— А почему не на покров?
— Раньше, Клаша, никак не выйдет! Деньжонок малость надо на свадьбу скопить, — сказал дядя.
Но свадьбу не пришлось справлять. В феврале 1915 года жениха взяли на войну и угнали на фронт под Ригу.
Глава третья
Письмо от дяди Сени было получено 23 октября. А 24-го Клаша собралась ехать к Кате. Она всегда ей отвозила читать дядины письма.
— Приспичило! Сегодня нужно всю квартиру прибрать, завтра день рождения Веры Аркадьевны, — забыла, что ли? — сказала сердито тетка.
Она была сегодня не в духе, и Клаша не стала спорить.
Часов в шесть, когда уже был вымыт пол, вытрясены ковры и вычищено серебро, Клаша поехала на Пресню.
Дома Мирониных не оказалось, Федор Петрович и Катя куда-то ушли.
— Подожди, Катя обещалась скоро вернуться, — сказал сосед по комнате, старикашка сапожник. — Иди посиди у меня.
В маленькой тесной его комнатушке пахло табаком, кожей и сапожным клеем. На полу валялись сапоги, дамские туфли, обрезки кожи. Починенная обувь выстроилась на подоконнике и на верстаке. Старик взял черные ботинки с заплатками на носках и стал их чистить. Маленький, плешивый, на кривых ногах, он походил на гнома, — не хватало только длинной седой бороды. Щетка мелькала у него в руках, он что-то бормотал себе под нос.
В дверь постучали, и в комнату заглянул молодой парень со свертком под мышкой.
— Федор Петрович Миронин дома?
— Нету. Спозаранок куда-то ушел. А что передать надо? — спросил старик, разглядывая парня.
— Я попозднее сам зайду, — сказал тот и скрылся за дверью.
— Вот, черт хромой, не сидится ему дома! А тут люди ходят… Не иначе как опять в свой рабочий комитет на Прохоровку побег. Политик!
Клаше очень хотелось спросить, что это такое — «политик», но старик, бурча и вздыхая, полез под верстак и вынул оттуда лаковые мужские туфли.
На улице темнело. Маленькая комнатушка сапожника стала еще меньше и теснее. Старик влез на стол, снял висящую лампу-«молнию» и обрывком газеты медленно и осторожно начал протирать ламповое стекло.
Неожиданно за окном грянула песня:
Взвей-тесь, соколы, орла-а-ами!
Пол-но горе горева-а-ать.
Клаша увидела, как в сумерках по улице прошли юнкера в сторону Ходынки, все в длинных солдатских шинелях защитного цвета.
— Погодите, взовьетесь, чики-брики, только перышки полетят, — пробурчал старик.
Он задернул ситцевую занавеску, зажег лампу и стал собирать рассыпанные деревянные гвоздики.
Шаркая ногами, он медленно ходил около стола.
— Ну что за поганый народ эти заказчики! Торопят, торопят сапожника, а сами вовремя не являются! — ворчал старик.
Клаше показалось, что она давно уже сидит у сапожника. Она встала с табуретки.
— Ты куда же собралась? Погоди немножко, сейчас Катя придет. Письма-то дядя пишет? — спросил старик и присел на сундук против Клаши.
— Пишет.
— Так. Значит, «пишет, пишет царь германский, пишет русскому царю», — нараспев протянул старик. — А царя-то мы смахнули. — Он щелкнул пальцами в воздухе. — Небось и ты тогда с красным бантом ходила?
— Я только дома. На улице не пришлось. У Веры Аркадьевны гости были, так мы с тетей Дуней мороженое и суфле делали.
— Обидно, уважаемая, а я вот ходил. С демонстрацией до самой Театральной дошел. Народу сколько было! Страсть! И все друг дружку поздравляют, что царя больше нет. Многие даже целовались от радости. Ей-богу. Одна барыня в шляпке с черным пером меня чуть-чуть не поцеловала. — Старик тихонько засмеялся.
В передней хлопнула дверь, и послышались чьи-то быстрые шаги. Клаша выбежала в темный коридор и увидела Катю.
— А я тебя давно жду, — сказала Клаша.
Они вошли в комнату Мирониных.
Катя зажгла настольную керосиновую лампу и, не снимая пальто и белого шерстяного платка, стала читать письмо.
Клаша стояла рядом и глядела, как Катя быстро пробегала глазами строчку за строчкой.
— На, возьми. Он мне тоже писал, что скоро приедет, — сказала Катя.
Клаша сунула дядино письмо в карман своей жакетки и исподлобья поглядела на Катю. Ее обидело, что Катя так равнодушно говорит о приезде дяди Семена, да и письмо она что-то слишком скоро прочла.
Катя была чем-то озабочена. Она подошла к комоду, покрытому вязаной салфеткой, выдвинула нижний ящик, вытащила что-то из него и поспешно сунула в карман пальто. Взглянув на старые ходики, Катя вздрогнула, лицо у нее стало испуганное.
— Батюшки мои, уже половина восьмого! Как бы не опоздать.
«Наверно, к кавалеру на свидание торопится. Обязательно дяде Сене напишу», — подумала Клаша, косясь на Катю.
Катя подбежала к своей кровати, сдернула с нее серое байковое одеяло, потом взяла подушку-думку в розовой наволочке и, свернув подушку и одеяло в узел пошла к двери.
— Я сейчас вернусь. — Клаша услышала, как за Катей захлопнулась входная дверь.
«Кому же это она понесла подушку с одеялом?»
Клаша выскочила на двор вслед за ней. Уже совсем стемнело. Накрапывал дождик, двор был пуст, на веревке около крыльца висела чья-то рубаха. Кати не было видно.
«Словно сквозь землю провалилась», — удивлялась Клаша.
Поеживаясь от дождя, она с недоумением оглядывала темный двор. И вдруг заметила Катю. Та вышла из дровяного сарая, неся какой-то сверток. Клаша опрометью бросилась назад, влетела в комнату и как ни в чем не бывало уселась на стул около окна, еле переводя дыхание от волнения.
— Ну, теперь пойдем, Клаша, — сказала Катя, входя в комнату.
В руках у нее было знакомое серое одеяло, перевязанное крест-накрест бечевкой.
— Кому одеяло несешь? — не вытерпела Клаша.
— Варе. К ней из Кронштадта брат приехал.
— Брат? — переспросила Клаша.
Ткачиху Варю Филиппову, Катину подругу, Клаша знала хорошо. Это была красивая белокурая девушка, с такой длинной косой, что прохожие всегда на нее оглядывались.
«Наверное и брат у Варьки такой же красивый. Обязательно напишу дяде».
Клаша, обиженная и надутая, шла рядом с Катей. Та молча несла сверток. Сверток был тяжелый, — он сильно оттягивал Кате руку. Катя шла быстро, почти бежала; белый вязаный платок сбился у нее на затылке.
Не доходя до Пресненской заставы, она остановилась передохнуть. У ворот дома была скамейка. Катя положила сверток на скамейку и стала поправлять платок и растрепавшиеся волосы.
Клаша схватила сверток и приподняла его. Сверток был тяжелый, точно в нем лежала добрая дюжина кирпичей.
— Положи на место! — сердито сказала Катя.
— Я помочь хотела, — соврала Клаша.
Катя взяла сверток и пошла вперед.
— Я тебя не просила.
У Пресненской заставы на большой квадратной площади, неподалеку от водонапорной башни, был конец трамвайной линии.
Как только Катя и Клаша появились на углу площади, со стороны Зоологического сада показался трамвай номер 22.
— Беги скорей! Вон твой номер идет, — сказала Катя.
— Успею.
Трамвай, замедляя ход, заворачивал на трамвайное кольцо. С задней площадки прицепного вагона на ходу выскочил высокий солдат в серой папахе, с вещевым мешком за плечами и с маленькой плетеной корзинкой в руке. Солдат прыгнул неудачно. Он споткнулся и упал на колено. Плетеная корзинка отлетела в сторону.
— Тьфу, черт, сам под колеса лезет! — громко выругалась Катя.
Солдат поднял корзинку и торопливо зашагал в их сторону. Он был высокий, худой и шел, слегка прихрамывая, — быть может, был ранен, а может быть, ушиб ногу, прыгая с трамвая. Мокрая грязная шинель его обвисла; он был такой, как все солдаты, что возвращались с фронта и которых не раз видела Клаша. Но с каждым шагом он становился таким знакомым, таким своим, что Клаша обомлела. И сдвинутая назад папаха, и манера ходить, выпятив левое плечо вперед, — все было знакомо.
— Дядя Сень! — закричала Клаша на всю площадь высоким дрожащим голосом и, подбежав к дяде, повисла на его руке.
— Клаша? Ты откуда взялась?
— У Кати была. Она…
Но дядя Семен уже не слушал Клашу. Он весь засиял, заулыбался и рванулся навстречу Кате. Она была все такая же: маленькая, полная и краснощекая. И так же, по-смешному сощурив глаза, глядела снизу вверх на его бледное бородатое лицо.
— Ой, Сеня, как ты похудел! — тихо сказала она.
— Были бы кости, а мясо нарастет, — улыбнулся Семен, — А ты куда уезжаешь?
— Я не уезжаю, а иду сейчас… — Катя, не договорив, привстала на цыпочки и что-то шепнула Семену на ухо.
— Вот оно что! Тогда пойдем вместе. Я им тоже гостинцы привез.
Семен отдал Кате свою маленькую плетеную корзинку, а сам взял сверток с одеялом.
— Поезжай, племяша, домой, скажи Дуне, что я завтра вечерком забегу.
Дядя Семен ласково потрепал Клашу по плечу, и они с Катей сразу же быстро пошли через площадь к Трехгорному переулку, где была фабрика.
Клаша стояла и, недоумевая, глядела им вслед. «Зачем они к Прохоровке пошли, ведь Варька совсем в другой стороне живет… И кому же это он гостинцы привез?.. Нет, здесь что-то не то!»
Клаша тихонько побрела к остановке, нехотя влезла в пустой трамвай и села на любимое место у окошка.
Трамвай тотчас же тронулся. Из окна Клаша увидела, как по освещенной улице, по Большой Пресне, торопливо шли дядя Семен и Катя.
Дядя Семен широко шагал, держа под мышкой серый сверток. А рядом с ним, стараясь попасть в ногу, бежала вприпрыжку Катя. Она что-то горячо рассказывала дяде и размахивала корзинкой.
Они даже не взглянули на промчавшийся мимо них трамвай, в котором сидела Клаша.
Глава четвертая
На другой день, часов в пять утра, Клашу разбудил звонок на парадном. Спросонок Клаша не сразу поняла, где звонят.
За окном была ночь. Клаша чиркнула спичку. Рядом на кровати, раскинув руки в стороны и открыв рот, крепко спала тетка. В кухне было темно и тихо. Из крана в раковину капала вода. Клаша решила, что звонок ей почудился. Но