сти я сбегаю оттуда. Мне тоскливо от черной бедности, от голода, от того, что мы, евреи, должны жить как попрошайки, ведь нам запретили иметь благородные профессии. Те, кто учились, бывшие преподаватели, доктора, инженеры, главы фирм, теперь выкручиваются как могут и работают старьевщиками и уличными торговцами…
В депо я встречаю Марио. Он принес котелок с едой. Времени у него мало, только спросить, как у меня дела.
Как у меня дела? Я думаю о маме, и у меня разрывается сердце. Но я молчу. Я пожимаю плечами — вот мой ответ.
— Давай, ешь, — говорит Марио.
Я опускаю голову.
— Накройся хорошенько, не то продрогнешь.
Котелок горячий. Внутри — спагетти с сыром и черным перцем.
Я думаю о маме и ем спагетти вперемешку со слезами, не замечая их.
Глава 10
Снова день, и трамвай полон. Мужчина с папкой в руке и профессорскими очками говорит, что евреев с Виа делла Лунгара перевезли на станцию Тибуртина и загоняют в длинный поезд, идущий в Германию. Мамы в этом поезде нет, я уверен. Через несколько дней мы увидимся. И станем жить-поживать, как раньше, потому что самое главное — быть вместе. Остальное приложится.
Как мне ее не хватает… Не хватает даже ее молчания, хотя раньше мне было от него не по себе, потому что я болтун, а она взвешивает слова.
Кто-то говорит, что немцы все еще ищут евреев, что они поймали далеко не всех, что Гитлер страшно злится на итальянцев за объявление войны Германии и что нужны тысячи евреев, чтобы успокоить его гнев. Чтоб он провалился!
Трамвай битком. Люди наседают, пихаются локтями. Делать нечего, сегодня понедельник, и те, у кого есть работа, должны на нее успеть.
Я прислоняю голову к стеклу и гляжу на улицу. Сегодня 18 октября, на станции Тибуртина стоит поезд, полный евреев, никто не может к нему подойти и посмотреть… Паршивые времена! Я хотел бы перепрыгнуть эти два-три года и оказаться в мирном будущем, где никто не зовет тебя грязным жидом, а мама держит на руках одного из детей Бетты, которая к тому времени уже выйдет замуж.
Вдруг в общем шуме я слышу:
— Мануэ, это правда ты?
Я оборачиваюсь и вижу Давиде, он тоже живет на Виа делла Реджинелла. Он смотрит на меня как на привидение.
— Что ты здесь делаешь? — шепчет он. — Твой отец тебя оплакивает, думает, что ты погиб. Или что тебя схватили немцы вместе с мамой.
— Его не поймали?
— Нет.
— А моих братьев и сестер?
— Нет.
Камень на моем сердце полегчал.
— Где они?
— В Борго, в доме твоей тетки. Пойдем скорее! — Он берет меня за руку и тащит к выходу.
Я поворачиваюсь к кондуктору, тот довольно мне улыбается. Наверное, он и остальные переживали за меня, думали, что я остался без семьи, один на всем белом свете. Но на самом деле у меня есть семья, и это главное.
— Спасибо, — говорю я ему. — Спасибо вам всем.
— Будь здоров, — отвечает он.
Давиде проталкивает меня к выходу, и вот я уже на улице. Одеяло и шарф остались на сиденье, аккуратно сложенные, шарф внутри одеяла. Я забыл сказать кондуктору, чтобы он отдал их Марио, но Давиде хотел поскорее выйти из трамвая и отправить меня к отцу.
Уже потом я узнаю, что тип с золотыми зубами действительно оказался шпионом СС и что он донес на меня.
Сестра Давиде, которая тем утром осталась в трамвае, потому что должна была выходить на Фламинио, рассказала, как на следующей остановке вошли два немца и фашист и сразу направились к кондуктору.
— Мальчишка? — спросил тот, словно не понимая, о ком речь. — Здесь куча мальчишек ездят зайцами и сводят меня с ума. Они у меня в печенках сидят, эти ваши мальчишки.
Фашист велел ему не хитрить.
— Мальчишка в синем шарфе, — уточнил он. — Он все время сидел тут, — он указал на место, которое я занимал почти три дня. Сейчас там сидела монахиня.
— Тут сидел какой-то мальчик? — спросил кондуктор. — Раз вы так говорите, так оно и было. Но я этого не помню. Понимаете, тут столько народу, как я могу запомнить какого-то мальчишку в зеленом шарфе.
— Синем!
— Зеленом, синем, какая разница? Каждый мальчишка — Божье наказание. Если вы его поймаете, наподдайте еще и от меня.
Немцы принялись кричать, фашист настаивал на том, что видел.
— И что вы видели? — спросил его один из немцев.
— Грязного жида.
Тогда к ним подошла пожилая женщина, сказала, что фашист прав, она тоже меня видела и что я только-только вышел из трамвая.
— Эти евреи хуже сорняков, — произнесла она недовольно. — Когда уже вы избавитесь от них всех?
— А мы, по-вашему, чем занимаемся? — удовлетворенно ответил ей немец. — Вы видели, куда он пошел?
Кондуктор побелел от страха.
— Конечно! Он отправился к Трастевере[32]. Бегите, вы еще его догоните!
Немцы вышли из трамвая и устремились в указанном направлении.
Кондуктор выдохнул, на его губах появилась почти незаметная улыбка. Старушка подмигнула ему: она отправила немцев в противоположную сторону.
Глава 11
Мы приходим к тете Саре около десяти. Она замужем за Джорджо Пройетти из католической семьи, поэтому они живут в Борго, рядом с Ватиканом.
Когда папа меня видит, то сначала не верит глазам. Он дотрагивается до меня, проводит рукой по моим волосам, по щеке.
— Это правда ты? — произносит он и обнимает изо всех сил, до боли. Когда он меня отпускает, замечаю, что у него красные глаза, он уже два дня как плачет. Он спрашивает, как я спасся. Я рассказываю ему все, с начала до конца, с первых выстрелов до того, как мама вышла и отправилась к Термини, чтобы предупредить его не возвращаться в гетто.
— Это я виноват, — бормочет он. — Я ей велел идти домой, взять детей и бежать в Тестаччо, я бы туда тоже добрался. Если бы я ее задержал, она не оказалась бы в грузовике.
— Нет, — возражаю я, — она бы вернулась к нам. Она ни за что бы не осталась в безопасности, зная, что мы в гетто. Ни за что на свете.
Я не просто стараюсь облегчить папино горе. Так и правда бы произошло, я слишком хорошо знаю маму. Она бы даже рассердилась, попытайся папа задержать ее. Потому что для нее мы, дети, — самое главное в жизни.
Папа внимательно на меня смотрит. Его глаза напоминают два колодца, полных боли, но постепенно в них появляется сомнение, а потом — некоторое облегчение. Не его вина, что Джинотта вернулась в гетто, она бы все равно туда пошла. Он сморкается.
— Расскажи мне все с самого начала. Сколько было времени, когда ее схватил немец?
— Около половины шестого.
— Кого ты видел вместе с ней в грузовике?
— Сеттимию с матерью и сестрами… Мозе тоже, как я сейчас вспоминаю.
— Как ей удалось вытолкнуть тебя из кузова?
— Не знаю. Я стоял как истукан, я хотел спасти ее, но не знал, что делать. Она сердилась, говорила, что я забрался в самое пекло. Я ничего не понимал, и тут, не знаю как, она сбросила меня, и я оказался на улице.
— А потом? Что произошло потом?
Я рассказываю ему о том, что случилось на Виа ди Сант-Амброджо, о немце, которого отвлекла корова, о доме Анны, о втором грузовике у портика Октавии. Я рассказываю и снова переживаю все, что было, и это похоже на страшный фильм. Сердце бьется сильно-сильно, словно я убегаю от кого-то. Я задыхаюсь, и мне сложно говорить. Тетя меня прерывает, велит успокоиться и выпить воды. Я подчиняюсь.
Я продолжаю рассказ с того, как иду к Монте Савелло, как смотрю вниз, руки в карманах, капли дождя в волосах, они ползут по спине, наполняют ботинки.
— А потом? — спрашивает папа.
Я восстанавливаю дыхание, делаю еще один глоток воды:
— Потом я сел в трамвай. И оставался там до сегодняшнего утра, пока Давиде не увидел меня и не сообщил, что вы здесь, в Борго.
— Ты все это время провел в трамвае? И ночью тоже?
— Да, в депо. Мне даже приносили поесть…
— Почему ты не отправился к тете?
— Я знал, что немцы ищут нас по всему Риму. Мне показалось, что в трамвае среди толпы спрятаться лучше всего.
Он опускает голову, потом просит:
— Расскажи мне еще про маму. Все-все, что помнишь, все детали, с самого начала.
Я начинаю с начала. Тем временем входит Бетта, она была с тетей у соседки. Увидев меня, она бросается мне на шею и тоже просит рассказать ей все.
— А вы? — спрашиваю я наконец. — Как вы спаслись? Где спрятались?
— В спальне у родственников. Не хватает лишь мамы. Из всей семьи взяли только ее.
— После того как ты убежал, — говорит Бетта, — мы ждали, но вы не возвращались. Я высунулась наружу и увидела, что немцы забирают не только мужчин, как сказала мама, но и женщин, и детей. Тогда я велела остальным немедленно спускаться, поняла, что мы должны бежать. Внизу в подъезде я встретила тетю Ребекку, которая сказала мне не выходить на площадь и бежать по другой улице. Мы спрятались у нее дома. Потом она хотела отправиться сюда, в Борго, и я решила, что нам лучше вернуться. Я пошла по Виа делла Реджинелла. Вдруг я услышала маму, она кричала как сумасшедшая: «Бетта, беги! Беги!» Я собиралась открыть дверь подъезда, но она сказала: «Нет, нет! Туда!» Мы вернулись со стороны синагоги. Я оглянулась на мгновение и успела увидеть, как маму хватает немец и головой ударяет о стену.
У меня перехватывает дыхание.
У остальных тоже.
Какое-то время мы слышим только тикание больших часов на комоде. Оно бьет меня по ушам, словно молоток по колоколу.
Я смотрю на папу. Он снова плачет. Бетта тоже.
Тетя Сара отводит младших братьев и сестру в другую комнату. Нандо сразу же идет за ними.
Воздух такой тяжелый, что не вдохнешь. Я снова будто под водой, как когда немец приставил дуло винтовки к моей груди. Чтобы разрушить оплетшие нас чары, я спрашиваю:
— Вы уверены, что мама на станции Тибуртина?
Бетта смотрит на папу, потом на меня.
— Да, — говорит он, — никто не может подойти к этому поезду… Немцы убили троих, те пытались сбежать. Они стреляют во всех, кто приблизится.