На этот раз Саня оказался дома.
За последний год он еще больше вытянулся и был выше Сергея чуть ли не на две головы. Он кончил реальное, но ходил все еще в форме — донашивал ее.
— Ну как, Серьга, понравилась тебе Казань? — сразу же спросил Саня.
— Отчего же не понравиться? Город большой, красивый. Одних учебных заведений, пожалуй, штук около ста будет, — сказал Сергей.
Саня недоверчиво покачал головой. Он вспомнил, что когда-то, приехав из Вятки, сам плел всякие небылицы.
Должно быть, и Сергей тоже малость прихвастнул.
— Ну, а как в Казанском промышленном — трудновато учиться?
— Как тебе сказать… Не то чтобы трудно, но работы хватает. Двенадцать предметов.
Оба помолчали.
— А ты еще не бреешься? — сказал Саня, поглядев на темный пушок, который появился у Сергея на верхней губе.
— Нет, думаю усы и бороду отращивать, — ответил Сергей и засмеялся.
Так разговор и не клеился. Наконец Сергей вскочил с места и сказал:
— Знаешь что — побежим-ка мы с тобой купаться… по старой памяти!
И друзья детства отправились на Уржумку.
Дорогой Саня нет-нет да и оглядывал искоса Сергея, точно никак не мог его узнать.
«И верно, Сергей какой-то странный и непонятный стал, не то задумчивый, не то строгий. А может, эту серьезность он только для виду на себя напускает», — раздумывал Саня, вышагивая рядом с товарищем.
— Слушай, а я совсем позабыл тебя спросить — немецкий язык у вас изучают? — сказал Саня.
Сергей мотнул головой.
— Какое там! Начальство считает, что «масленщикам» немецкий знать ни к чему…
«Нет, не хвастает, — подумал Саня. — Уж что за хвастовство, если масленщиком себя называет!»
На обратном пути после купанья, уже подходя к дому, Сергей взял Саню под руку и спросил негромко:
— А ты на Полстоваловскую к ссыльным не собираешься?
— Нет, не думал, — удивился Саня. — А тебе зачем?
— Хочу познакомиться. Не заглянуть ли нам завтра вечерком?
— Что ж, заглянуть можно. У меня ведь там как-никак учитель старый живет — Дмитрий Спиридонович Мавромати, — ответил Саня.
Глава XXXIКРАМОЛЬНИКИ
Все в городе от мала до велика знали старый одноэтажный домик под горой, в конце Полстоваловской улицы.
В этом домике, принадлежавшем вдове чиновника, старушке Анне Павловне, в трех комнатушках жили политические ссыльные, или, как их называли в городе, «крамольники». Было их девять человек, жили они дружной коммуной.
Старшим в этой молодой коммуне был рабочий ростовских мастерских Зоткин, человек лет тридцати, высокий, сутулый, с длинными, обвисшими усами. Он любил пошутить и прозвал домик под горой «Ноевым ковчегом».
Всю эту молодежь — студентов, рабочих — выслало сюда царское правительство: кого за принадлежность к рабочим подпольным организациям, кого за участие в стачечном комитете или в демонстрации. Пригнали их в Уржум с разных концов России. Были тут два поляка, два латыша, один украинец, один грек и трое русских.
И все они пришли по этапу.
В любую погоду, в зной или проливной дождь, шагали они по трактам и проселочным дорогам, прежде чем увидели зеленый холмистый городок Уржум над рекой Уржумкой.
Это была первая для них длительная остановка после тяжелого, многодневного пути с ночевками на этапных дворах. От рассвета до вечерней темноты шли они со своей партией по дороге. А конвойные ехали по сторонам на лошадях и поторапливали отстающих.
Не всегда ссыльные добирались до места ссылки прямым путем. Дмитрий Спиридонович Мавромати из города Ейска до Уржума путешествовал два с половиной месяца, а обычным путем на это нужно потратить всего пять дней.
Мавромати везли длинной кружной дорогой — из Ейска в Ростов, из Ростова в Самару, из Самары в Казань, из Казани в Уфу, из Уфы в Челябинск, из Челябинска в Екатеринбург, из Екатеринбурга в Вятку, из Вятки в Нолинск, а уже оттуда в Уржум. В каждом городе политическим приходилось ждать попутчиков ссыльных, которых направляли по одному с ними маршруту.
Иной раз они задерживались по педеле, а то и больше, в пересыльной тюрьме. Тюрьмы эти потому и назывались пересыльными, что через них «пересылались» арестанты.
В Уржум пригоняли еще не так много ссыльных. В Вятке их было больше, в Вологде, Архангельске и в Мезени еще больше. А уж про Сибирь и говорить нечего.
Там для ссыльных было много места.
Первым делом, как только «высланные под гласный надзор полиции» добирались до места назначения, они должны были явиться к исправнику. Он принимал их под расписку, словно вещи, и сразу же объявлял им все правила, которым они должны были подчиняться.
Правила были такие: два раза в месяц приходить к исправнику на проверку, никуда не отлучаться за черту города дальше чем за пять верст, а главное — не заниматься политикой и не заводить связи с местным населением.
Служить и заниматься преподаванием ссыльным строго запрещалось.
Политическим оставалось одно: идти в землекопы, каменщики или плотники. А в иных местах глухой Сибири политическим ссыльным подчас приходилось просто идти в батраки, чтобы только не умереть от голода.
Политические измышляли всяческие способы, чтобы хоть что-нибудь заработать. Братья Спруде в Уржуме стали заниматься огородничеством. Это были первые огородники, которые вырастили здесь парниковые огурцы и помидоры. Вся коммуна питалась овощами из своего огорода, да еще продавала их на сторону.
Рабочий Зоткин ходил на Уржумку ловить рыбу, и это тоже было подспорьем. Мавромати давал уроки, готовил ребят в реальное училище и гимназию. По закону это не полагалось, но в городе образованных людей было не так-то много, и полицейские власти смотрели на это сквозь пальцы.
Политические жили одной большой крепкой семьей — даже в ссылке они не теряли связи с товарищами, которые оставались на воле. Эту связь поддерживали перепиской. Письма передавали через надежного человека, чтобы миновать полицейский контроль.
В каждом городе и даже в деревне находились люди — рабочие, учителя, студенты, — которые, не боясь попасть под гласный или негласный надзор полиции, помогали ссыльным чем и как могли.
Через поля, леса и болота переносили они письма, брошюрки и нелегальные газеты, спрятанные в сапоги, под рубашку или зашитые в подкладку пиджака. Политические и в ссылке продолжали свое дело. На дальних окраинах они вели революционную работу. А недовольных царем и жандармами находилось немало повсюду, даже в самых глухих и дальних углах.
Царь и его жандармы просчитались. Каждый год высылали они из столиц и других городов «неблагонадежных», по от этого в городах число революционеров не уменьшалось, а увеличивалось, да и на окраинах их становилось все больше и больше. Ссыльные привозили с собой в медвежьи углы свои книги, свои мысли, свои песни.
Глава XXXIIДОМИК ПОД ГОРОЙ
Сколько раз Сергей, еще совсем маленьким, пробегал мимо старого домика на Полстоваловской, стараясь каждый раз заглянуть в окошко и подсмотреть, как живут эти странные, не похожие на уржумцев люди!
А теперь он поднимается к ним на крыльцо как гость.
Из открытого окна было слышно, как кто-то играл на скрипке.
Сергей и Саня постучались.
— Открыто, — послышался чей-то голос. — Входите!
Они толкнули дверь, прошли через маленькие сени и очутились в комнате, где за столом, покрытым суровой скатертью, у самовара сидело трое человек. Четвертый стоял, повернувшись лицом к окну, и, слегка раскачиваясь, играл на скрипке.
— Это и есть Мавромати, — шепнул Саня, кивнув головой на скрипача, и тотчас же громко сказал: — Добрый вечер, Дмитрий Спиридонович! Я к вам с товарищем зашел.
Мавромати, не отрывая подбородка от скрипки, улыбнулся ему и ответил:
— А, Саня! Ну садись, я сейчас доиграю.
Со стула поднялся высокий широкоплечий человек с белокурыми кудрявыми волосами.
— Будем знакомы. Франц Спруде, — представился он и крепко пожал мальчикам руки.
— Христофор Спруде, — сказал другой человек, тоже светловолосый, но с бородкой. Это был старший брат Франца.
Молодая стриженая женщина, панна Мария, налила гостям по стакану чая и подвинула к ним тарелку с баранками. «Бедно живут», — подумал Сергей, оглядевшись по сторонам.
В комнате не было никакой мебели, кроме трех узких железных кроватей вдоль стен. На самодельных деревянных полках лежало много книг. В простенке висел портрет Пушкина, нарисованный тушью.
— Что это ты, Дмитрий, сегодня играл? — спросила женщина, когда Мавромати опустил скрипку.
— Поэму Фибиха.
— А я думал, опять упражнение, — засмеялся старший Спруде, показывая крупные белые зубы.
— Если бы гаммы, я бы давно убежал, — отозвался Спруде-младший.
Не обращая внимания на их шутки, Мавромати присел к столу и, отхлебывая чай, спросил Саню:
— Как успехи? По тригонометрии подогнал?
— Чего теперь подгонять? — сказал Саня. — Я уже реальное окончил.
— Ну, поздравляю. А товарищ твой где учится?
— В Казани, в низшем техническом училище, — ответил Сергей.
— В Казани?
Тут разговор оживился. Ссыльные стали расспрашивать Сергея про училище, про город, про казанские новости.
Скоро вернулся с рыбной ловли рабочий Зоткин. Он принес и поставил перед панной Марией ведро, в котором трепыхалась рыба. Сергей и Саня заглянули в ведро: там была и крупная рыба, и много всякой мелочи. Больше всего места занимала щука, свернувшаяся в ведре кольцом.
— Завтра у нас будет рыбная уха, — весело сказал Франц Спруде и потер руки.
— Уха не бывает из телят, — поправил его Христофор Спруде, — она всегда рыбная. Пора выучить русский язык.
Все засмеялись, а громче всех — Франц Спруде.
«Хороший народ, веселый», — подумал Сергей.
Он уже чувствовал себя здесь как дома. Ему хотелось разговаривать, шутить, и было интересно слушать других. Саня смотрел на него с удивлением и молча пил чай.