— Хэнсом, — сказал папа, — надо что-то придумать, как-то их утихомирить.
— Что же вы решили придумать, мистер Моррис? — спросил Хэнсом, прислонившись к смоковнице и зевнув еще раз.
— Полезай туда, может они перестанут стучать, — сказал папа.
—То есть как, мистер Моррис? Куда лезть — на эту смоковницу?
— Конечно, на эту, а куда же еще! — сказал папа.
— Ну, лезь сию минуту. Я хочу еще поспать до рассвета.
Хэнсом шагнул назад и стал всматриваться в темноту, которая скрывала верхушку смоковницы. Фонарь освещал ее только до половины, и разглядеть дятлов снизу было невозможно. Мы слышали, как они долбят сухой ствол, и время от времени на землю сыпались щепки и большие пласты коры.
— Мне туда не залезть, — заартачился Хэнсом. — Я не умею лазить на деревья, когда на них нет сучков, Чуточку поднимешься — и мигом сползешь вниз. Держаться-то не за что.
— Ерунда! — сказал папа. — Лишь бы до дятловин долезть, а там просунул в них ноги, и все пойдет как по маслу,
Мой старик подтолкнул Хэнсома к смоковнице. Хэнсом обхватил ее руками, меряя толщину ствола. Он постоял так с ней в обнимку и застонал.
— Мне никогда не приходилось такое делать, мистер Моррис, — сказал Хэнсом, отступая назад, — Я боюсь.
Он посмотрел вверх, в темноту. Нам было слышно, как дятлы что есть мочи долбят носами по смоковнице. Они долбили с такой силой, что не только само дерево дрожало сверху донизу, но даже стекла у нас в доме и те начали дребезжать.
Мой старик опять толкнул Хэнсома и заставил его немного подняться вверх по стволу. Хэнсому стоило только начать, а дальше он полез, как белка. Больше я ничего не мог разглядеть, потому что, как только Хэнсом скрылся из виду, папа погасил фонарь. Он сказал, что без фонаря в темноте виднее.
Прошла минута, и наверху все сразу стихло. Дятлы там будто все передохли.
— Хэнсом, ну как дела? — крикнул папа.
Ответа не было. Мы с папой прислушались — и слышим: кто-то сопит, как запыхавшаяся собака.
— Хэнсом, ну что ты там? — крикнул папа.
Сверху, прямо ему на голову, с шумом посыпалась сухая кора.
— Мистер Моррис, — сказал Хэнсом, — сделайте что-нибудь, спасите меня скорее!
— Что случилось?
— Эти дятлы долбят меня, будто я дерево, — сказал Хэнсом. —Я не могу их отогнать, ведь руки-то заняты, я ими за ствол держусь.
— А ты делай свое дело, не обращай на них внимания, — сказал папа.— Глядишь, они и затихнут.
— Они меня в затылок долбят. Мне больно, мистер Моррис! Как бы голову не продолбили!
— Что ты чепуху мелешь! — сказал папа. — Сколько лет живу на свете и никогда не слышал, чтобы птицы долбили людей.
Папа отошел от дерева и зашагал к заднему крыльцу. — Ты молодец, Хэнсом, все-таки утихомирил их, — сказал он.— Посиди там еще, смотри, чтобы они опять не вздумали стучать.
— Мистер Моррис! — заорал Хэнсом. — Куда вы пошли, мистер Моррис? Не уходите, не бросайте меня! Ведь я здесь один с этими дятлами!
Папа вошел в дом, и я слышал, как он снял башмаки и бросил их на пол возле кровати. С верхушки смоковницы доносились стоны Хэнсома. Он постонал - постонал, а потом все стихло. Папа лег и с головой укрылся одеялом.
Как только рассвело, я встал с кровати и подошел к окну. Хэнсом все еще торчал на смоковнице, но в такой позе, что казалось, он вот-вот сорвется и рухнет вниз. Тут я услышал, что папа тоже встал и одевается. Я поскорее натянул рубашку и комбинезон и побежал за ним во двор.
Мы подошли к смоковнице и увидели, что Хэнсом висит на ней, обхватив ствол обеими руками и ногами. Он торчал там, как огородное пугало, цепляясь большим пальцем правой ноги за дятловину.
Но смешнее всего было то, что дятлы облепили Хэнсома с головы до ног. Несколько штук расселись на его макушке и плечах, остальные примостились на руках и ногах. На Хэнсоме сидело не меньше тридцати дятлов.
Вдруг один дятел проснулся и закричал пронзительным голосом. Этот крик разбудил других, и они принялись долбить Хэнсома. Дятлы, должно быть, выбились из сил, заснули, потом проснулись и сразу же вспомнили про Хэнсома. Он вздрогнул и тоже проснулся.
— Мистер Моррис! Мистер Моррис! — заорал Хэнсом. — Где вы, мистер Моррис?
Мы с папой обошли смоковницу кругом и посмотрели на ее верхушку. Дятлы кружили над Хэнсомом, отыскивая на нем местечко повкуснее. Он взмахнул одной рукой, пытаясь отогнать их. Они отлетели на минутку и тут же накинулись на него с прежним рвением.
— Слезай, Хэнсом, — сказал папа. — Я выспался.
Хэнсом посмотрел на нас сверху. Потом отогнал птиц одной рукой и, отцепившись от дятловины, передвинул большой палец пониже. Он медленно пополз вниз по стволу, не переставая отмахиваться от дятлов.
Как только его ноги коснулись земли, он обмяк всем телом, как мешок, до половины насыпанный картошкой.
Папа подхватил его и помог ему подняться.
— Что это, какой тебя замученный вид, Хэнсом? — спросил папа.
Хэнсом взглянул на меня и на папу и ничего не ответил. Он не мог говорить от усталости.
В это время мама вышла из-за угла дома. Дятлы кружили над нами, точно не желая расставаться с Хэнсомом. И вдруг один старый дятел, крупный самец с длинным белым хвостом, совсем обнаглел, спустился еще ниже, сел Хэнсому на голову и тут же принялся долбить его в макушку. Хэнсом так взвыл, что его, наверно, на другом конце города услышали.
— Боже правый! — крикнула мама. — Взгляните на Хэнсома! Несчастный! Что у него с головой?
Засмотревшись на то, как Хэнсом спускается со смоковницы, мы с папой совсем не обратили внимания на его вид. Все на нем висело клочьями — от комбинезона и джемпера остались одни лохмотья, А всего чуднее была его голова.
На ней красовалось пять-шесть больших круглых плешин, точь-в-точь, как дятловины на смоковнице, и на них не было ни единого волоска,
Папа описал круг около Хэнсома, оглядывая его с головы до ног, потом подошел к нему и пощупал плешины — одну, другую, третью.
— Надо было отгонять дятлов, Хэнсом, а не дрыхнуть, — сказал папа.— Вот теперь сам виноват. Занимался бы делом, ничего бы такого не было. Тебя не спать туда посылали.
— Вы мне не говорили, что спать нельзя, — ответил Хэнсом. — Вы, мистер Моррис, велели мне залезть туда, и чтобы дятлы больше не случали.
Мой старик оглянулся и посмотрел на маму. Они ничего не сказали друг другу. Мама постояла-постояла и пошла к кухне. Мы отправились следом за ней, но мама продолжала молчать. Не говоря ни слова, она поставила перед нами тарелки и положила мне две сосиски с овсяной кашей.
07 Мой старик и цыганская королева
Гроза, собиравшаяся с самого утра, разразилась, когда мы сидели за обедом, но дождь покапал-покапал, тем дело и кончилось. Как только моросить перестало, мой старик надел шляпу и пошел в лавку. Солнце снова показалось из-за туч, и вскоре стало опять так жарко, словно дождя вовсе и не было.
Я сел па ступеньки дожидаться своего старика и вдруг услышал где-то совсем неподалеку стук лошадиных копыт, поскрипыванье кожаной упряжи и грохот колес. Эти звуки приближались с каждой минутой, и, судя по ним, лошадей было очень много. Я встал и вышел на середину улицы — посмотреть, кто это едет, и увидел недалеко от перекрестка своего старика. Он тоже шел посередине улицы, размахивая руками, а за ним двигались не то пять, не то шесть крытых пароконных фургонов. Мой старик размахивал руками, то и дело семенил рысцой и через каждые несколько шагов оглядывался назад.
Когда фургоны подъехали к нашему дому, папа опять замахал руками мужчинам, которые правили лошадьми, и они свернули к забору и там остановились. Пока мужчины привязывали лошадей к столбам, папа все время размахивал руками, торопя их. Потом он обогнул угол дома и побежал на задний двор, зовя этих мужчин за собой. В крытых фургонах было много женщин и детей, и они посыпались оттуда, как горох. Теперь к нашему дому бежала целая толпа человек в двадцать-тридцать: женщины в длинных, до самой земли, пестрых юбках и в красных, желтых и ярко-зеленых шалях, мужчины, одетые обыкновенно — только без пиджаков и в расстегнутых жилетках, ребятишки, щеголявшие, можно сказать, в чем мать родила. И взрослые, и дети были темнолицые, как индейцы, и все с длинными черными волосами.
Мужчины побежали за папой на задний двор, а женщины рассыпались в разные стороны — кто полез на крыльцо, кто пустился тоже на задний двор. Ребятишки же, те сразу нырнули под дом. Как и у всех в Сикаморе, дом у нас стоял высоко над землей, чтобы воздух циркулировал под полом и охлаждал комнаты в летнюю жару.
Две женщины поднялись на переднее крыльцо и вошли в комнаты, как к себе домой. Я нагнулся и заглянул под дом — что там понадобилось ребятишкам, и увидел, что трое-четверо из них прыгают у нас под полом на четвереньках, точно кролики. В эту минуту затянутая сеткой дверь на переднем крыльце хлопнула, одна из женщин сбежала по ступенькам с какой-то вещью в руках. Она кинулась к ближайшему фургону, сунула туда что-то и бегом вернулась обратно.
Я помчался на задний двор. Мужчины шныряли там повсюду — заглядывали в наш дровяной сарай, в конюшню. Некоторые раскидывали доски и дрова, будто что-то искали под ними. Я стоял и смотрел на них, и вдруг вижу: Хэнсом одним прыжком выскочил из кухни, а за ним по пятам женщина в длинной юбке. Хэнсом подбежал прямо к дровяному сараю и засел там.
— Давайте обсудим все спокойно, не торопясь, — сказал папа одному мужчине в расстегнутой жилетке. — Меняться, так меняться, но если впопыхах все делать, я ничего не соображу. Давайте обсудим все как следует, спешить нам некуда.
На слова моего старика никто не обратил внимания, так как все носились по двору и смотрели, что у нас есть. Один мужчина подошел к сараю и юркнул в дверь. Хэнсом пулей выскочил оттуда,
Как раз в эту минуту мама закричала в доме не своим голосом. Она прилегла отдохнуть после обеда, и эти женщины, наверно, разбудили ее и до смерти напугали. Мама опрометью выбежала во двор.