— Пожалуйста, Илья, разбери образцы, проверь их по списку и расставь по местам. А те, которые я в списке отметил, поставь особо.
Михайло Васильевич уехал, а Илья Абрамов принялся за работу. Миша стоял рядом и смотрел, как он достаёт из ящика аккуратно завёрнутый кусок руды, снимает обёртку и, рассмотрев приклеенный к камню бумажный билетик, отмечает в списке и откладывает в сторону.
— Можно, я вам помогу? — спросил Миша.
— Нет, — ответил Абрамов, — пожалуйста, не мешай мне. Если тебе нечего делать, почитай книжку. Вон их сколько на полках стоит.
Миша попытался сунуть нос в одну книгу, в другую, но ничего не понял. В одних книгах страницы сплошь были покрыты цифрами и знаками, и только изредка попадалось между ними несколько непонятных строчек. Другие были написаны на неизвестных языках, а если встречались картинки, то просто кривые линии, переплетавшиеся, как кружево, какое плетут в Матигорах.
Среди всех этих ненужных Мише книг наконец попалась одна на русском языке. Она называлась «Первые основания металлургии, или рудных дел. Сочинение М. В. Ломоносова».
Миша немного полистал её и в конце нашёл добавление «О слоях земных». Оно показалось ему любопытным. Он забрался на диван и начал читать:
«…что говорят включённые в янтарь червяки и другие гадины:
— Пользуясь летнею теплотою и сиянием солнечным, гуляли мы по роскошествующим влажностью растениям… не опасаясь от них никакой напасти. И так садились мы на истекшую из дерев жидкую смолу, которая нас, привязав к себе липкостию, пленила и, беспрестанно изливаясь, покрыла и заключила отвсюду. Потом от землетрясения опустившееся вниз лесное наше место вылившимся морем покрылось: деревья опроверглись, илом и песком покрылись, купно со смолою и с нами; где долготою времени минеральные соки в смолу проникли, дали большую твёрдость и, словом, в янтарь претворили…»
— Что это такое — янтарь? — спросил Миша студента Абрамова.
— Окаменевшая смола. Хочешь, я тебе покажу?
В соседней комнате в шкафах и на полках лежало множество всяких камешков, каждый с приклеенным к нему ярлычком и номером.
— Вот янтарь, — сказал Абрамов.
— Да я это видел! — воскликнул Миша. — Это морской ладан. Я его сам сколько раз находил, только учёного названия не знал и такого красивого не случалось найти.
Янтари были глубокого жёлтого цвета — одни прозрачные, как мёд, другие мутные и в разводах, как мёд, смешанный с молоком. В одном куске виднелась заключённая в него мушка, в другом — маленький червяк.
— Вот здесь, — сказал Абрамов, — на каменном угле отпечатался лист папоротника. Уголь и сам образовался из растений. Смотри: вот этот тёмносерый камень называется шифер или сланец, потому что он слоистый и легко разделяется на пластины. Когда-то он был илом на морском дне, и на этом кусочке виден рыбий позвонок. И вся гора, от которой отломили этот шифер, была когда-то морским дном. Михайло Васильевич изучает перемены, которые претерпела земная поверхность, а по ним выводит законы, как искать полезные ископаемые.
— Да когда же Михайло Васильевич собрал всё это? — удивился Миша. — Ведь у него совсем времени нет!
— Он и не собирал. Он написал на разные заводы, что очень хотел бы получить пески, глины и камешки небольшие, и если встретятся части растений и животных, превратившихся в камень или в самые руды, то их тоже присылали бы, и что это нужно для пользы науки. Теперь заводские люди собирают и шлют образцы. Михайло Васильевич составил книгу «Практическое руководство». В ней он пишет о металлах и минералах; о рудных местах и приисках и как находить новые жилы.
— А как находить новые жилы?
— По окраске и вкусу воды в ручьях, текущих с гор. По цвету земли. По тому, что на горах, в которых руды родятся, деревья растут низкие, кривоватые, суковатые, с бледной листвой. По этому руководству уже открывают новые месторождения… Ну, всё посмотрел? — И Абрамов запер шкаф.
— А откуда вы столько знаете? — спросил Миша. — Вас в гимназии научили?
— И в гимназии и в университете, а больше всего я научился от самого Михайла Васильевича.
— Я тоже скоро в гимназии буду, — сказал Миша. — Михайло Васильевич обещался на той неделе отдать меня в гимназию. Ещё три дня осталось.
— Очень хорошо, — ответил Абрамов и опять сел за свой стол.
А Миша устроился на диване и читал до самого обеда.
…Миша нашёл Матрёшу в кладовой и попросил:
— Дай мне кусок сахару.
— Зачем тебе? — спросила она.
— Что же, ты не знаешь, что меня завтра в гимназию отдадут? — обиженно ответил Миша. — Должен я с лошадками проститься? Они меня знают, и обе такие ласковые. Должен я их на прощание угостить?
— Не выдумывай! — сказала Матрёша. — Вот ещё, лошадей сахаром угощать! Давно ли сам впервые сахар попробовал? Сахар очень дорогой, и Елизавета Андреевна все куски пересчитала и с меня спросит. Пойди на кухню и возьми кусок хлеба с солью. Очень хорошее угощение.
Миша покормил лошадей хлебом и заговорил с кучером:
— Пантюша, завтра меня в гимназию отдают.
— Уж это как полагается, — равнодушно ответил Пантюша. — У вас дяденька учёные и вас по учёной части пускают. А у меня отец был конюх, и я кучером вышел. И хоть расшибись, а больше мне ничего не достигнуть, как только четвёркой лошадей править вместо пары. Да и то едва ли.
— Ты неправильно говоришь, Пантюша, — сказал Миша. — Михайло Васильевич учёный, а отец у него был рыбак.
— Так то рыбак! — сердито ответил Пантюша. — Не господский человек, не раб, а государственный крестьянин. Ему что — заплатил оброк, деньги, сколько с него полагается, взял паспорт и ушёл куда глаза глядят. А я попробуй отлучись за ворота без спросу, так меня и отстегать могут, не хуже, чем скотину. Ещё я лошадь пожалею, а меня никто жалеть не станет. И выходит, я хуже лошади. А ежели меня хозяин продать пожелает, так и цена мне ниже, чем другому коню или собачке легавой.
— Пантюша, зачем ты надо мной смеёшься? — воскликнул Миша. — Ты думаешь, я нездешний, так уж всякой сказке поверю? У нас на Севере не слыхано, чтобы людей продавали.
— Глупы вы ещё, хоть и барские племянники! Как у вас на Севере, не знаю, а по всей России людьми торгуют. Да чего там? Вот я вам, несмышлёнышу, «вы» говорю, а вы мне, старику, «ты», потому что я раб… И шли бы вы лучше отсюда, а то мне за вас ещё нагоняй будет.
Миша огорчился, что Пантюша с ним неласков, и пошёл прощаться к студенту Абрамову. Тот, как всегда, был занят — чертил географическую карту. Миша присел около него, вздохнул и сказал:
— А меня завтра в гимназию отдадут.
— Что ж! — сказал Абрамов. — Без этого нельзя. Учиться надо. Я там тоже немало горя хлебнул.
— А что там, очень плохо? — обеспокоившись, спросил Миша.
— В наше время очень плохо было, — ответил Абрамов. — Теперь, конечно, легче стало, с тех пор как Михайло Васильевич сам обо всём заботится. А раньше ужас было! Помещения не было. Учились на частных квартирах. Холод был такой, что учителя ходили по классу в шубах и руками по рукавам били, как извозчики на морозе. А ученики сидят на скамейках и так, бывало, окоченеют, что от холода по всему телу нарывы пойдут. Поверишь ли, квашня с тестом на кухне замерзала. Окна тряпицами и рогожами завешивали. А били нас как! Учителя палками дрались. Меня один раз так избили, что я неделю без памяти лежал. — И Абрамов так расстроился от этих воспоминаний, что даже перестал чертить и сел, подперев голову обеими руками.
Миша сам очень огорчился и, чтобы отвлечься от печальных мыслей, спросил:
— А что вы рисуете?
— Намечаю кораблям на карте путь, который Михайло Васильевич предлагает: северный проход в океан мимо берегов Сибири.
— Как же этим путём поедут? — спросил Миша. — Ведь там стужа и льды.
— Они менее опасны, чем иссушающие жары южных морей, от которых пища и вода портятся, а люди заболевают. Наши моряки к морозам привыкли, а выход у нас к одному лишь океану — Северному. Михайло Васильевич этим путём занялся, экспедицию помогает готовить. Я для этого карту черчу. В оптической мастерской разные подзорные трубы делают. Ты небось видал?
— Нет, ещё не успел, — сказал Миша. — Может, сегодня успею. Я лучше пойду. Я ещё не со всеми простился. — И направился в лабораторию.
Лаборант что-то толок в ступке. Пестик звенел, будто вприсядку плясал, и от стука вся посуда на полках подскакивала и позванивала. Миша подождал, пока стало потише, и сказал:
— А меня завтра в гимназию отдают.
— Очень хорошо, — ответил лаборант. — Оттуда тебе все дороги открыты: и в лекари, и в аптекари, и в механики, и в горные инженеры, и даже в профессоры. Вот меня Михайло Васильевич из гимназии к себе взял.
— А вас там больно били? — робко спросил Миша.
— Без этого не бывает. За битого двух небитых дают.
Миша вздохнул, и ему расхотелось говорить о гимназии.
— Что это у вас в тигельке плавится?
— Это сплав для зеркал, а зеркало для подзорных труб. Видал в оптической мастерской трубы?
— Не видал. Пойти, что ли, посмотреть, — ответил Миша и пошёл в оптическую мастерскую.
Оптический мастер Игнат Петров был крестьянский парень из Усть-Рудицы, и Миша уже раза два успел побеседовать с ним о деревне. Войдя в мастерскую, Миша поздоровался и невесёлым голосом сообщил:
— А меня завтра в гимназию отдают.
— Вот счастливец! — сказал Игнат, и глаза у него заблестели. — Мне бы так!
— Там холодно и голодно, — сказал Миша, — и больно дерутся.
— Я бы за науки всё претерпел! — воскликнул Игнат. — Но меня не возьмут. Я крепостной, холоп — таких не берут учиться. Вот сейчас я мастер и любимое дело делаю, а случись что, и меня опять в деревню к сохе. А будь я свободный человек, я бы в гимназии тоже учился и потом мог бы в самой академии инструментальным мастером работать. Счастливец вы, Мишенька!
Но Миша не очень был уверен в своём счастье. Он помялся и рассеянно спросил:
— Что у вас за трубы делают?