— Держи крепче, сынок, — сказал он.— Придется вдвоем раскачивать. Школьный колокол был куда меньше.
Мы взялись за веревку, стараясь перехватить ее как можно выше,
— Ну,— сказал папа,— теперь гляди на проповедника и говори, когда дергать.
Мисс Сузи Тинг и Губерт Уилли стали перед проповедником Хаушо. Губерт был красный, как свекла, а лицо мисс Сузи я не мог разглядеть, потому что она уткнулась носом в свой большой букет. Проповедник Хаушо протянул руку и взял со стола ту самую черную книжку, о которой он нам говорил,
— Дергай, па! — шепотом, так, чтобы другие не слышали, — сказал я.— Началось!
Мы потянули за тяжелую веревку и кое-как раскачали ее. Папа объяснил мне, что надо изо всех сил тянуть веревку вниз, а потом сразу отпускать, и она сама уйдет кверху. После пяти-шести таких рывков язык ударил в колокол, и веревка заходила у нас вверх и вниз, как и требовалось.