Я, как только его увидел, сразу подумал, что это тот самый. Но тогда выходит, он нас преследует. И это определённо не к добру. Как только эта неприятная мысль пришла мне в голову, следом пришла ещё одна: а вдруг это тот орангутан, что двигался по пятам за Уной? День за днём орангутан не оставлял нас. И от этого мне было не то что страшно, а как-то не по себе.
А вот малыши, напротив, быстро привыкли, что он где-то рядом, и точно позабыли о нём. Он сопровождал нас почти всегда, и мы постепенно стали считать его своим спутником. В конце концов, он компания не хуже прочих, хотя компанейским парнем его никак не назовёшь. Я задумался: а не дать ли ему имя? У малышей же есть имена, значит и ему положено. Сначала я хотел назвать его Биг Маком в честь директора школы. Но потом решил, что это как-то несправедливо по отношению к орангутану. Перебрав кучу имён в голове, я так ничего подходящего и не придумал. И стал звать его просто Большой. «Большой!» – окликал я его и махал рукой. «Доброе утро, Большой», – говорил я, проснувшись. В ответ он одаривал меня сумрачным взглядом. Он вообще был мастер этих самых сумрачных взглядов. Большой провёл с нами несколько дней, а потом пропал. Мне его потом не хватало. Ручаюсь, что малышам тоже.
Чем дольше я шагал вдоль ручья, тем больше поддавался унынию. В ручей вливались всё новые ручьи, и сам он тоже куда-то вливался, но долгожданная река не показывалась и не показывалась. Река, ведущая меня к морю, а значит, и к маме. И ещё одна мысль не давала мне покоя. Я как наяву видел ту громадную зелёную волну, которая взметнулась над пляжем, круша всё вокруг. Надежды не было и быть не могло. Да, я пойду вдоль ручья, попытаюсь отыскать путь к морю, я могу бесконечно идти вперёд. Но в глубине души я давно обо всём догадался. Мама не выжила. Я просто-напросто обманываю сам себя. Надо выкинуть из головы эту призрачную надежду. Надо заниматься малышами, искать им еду, защищать их. И быть сильным ради них.
У меня оставалась одна-единственная надежда – Уна. Днём я был слишком поглощён маленькими орангутанами, чтобы думать об Уне. Зато ночью я лежал, вслушиваясь в голоса джунглей, и размышлял о ней. Интересно, где она сейчас бродит? Что с ней сталось и когда наконец мы встретимся?
Непонятно, как она отыщет меня в бескрайних джунглях. Но я твердил себе, что Уна сумеет, она найдёт меня, она где-то рядом. И уж конечно, она жива. Мы бродим с ней под одними и теми же звёздами и луной, слушаем один и тот же разноголосый хор джунглей. Я, как мог, поддерживал в себе надежду, что Уна меня ищет, что однажды наши пути пересекутся. Вот ещё одна причина не уходить от ручья, думал я. Уна обожает воду, вода ей нужна. Если не терять надежды, всё так и будет – Уна найдёт меня. «Просто верь, – говорил я себе перед сном, – просто верь». Неудивительно, что Уна постоянно мне снилась.
Поэтому, услышав как-то поутру трубный рёв слона, я принял его за сон. Слон трубил где-то в далеко в джунглях. Он протрубил ещё раз – я сел, уже совсем проснувшись. Кажется, это не сон. Кажется, слух меня не обманывает. Я наконец позволил себе робкую надежду. Чарли примостилась на моих плечах и искала у меня в голове – она привыкла так делать каждое утро. Услышав рёв слона, она на мгновение замерла, а потом переползла ко мне на колени. Её глаза расширились от тревоги. Тонк с Бартом уже успели вылезти из гнезда и играли неподалёку, но и они мигом примчались назад и тоже прилипли ко мне. Я всё ещё боялся поверить и ждал, пока рёв не повторится. И вот слон снова затрубил – громче, ближе, настойчивее.
Значит, я не сплю!
Я ничего не придумал. Слоновий рёв эхом раскатился по джунглям. Гиббоны и лемуры с визгом кинулись врассыпную, ища спасения на ветках повыше. Тучи птиц и летучих мышей разом взлетели, и джунгли наполнились оглушительным гвалтом.
Маленькие орангутаны места себе не находили от страха. Слон трубил и трубил. Уна звала меня, я ни капельки не сомневался. Это точно она! Но вдруг мне показалось, что трубный рёв удаляется. Она уходит прочь от меня! Нужно срочно её догнать. И надо как-то дать ей знать о себе, ведь Уне невдомёк, что я тут, что я всё ещё жив. И я завопил во всё горло. Только бы не опоздать! Только бы не упустить свой единственный шанс на спасение.
Не раздумывая ни секунды, я вскочил на ноги и полез вниз, по-прежнему обвешанный орангутанами. По пути я говорил с ними, успокаивал и обнадёживал.
– Нужно найти её, – твердил я малышам. – Она вас не обидит, честное слово. Главное, держитесь покрепче.
И они держались. Приклеились ко мне намертво; маленькие пальчики цепко ухватились за меня и не отпускали. Оставив за спиной ручей, я со всех ног устремился в джунгли, туда, откуда в последний раз донёсся трубный призыв. Я то и дело останавливался, чтобы покричать Уне в ответ.
Но очень скоро слоновий рёв смолк, и я перестал понимать, куда бегу. Я наткнулся на тропу и пошёл по ней, мысленно моля, чтобы и Уна выбрала эту тропу. Вдруг мне пришло в голову, что охотники-то со своими собаками, наверное, тоже ходят по тропам и, может, они прямо сейчас идут по этой вот тропе. Я-то думаю, что бегу навстречу Уне (что, кстати, не факт), а на самом деле я бегу охотникам прямо в лапы. Однако я тут же решил, что это вряд ли. От охотников уже сто лет как ни слуху ни духу. Скорее всего, они плюнули на меня и вернулись в посёлок мистера Энтони. Ну да, идти по тропе – это риск. Но если я хочу найти Уну, мне придётся рискнуть. И я шёл дальше, высматривая её, то и дело окликая. Я останавливался, складывал ладони рупором и истошно орал:
– Уна! Уна! Уна!
От моих воплей несколько скворцов и голубей испуганно порхнули в небеса, а из подлеска с пронзительным криком выскочила парочка павлинов. Но как я ни старался, голоса мне всё равно не хватало. Джунгли впитывали мой крик и гасили эхо. Однако я не сдавался. Я останавливался, чтобы позвать Уну, а потом напрягал слух и ждал, не ответит ли она. Но она не отвечала.
Орангутанам ужасно не нравилось, когда я вот так кричал. Они прятали головы, крепче цеплялись за меня и друг за дружку. Они, наверное, решили, что я на них рассердился. Я поглаживал и ласково обнимал их.
– Всё хорошо, – говорил я. – Всё хорошо. Только ещё один разочек. Честно-честно. Только один.
Впереди среди деревьев вздымалась серая скала, по форме похожая на гигантский муравейник. Такая небольшая гора. «То, что надо!» – обрадовался я про себя. Если залезть на самую вершину, мой голос разнесётся дальше. Правда, подъём будет не из лёгких, это я сразу понял. Так оно и вышло. Хвататься и опираться было особенно не на что, скала оказалась влажной и потому коварной, да к тому же Чарли, висящая у меня на шее, порядком меня придушила. Но всё-таки я долез. Стоя на вершине, я набрал в лёгкие побольше воздуха.
– Уна! Уна! Уна!
Я поворачивался во все стороны, и мой крик разносился по всем джунглям. Так я кричал, покуда не сорвал голос. И никто не отозвался на мой крик, разве что скрипуче заквакали потревоженные мною лягушки. Песню тут же подхватили их сородичи, так что вскоре все джунгли оглушительно квакали.
А я в полном отчаянии опустился на камень. Ясно как день: это была Уна, она меня искала, звала меня, а теперь ушла куда-то, где мне до неё не докричаться. Мы с ней почти нашли друг друга, а теперь снова оказались так далеко. Я уронил голову на руки и заплакал. Маленькие ручки принялись отцеплять мои пальцы от лица. Чарли смотрела снизу вверх и дотрагивалась до моих губ. Её глаза словно говорили: «Ты чего такой грустный? А ну-ка не унывать! У тебя же есть я!»
– Ничего, Чарли, продержимся, – пробормотал я, утирая слёзы тыльной стороной ладони.
Никуда не денешься, надо продержаться. Взять себя в руки.
– Эй, босс, выше нос, – вслух сказал я. – Это папа так говорил, Чарли. А ещё Уилл-всех-победил. У папы всегда наготове была шуточка.
Но никакие слова, даже папины, не помогали. Я упал духом. Я закрыл глаза, чтобы не плакать, но всё равно заплакал бы, если бы не Чарли. Малышка подняла мне пальчиками веки. Не горюй, говорила мне Чарли. Как и Уна, она разговаривала глазами. Я улыбнулся обезьянке, и та обрадовалась.
Она первая услышала шум и вскинула голову. Тонк с Бартом тоже смотрели куда-то наверх. Не с беспокойством, а скорее с радостью. Я поднял взгляд. Высоко над нами раскачивался на ветках Большой. Он вернулся. Как же я ему обрадовался! Но было ещё кое-что очень необычное, чего я никак не мог объяснить. Мне показалось, я слышу, как Большой дышит. Но этого ведь быть не могло – орангутан висел в десятке метров от нас, если не больше. И в то же время кто-то тяжело дышал совсем рядом.
Это даже не дыхание было, а какое-то натужное сопение. А ещё пыхтение, покряхтывание и пофыркивание. И тут я догадался. Я всё понял. Никто в целом мире не умеет так сопеть, пыхтеть, покряхтывать и пофыркивать. Никто, кроме Уны. Я поднялся на ноги, и из-за деревьев показалась Уна. Она топала к скале, и её хобот медленно тянулся ко мне, вынюхивая, заново ощущая меня. А позади слонихи на четвереньках шла обезьяна с тёмной шерстью. Ещё один орангутан, только самка. Она остановилась рядом с Уной и тоже уставилась на меня.
– Уна, ну почему ты так долго? – только и вымолвил я. И расплакался.
8«Жгучий страх»
Я слез со скалы и ссадил малышей-орангутанов с себя на землю. Сначала они не очень-то хотели отрываться от меня, ведь над ними горой вздымалась Уна. Но вот Чарли распознала родню в обезьяне с тёмной шерстью. Наконец кто-то похожий на настоящую маму! Долго уговаривать малышку не пришлось. Стараясь держаться подальше от Уны, Чарли метнулась к тёмной обезьяне. Тонк с Бартом сиганули следом, и мамаша-орангутан оказалась с головы до пят облеплена детёнышами, которые тут же принялись по ней ползать. Тёмная обезьяна выглядела слегка ошарашенной, но определённо счастливой. И я заметил, что Чарли с ходу угодила в любимицы: с ней мама-орангутан была ласковее и внимательнее.
Из всех частей тела Уны обнять я мог только хобот – и я частенько это делал. Я дождался довольного урчания, такого знакомого – всё тело Уны слегка задрожало, и дрожание передалось мне тоже. Так здорово было снова ощутить эту морщинистую шершавость, обвести пальцем розовые пятна на коже, заглянуть во всевидящие глаза и почувствовать ветерок от её ушей. Уна была вся пыльная после очередной грязевой ванны, и от неё попахивало, но это же пустяки. Главное, он такой привычный, этот запах, такой надёжный. Как и сама Уна.