В демонстрации 5 ноября вместе с другой учащейся молодежью участвовали и ученики промышленного училища.
Долго волновалась казанская молодежь после этого памятного дня. То и дело в университетских аудиториях и на частных квартирах устраивались сходки.
На заводах и фабриках возникало всё больше и больше тайных, подпольных кружков, которыми руководили студенты — социал-демократы.
Студент, к которому направил когда-то Сергея Христофор Спруде, тоже был социал-демократом и руководителем кружка.
Звали его попросту Виктором, без всякого отчества, парень он был простой и веселый. Глядя на его безусое, мальчишески-насмешливое лицо, трудно было поверить, что ему под тридцать лет. Только по его выцветшей, когда-то синей, а теперь голубовато-серой фуражке можно было узнать в нем старого студента.
Сергей изредка бывал у него, просиживал с ним целые вечера, спорил, пил чай и уходил домой, унося под шинелью брошюрки, газеты, а иной раз и объемистую книгу.
Однажды вечером, вскоре после похорон Симонова, Сергей зашел к Виктору.
— Вас-то мне и нужно, — сказал Виктор. — Может, вы мне что-нибудь посоветуете.
Сергей сел на старый, продавленный диван, а студент начал ходить по комнате, дымя папиросой и, видимо, что-то обдумывая.
Потом он подсел к Сергею поближе.
— Послушайте, — сказал он, — у вас в механических можно было бы что-нибудь смастерить так, чтобы начальство об этом ничего не знало?
— А что именно нужно? — спросил Сергей прямо. — Ведь вас, вероятно, не гидравлический пресс интересует и не кронциркули…
Виктор засмеялся.
— Пресс не пресс, а что-то в этом роде. Понимаете, какая история… Нам нужно кое-что тиснуть. Срочно. В большом количестве экземпляров. А на гектографе далеко не уедешь. Так вот, не можете ли вы что-нибудь изобрести? Станочек какой-нибудь или наборную коробку с валиком. Шрифт у нас есть типографские рабочие выручили.
Сергей задумался.
— Что ж, надо сообразить… Коробка — дело не такое хитрое. Но ведь это немногим лучше гектографа. Сотни две-три листовок напечатаете — и конец…
— Ну, что поделаешь, — развел руками Виктор. — В типографии Тимофеева, на Большой Проломной, можно было бы зараз и десять тысяч экземпляров напечатать, но там, пожалуй, нашего заказа не примут…
— Постойте, — сказал Сергей. — Мне кое-что пришло в голову.
— Ну, ну?
— У нас в механических мастерских сейчас чинят одну штуку, которая могла бы для этого дела пригодиться. Не хуже тимофеевской будет, но только много поменьше.
— Это было бы замечательно, — сказал Виктор вставая.
Сергей тоже встал.
— Так вот, значит, я попробую ее достать и передать вам. Она к нам прислана из какого-то общества помощи слепым. Но сейчас, я думаю, она нужнее зрячим… Только надо сообразить, как всё это устроить.
— Добре, — сказал Виктор. — Завтра я сообщу об этом своим, а вы мне скажете, как обстоит дело. Приходите вечером в городской театр. Там встретимся.
Разговор этот происходил 13 ноября. А к 15 ноября Сергей надеялся уже исполнить свое обещание.
Но 14-го случилось событие, которое неожиданно помешало этому делу.
Глава XXXVIIIШКОЛЬНЫЙ БУНТ
14 ноября в Казанском городском театре был устроен спектакль-концерт в пользу неимущих студентов. Участвовали в концерте сами же студенты.
Еще за несколько дней до этого в городе поговаривали о том, что студенческий концерт непременно закончится демонстрацией.
К ярко освещенному подъезду театра то и дело подходила молодежь. Перед широкими ступенями не спеша, вразвалку прохаживались городовые. Сегодня их было особенно много, — видно, полицеймейстер прислал усиленный наряд.
Три товарища — Сергей Костриков, Асеев и Яковлев — подошли к театру и огляделись по сторонам. У них не было в кармане разрешения директора, а попасть в театр на этот раз было необходимо.
Товарищи уже собирались было проскользнуть в дверь, как вдруг увидели в двух-трех шагах от себя пронырливого и вездесущего надзирателя Макарова. Макаров стоял, заложив руки назад, и смотрел на них в упор. Бежать было поздно. Заметив трех учеников, надзиратель прищурился и, видимо, хотел что-то сказать. Но Асеев его опередил:
— Здравствуйте, Панфил Никитич. А нас сегодня господин инспектор за примерное поведение отпустил в театр.
И, не дав надзирателю опомниться, товарищи уверенно пошли в подъезд.
В фойе, украшенном гирляндами елок, играл военный духовой оркестр. В киосках студенты и курсистки продавали цветы, программы и конфеты. Сегодня в театре собралась почти вся учащаяся молодежь Казани. Среди студенческих тужурок только изредка мелькали черные штатские сюртуки и нарядные платья дам. Почти у всех на груди были приколоты номера для «почты амура».
Сергей, Асеев и Яковлев долго бродили по фойе среди публики. Они искали глазами Виктора. Вдруг к Сергею подбежала гимназистка с длинными косами. Через плечо у нее висела на голубой ленте сумка с надписью: «Почта амура».
— Вы номер 69? — спросила она улыбаясь. — Вам письмо.
Сергей распечатал маленький сиреневый конверт и увидел три строки, написанные крупным, размашистым почерком:
«Жажду с Вами свидания. С нетерпением жду в Державинском сквере после концерта. Третья скамейка от входа направо».
Письмо было от Виктора.
Не успел Сергей сунуть сиреневый конверт в карман, как Асеев зашептал:
— Широков, Широков! Смотри, Широков идет!
Товарищи обернулись и увидели грозу всего училища — инспектора Широкова, Алексея Саввича. Он входил в фойе, торжественный и парадный, с орденом на шее и орденом на груди. А за ним семенил, щуря глаза и вытягивая шею, надзиратель Макаров. Товарищи переглянулись и быстро шмыгнули в коридор. Но на этот раз им не удалось улизнуть от Макарова.
Он схватил Сергея за рукав и сказал сердито:
— Стыдно, господа, врать. Стыдно. Господин инспектор и не думал вам давать разрешения. Прошу сию же минуту оставить театр и отправиться домой.
Сергей и его два товарища молча поклонились и пошли в раздевалку. Там они постояли за вешалкой минут десять, а потом снова поднялись наверх.
Концерт уже начался.
Вся публика была в зрительном зале. Только несколько человек опоздавших, столпившись кучкой, стояли у закрытой двери. Из зала доносился шумный рокот рояля и тонкий голос скрипки. Потом по всему залу прокатились дружные аплодисменты, кто-то крикнул «браво», и студент-распорядитель с пышной розеткой на груди пропустил опоздавших в зал.
В эту минуту на сцену вышел другой студент, тоже с розеткой на груди, и громко объявил:
— «Умирающий лебедь» Бальмонта. Исполнит студент Казанского университета Пав-лов-ский. У рояля ученица Московской консерватории мадмуазель Фельдман.
Из-за кулис вышла на сцену тоненькая девица в черном тюлевом платье с красными гвоздиками у пояса, а за ней белокурый студент с широкими плечами и задорно закинутой назад головой. Форменный сюртук сидел на нем мешковато, — видно, был с чужого плеча.
Девица подсела к роялю и опустила тоненькие руки на клавиши, а студент шагнул к рампе и, оглядев зал, полный молодежи, начал ровным, сильным, широким голосом:
Над седой равниной моря ветер
тучи собирает…
По залу пробежал легкий шорох.
А голос со сцены зазвучал еще сильнее и повелительнее:
Между тучами и морем гордо реет
Буревестник, черной молнии подобный.
То крылом волны касаясь, то
стрелой взмывая к тучам, он кричит,
и — тучи слышат радость в смелом
крике птицы.
В этом крике — жажда бури! Силу
гнева, пламя страсти и уверенность в
победе слышат тучи в этом крике.
Студент на мгновение остановился, и вдруг в ответ ему сверху, с галерки, захлопали.
Чайки стонут перед бурей
стонут, мечутся над морем и на дно
его готовы спрятать ужас свой пред
бурей.
И гагары тоже стонут, — им,
гагарам, недоступно наслажденье
битвой жизни: гром ударов их
пугает…
Кто-то, пригнувшись, испуганно и торопливо пробежал через зал…
Глупый пингвин робко прячет
тело жирное в утесах…
Из ложи полицеймейстера раздался хриплый окрик:
— Занавес! Прекратить безобразие!
Толстый лупоглазый полицеймейстер стоял, перегнувшись через барьер, и махал кому-то в дверях белой перчаткой.
Публика соскочила со своих мест и бросилась к рампе. Раздались свистки, взволнованный звон шпор, но занавес не опускался. А студент, стоя уже на самом краю рампы, читал полным, сильным голосом, покрывающим весь шум в зале, стихи Максима Горького — «Буревестник».
— Буря! Скоро грянет буря!
Это смелый Буревестник гордо
реет между молний над ревущим гневно
морем; то кричит пророк победы:
— Пусть сильнее грянет буря!..
В задних рядах десятки молодых голосов подхватили последние слова:
— Пусть сильнее грянет буря!..
Занавес медленно опустился. Публика повалила к выходу. Помятый в толпе школьный надзиратель Макаров робко пробирался в раздевалку, когда мимо него по лестнице, весело перепрыгивая через ступеньки, пробежали три ученика Казанского промышленного училища — Костриков, Асеев и Яковлев.
Прямо из театра Сергей отправился в Державинский сквер на условленное свидание. Домой он вернулся поздно.
На следующее утро, как всегда, товарищи отправились в училище. Асеев и Яковлев задержались в шинельной, а Сергей, с чертежами подмышкой, пошел в класс. У дверей его встретил надзиратель Макаров.
— Костриков, — сказал он спокойно и даже как будто лениво. — Будьте любезны проследовать в карцер.
В карцере, темной длинной комнате, похожей на тупик коридора, было холодно и пахло плесенью. Через пять минут туда привели и Асеева и Яковлева. Не успел надзиратель повернуть в замочной скважине ключ, как Яковлев запел: