— Александровское вятское реальное училище, — отчеканил Санька.
— А почему Александровское?
— Потому что в честь Александра, царя. — И, помолчав, добавил: — Хочешь, примерь мою форму!
Сергей надел на себя пальто и фуражку. Фуражка оказалась ему мала, а пальто не сходилось в груди, хотя полы его волочились по земле, а из рукавов не было видно рук.
— Ты словно поп в рясе, — засмеялся Саня.
Сережа торопливо стал стаскивать тяжелое ватное пальто.
— Давай-ка лучше сбегаем к нам на училищный двор, — сказал он Сане. — Я тебе кое-что покажу.
— Чего я там не видел, — лениво ответил Санька, по все-таки пошел.
Придя на школьный двор, Сергей сел на землю и стал снимать сапоги.
— Это зачем?
Сережа улыбнулся и вместо ответа снял с себя куртку, а потом подвернул брюки выше колен.
Подбежав к трапеции, он ловко ухватился за перекладину лестницы. Перебирая руками перекладины одну за другой, он стал подтягиваться на вытянутых руках до самого верха. Тело его слегка раскачивалось из стороны в сторону.
— У нас на гимнастике только учитель так умеет. Он офицер, — сказал Саня.
— Это я за год наловчился! — крикнул Сережа сверху и, спрыгнув на землю, вытер руки о траву. — Сейчас будет фокус-покус номер два!
Он подбежал к толстому столбу рядом с лестницей и, обхватив столб ногами, быстро и ловко начал взбираться наверх. Очутившись на верхушке столба, он перепрыгнул на трапецию, которая была рядом, и принялся раскачиваться на руках. А под конец два раза перекувырнулся через голову.
— Обезьяна, настоящая обезьяна, — сказал Санька.
Обезьян он никогда в жизни не видел, но слышал, что обезьяны умеют ловко лазить по деревьям.
Когда Сергей показал Сане все свои фокусы, они уселись на траву и начали разговаривать.
Саня рассказал о своих новых школьных товарищах, об учителях и о самом городе Вятке.
По его словам выходило, что Вятка — это огромный город, немногим меньше Петербурга. Дома там все каменные и есть даже трехэтажные. В городском саду с утра до вечера играет оркестр военной духовой музыки. А в соборе служит сам архиерей.
Сережа лежал на траве и, подперев голову руками, жадно слушал товарища.
На самом деле Вятка была захолустным провинциальным городком, где улицы освещались так же, как и в Уржуме, керосиновыми фонарями. Осенью и весной из-за непролазной грязи нельзя было отличить мостовую от панели. Одним только способом и можно было пробираться в это время по городу: прижимаясь к домам и хватаясь руками то за стены, то за окопные наличники.
— А еще в Вятке крамольники живут, как у нас в Уржуме, — сказал напоследок Саня.
Это была правда. В Вятку начали высылать политических ссыльных еще раньше, чем в Уржум.
Саня наконец замолчал.
Теперь была Сережина очередь рассказывать товарищу новости. Сережа призадумался.
Чем удивишь Саньку — ведь он и сам уржумский, сам учился в УГУ!
Приятели посидели на скамейке еще немного и пошли обратно на Полстоваловскую.
Дома Саня начал показывать Сереже свои учебники, которые он привез из Вятки.
— А это по-какому? — спросил Сергей, раскрывая одну из книжек.
— Это по-немецки.
— Ты умеешь разве?
— Умею. И читать и писать.
— А говорить?
— Тоже. Только не очень много.
— Ну, а скажи, как по-немецки будет стол?
— Дер тыш.
— А стул?
— Дер штуль.
— А коза? — спросил Сережа, увидев за окном на дворе старую Шимку.
— Мы козы еще не проходили!
— Я тоже хочу учиться по-немецки, — сказал Сергей и снова стал перелистывать немецкую книжку.
— В Уржуме немецких учителей нет, они только в Вятке живут.
— Ну и что же? Вот кончу УГУ и тоже в Вятку поеду учиться, — ответил Сергей.
Саня усмехнулся, но не стал с ним спорить.
Когда на другой день Сережа после обеда прибежал из приюта к бабке во двор, Санька был уже не вятский, а прежний — уржумский.
Шинель, фуражку с гербом, штаны, куртку и даже ремень — все отняла и спрятала в сундук мать, чтобы Санька зря не трепал формы.
Санька стоял во дворе в полукоротких штанах и в прошлогодней рубахе с полукороткими рукавами и мыл в кадке под капелью грязные босые ноги.
— Пойдем на мельницу за окунями, — позвал Сережа Саньку.
Санька сбегал в сени за ведром и удочками, и товарищи отправились по знакомой дороге к мельнице. Сначала шли нога за ногу, загребая и поднимая столбы пыли по дороге, а потом вздумали бежать наперегонки. Так припустились, что только пустое ведро брякало да удочки за плечами тряслись.
— А ты в Вятке рыбу ловить ходил? — спросил Сережа, когда они уселись на отлогом берегу пруда, около мельницы.
— Ходил, — нехотя ответил Санька и забросил удочку.
— А в Вятке какая рыба водится?
— Да ну тебя с этой Вяткой! Рыба как рыба… У нас в Уржумке окуни, пожалуй, пожирней будут.
И Сережа понял, что Санька хоть и расхваливал Вятку, но по душе ему больше Уржум.
До самого конца июля Санька ни разу не заикнулся больше о Вятке и не вспоминал о своем АВРУ. Только за неделю до отъезда, когда мать вытащила из сундука его форму, он вдруг сказал:
— Эх, кончилось леточко! Скоро мне опять придется в Вятку ехать.
Глава XVIВТОРОКЛАССНИК
Саня опять уехал в свою Вятку, в АВРУ, а Сережа остался у себя в Уржуме, на Воскресенской, в «Доме призрения».
Через неделю, шестнадцатого августа, должны были начаться в УГУ занятия.
Все говорили, что во втором классе учиться будет потруднее. Прибавят еще один урок — географию, и занятия будут кончаться на час позже.
А по русскому станут задавать не пересказы, как в первом классе, а сочинения. Это значит — надо будет «сочинять», все придется выдумывать самому из головы. И все-таки Сережа шел в класс веселый. Для приютских школа была не то, что для городских. Здесь они иной раз забывали, что они «приютские».
В классе Сережа опять занял вторую парту около окна.
Первый урок был русский. Начался он как обычно: Никифор Савельевич вошел в класс точно так же, как входил в прошлом году.
Левой рукой он прижимал к груди толстую папку, а правой рукой быстро размахивал.
Только рубашка у него была новая — не белая, а суровая и вышитая не васильками и ромашками, а маками.
Еще ребята заметили, что Никифор Савельевич за лето очень загорел — даже его наголо бритая, словно лысая, голова стала коричневой.
— Ну, друзья, нагулялись, отдохнули? — спросил Никифор Савельевич, отдуваясь, и сам же ответил: — Нагулялись, отдохнули. А теперь будем учиться! Напишите-ка, друзья, сегодня для начала классное сочинение.
Все переглянулись.
— На тему «Наш двор», — громко сказал Никифор Савельевич и уселся за стол.
Ну, это дело не такое уж трудное — написать про школьный двор. Пожалуй, это даже легче, чем пересказ; там запомнить надо, что после чего, а здесь гляди себе в окно и пиши.
Так и начинать сразу можно: «Наш двор не очень большой. В правом углу нашего школьного двора стоит сарай с дровами, а напротив сарая стоят «гиганты» и рядом трапеция…» — и так дальше, все по порядку.
Но хоть сочинение о школьном дворе показалось всем очень легким, писали его ребята долго.
А Сережа, который всегда подавал пересказы первым, подал Никифору Савельевичу в этот день работу перед самым звонком, вместе с Филипповым. Никифор Савельевич сложил в стопку голубые тетрадки с сочинениями и взял их с собой домой. К завтрашнему утру он обещал проверить и принести тетрадки.
— Лучшее из ваших сочинений, друзья, я прочитаю вам вслух, — сказал Морозов, выходя из класса.
Наутро Никифор Савельевич вошел в класс и сразу же сказал:
— Послушаем сочинение Кострикова Сергея «Наш двор».
И, раскрыв верхнюю тетрадку, он начал читать так же громко и раздельно, как читал «Вия».
Сочинение удивило весь класс. В нем говорилось, что на школьном дворе под высокими деревьями растет трава и очень много цветов, что площадка посыпана песком. Трапеции, скамейки, «гиганты» выкрашены зеленой масляной краской, а посреди двора стоят новые, высокие качели с толстыми канатами. Зато про старый сарай и про дрова в сочинении не было ни слова.
Не успел Никифор Савельевич дочитать это сочинение, как школьники, словно по команде, уставились в окна. За окнами был маленький пыльный двор, чахлые пожелтевшие тополя и старые «гиганты», на которых ветер раскачивал полусгнившую веревку, завязанную узлами.
— Все наврал, — пробубнил Чемеков. — Ничего этого у нас нет — пи скамеек, ни качелей.
— А может, будут! — тихо ответил Костриков.
— Будут! — Кто-то из ребят на последней парте фыркнул.
— Хорошее сочинение, — сказал Морозов. — Толково написано!
Смех сразу же смолк.
После уроков Морозов подозвал к себе Сережу.
— Ты книжки читать любишь? — спросил он.
— Когда интересные, люблю.
— А что же ты читал?
Сережа назвал три книги, которые ему очень понравились. Он их брал в школьной библиотеке. Книги эти были: Аксакова «Детские годы Багрова-внука», Лажечникова «Ледяной дом» и Дефо «Робинзон Крузо».
— Вот что, брат, забеги ко мне завтра после уроков, я тебе одну хорошую книжицу дам, — пообещал Никифор Савельевич.
Сережа обрадовался. В школьной библиотеке он перебрал все книги. Уже читать было нечего.
В городе было четыре библиотеки. На Воскресенской — три: городская, земская и частная. И одна библиотека-читальня — на Казанской улице. Но все четыре библиотеки были для взрослых. Детей туда не очень-то пускали. Только в библиотеку-читальню на Казанской ребята иногда заглядывали.
Старушка библиотекарша позволяла иной раз двум-трем ребятам посидеть в уголку и посмотреть картинки (книги в читальне на дом не выдавались, их можно было читать и разглядывать только на месте, в библиотеке).
Давала библиотекарша ребятам свободные книжки, то есть такие, которых никто не брал. Хоть не так уже много народу приходило сюда, но ребятам редко удавалось дочитать до конца интересную книжку. Придешь, бывало, в читальню на другой день, а ее, как назло, читает какой-нибудь дяденька или тетенька.