Юлия Константиновна начала раздавать приютским носовые платки. Платки были большие, и на углу каждого красными нитками была вышита метка: Д.П.М.Д. — Дом призрения малолетних детей.
Но это было еще не все. Как только роздали платки, Дарья принесла сумки — добротные, из сурового полотна. Они были похожи на кошели, с которыми уржумские хозяйки ходили на базар. Только у этих сумок были не две лямки, а одна длинная лямка, и их можно было надевать через плечо. На каждой сумке сбоку темнела круглая приютская печать.
Потом ребят вывели на двор, и Юлия Константиновна, в черной тальме и белых кружевных перчатках, вышла на крыльцо.
— Дети, за мной! — скомандовала она и, подобрав длинную юбку, медленно пошла к воротам.
Пары потянулись за ней.
У ворот дворник Палладий, в чистом фартуке, низко поклонился Юлии Константиновне.
— Пошли? — спросил он и распахнул калитку.
— Пошли! — сказала Юлия Константиновна.
Приютские шли важно по улице. Им казалось, что сегодня день особенный — вроде воскресенья, хотя все отлично знали, что был вторник.
Из ворот одного дома вышла женщина с тяжелой бельевой корзинкой на плече; она остановилась, опустила корзинку на землю и долго глядела вслед приютским.
— Куда это их, сирот, повели? — сказала она, покачивая головой.
— В школу, тетенька! — крикнула девочка из последней пары.
Ребята старались итти в ногу. Кто-то даже начал считать:
— Раз, два! Раз, два!
Но считать и маршировать пришлось недолго — школа была на этой же улице, только наискосок. Около маленькой желтой калитки Юлия Константиновна сказала:
— Дети, не толкаться! Входите по одному.
А как не толкаться, когда всякому хочется поскорей попасть на школьный двор, а калитка такая узкая!
Школьный двор ничем не отличался от остальных уржумских дворов. Был он мал, порос травою; в глубине двора был садик, а в садике виднелся кругленький столик и скамеечки, — видно, учитель здесь летом пил чай.
На палисаднике висело детское голубое одеяло и маленькая рубашонка.
У крылечка разгуливали толстые утки.
— Это чьи утки? — спросил Сережа у Пашки.
— Учителевы, — ответил Пашка и хотел еще что-то прибавить, но не успел.
Приютских ввели в темные сени.
Только что вымытый пол еще не просох, и ребята на цыпочках прошли через сени до входных дверей.
Из комнат доносился топот, какая-то возня и детские голоса. Вдруг дверь приоткрылась, и ребята увидели Сократа Ивановича, маленького бледного человека в синей косоворотке.
— Проходите, зяблики, в залу! — крикнул он. — Сейчас будем молитву читать.
— В залу, — громким шопотом сказала Юлия Константиновна и, шумя юбкой, пошла впереди ребят.
Залой называлась небольшая пустая комната с низким потолком и тремя скамейками у стен.
Здесь было полутемно, потому что перед окнами росли густые кусты сирени.
— Темно, как у нас в столовой, — сказал кто-то из приютских.
В залу вошел приютский поп, отец Константин. Он, как всегда, пригладил рукой длинные волосы, поправил на груди крест и начал читать молитву.
И молитва тоже была знакомая. Ее в приюте читали каждый день. После молитвы ребят повели в класс.
Здесь Сережа впервые увидел школьные парты. Ему очень понравилось, что парта — это и столик и скамейка вместе. А еще больше понравилось, что в ящик парты можно прятать книги и сумку.
Его посадили рядом с Пашкой.
Сережа не успел толком разглядеть класс, как вошел учитель Сократ Иванович, и начался урок.
— Ну, зяблики, кто из вас знает буквы, поднимите руку, — сказал Сократ Иванович.
Сережа знал уже три буквы — те самые, которые ему когда-то показал Санька. Но поднять руку побоялся. Он оглядел через плечо класс и увидел, что всего только двое из приютских подняли руки. Да и те держали руки так близко от лица, что нельзя было понять, подпирают ли они рукой щеку или хотят отвечать учителю.
Тут Сережа набрался храбрости и стал медленно вытягивать руку кверху.
Сократ Иванович его заметил.
— Ну, отвечай. Ты сколько букв знаешь?
— Три!
— Какие?..
— Пы, сы, о.
— Отлично. А изобразить их на доске сможешь?
Сережа замялся.
— Можешь написать их на доске? — спросил еще раз учитель.
— Я палкой на земле писал и углем на сарае тоже писал, — тихо ответил Сережа.
— А ну, попробуй теперь мелом написать на доске.
Сережа вылез из-за парты и пошел к большой черной доске.
Сократ Иванович дал ему кусок мела.
Доска была высокая, на подставке. Даже до середины ее Сережа никак не мог дотянуться, хоть и привстал на цыпочки.
— Пиши внизу, — сказал Сократ Иванович.
Сережа написал внизу с края доски две огромных буквы.
— О — баранка. Сы — полбаранки, — бормотал он про себя, выводя буквы.
Как пишется буква «П», он вдруг позабыл.
— Ты что там шепчешь? — спросил Сократ Иванович.
— Сы — полбаранки, — повторил Сережа тихо, — пишется так.
— Молодец! Ну иди на место. А как твоя фамилия, «полбаранки»?
— Костриков, Сергей.
— Ну, иди, Костриков Сергей, на место.
В этот день Сережа узнал еще три новых буквы, но не вразброд, как показывал ему Санька, а по порядку: А, Б, В.
Так началось Сережино ученье.
Прошла первая школьная неделя, и опять наступило воскресенье.
На завтрак дали ненавистную кулагу. Сережа глотал ее с трудом — только бы поскорей доесть.
После завтрака, как обычно, начали читать молитву, а после молитвы к Юлии Константиновне подошел учитель закона божия, отец Константин. Они вышли оба в коридор, и батюшка, придерживая на груди крест, принялся что-то рассказывать начальнице. Медленно ходили они взад и вперед по длинному коридору, а позади, словно тень, шагал Сережа. Ему хотелось скорей домой, а без позволения уходить не разрешалось. Перебивать Юлию Константиновну, когда она с кем-нибудь разговаривала, тоже не полагалось. Хочешь не хочешь — жди, пока она кончит.
Наконец батюшка распрощался и пошел вниз.
Сережа опрометью бросился к Юлии Константиновне.
— Заждался, небось! Ну, иди домой, — сказала Юлия Константиновна.
Сережа поглубже нахлобучил картуз и пустился бежать. Он перевел дух только возле своего дома. Калитка была раскрыта. Двор пуст. Сережа вошел в дом. В кухне на полу сидела Лиза и укачивала куклу.
— Бабушка! Сережа пришел!
Бабушка выглянула из-за печки.
— Ты что это такой красный да потный? — удивилась она. — Уж не подрался ли с кем?
— Я теперь, бабушка, в школу хожу! — выпалил Сережа.
— Вот и хорошо. Грамотным человеком станешь, — сказала бабушка и перекрестилась. Сама она не умела ни читать, ни писать.
— Бабушка, я пойду к Сане!
— Иди, да с мальчишками не озоруй.
Но Сережа, уже не слушая ее, хлопнул дверью.
Саньки, как назло, не было дома, и Сереже добрых полчаса пришлось просидеть на камне у ворот.
Наконец Санька появился, — оказалось, что его посылали в лавочку. Сережа чуть увидел его, сразу же выпалил все свои новости:
— Уже вызывали… Сократ Иваныч каждый день нам по три новых буквы показывает. Скоро научит читать и писать и в уме складывать!..
В это время бабушка позвала их в дом.
— Ну, грамотеи, — крикнула она из окошка, — идите домой — оладьи есть!
Когда на улице стемнело, бабушка начала собираться провожать Сережу в приют. Надев на плечи старую шаль, она вышла на двор, посмотрела на высокую крапиву около сарая и сказала вздыхая:
— Ну, я собралась. Пойдем-ка в приют.
— Я сам нынче пойду, — ответил Сережа и подтянул за ушки сапоги.
— Ишь ты! — сказала бабушка. — Ну сам, так сам. — Она махнула рукой и пошла обратно в дом.
В этот вечер Сережа один, без провожатых, отправился в приют.
Всё больше и больше Сережа привыкал к приютской жизни. С тех пор как он начал ходить в школу, приют уже не казался ему таким постылым, как раньше. Начальница, Юлия Константиновна, была им очень довольна. С мальчиками он непрочь был подраться, но девочек и маленьких ребят не обижал, не щелкал их по стриженым затылкам, не драл за уши, как другие приютские. В школе он учился хорошо, а в приютской мастерской, где плели корзины и шляпы, старик-мастер Пал Палыч им нахвалиться не мог. Никто из ребят не умел так искусно плести донышки для соломенных шляп и ручки для корзин, как Сережа. У всех ребят донышки получались либо вытянутые наподобие колбасы, либо острые. А такие шляпы на рынке никто не хотел покупать.
Бабушка Маланья частенько рассказывала Саниной матери про Сережины успехи.
— В приюте, Степановна, говорят: толк из Сережи выйдет. К ученью способности обнаружил. И характер у него настойчивый. Другой ребенок попишет, попишет и бросит, если у него что не выходит. А наш вспотеет весь, а уж своего добьется. Я упорная, а он еще упорнее. Прошлой осенью какой с ним случай вышел. Играл он во дворе, дом из песка строил. Так занялся, что ничего кругом не слышит и не видит. Вдруг дождь как хлынет. Я за Сергеем: «Иди домой!» кричу, а он и ухом не ведет. Выскочила я под дождь, схватила его за руку и в сени втащила. Только отвернулась — он опять на двор. А дождь так и хлещет, словно из ведра. Я ему из окошка кулаком грожу: иди, мол, озорник, в дом. А он сидит на корточках, весь мокрый, грязный, и кричит: «Дом дострою и приду!» Я только рукой махнула. Весь в меня характером вышел!
Глава XIIПРИЮТСКИЕ И ГОРОДСКИЕ
Наступила зима. Начались первые заморозки. По утрам лужи около крыльца затягивались тоненькой, прозрачной корочкой льда. Стены, забор, калитка и даже старая бочка возле сарая — всё побелело от инея.
— Зима, зима! — кричали ребята и бежали на двор пробовать первый лед.
Хрупкий и прозрачный, он сразу же ломался под ногами, и темная вода заливала сапоги. К полудню от инея на крыше не оставалось и следа. Иней быстро таял.
— А вдруг зима совсем не придет? — горевали ребята.