— Поняла. Я только руки вымою.
Через пять минут со стороны аптеки появилась девочка в черной бархатной жакетке и в круглой меховой тапочке. Длинная русая коса была у нее перекинута через плечо. В руках девочка держала небольшую плетеную корзинку, в каких обычно отпускают пирожные в кондитерских. Не успела она появиться на бульваре, как выстрелы с правой стороны Тверского бульвара прекратились.
«Это они нарочно перестали, а как только подойду поближе, так и трахнут! И сразу насмерть, как Петьку», — подумала Клаша, и ей стало страшно.
Она на мгновение остановилась около дерева.
«А как же Катя не боится! Даже из винтовки стреляет!»
И Клаша поспешно зашагала по левой стороне Тверского бульвара.
Уже начинало темнеть. Бульвар точно вымер. Далеко, в конце его, одиноко маячил памятник Пушкину. Пушкин стоял, заложив руку за спину и склонив немного набок курчавую голову, будто прислушивался к далеким выстрелам.
Клаша шла не оборачиваясь, стараясь держаться ближе к домам. Из аптеки с тревогой и волнением за ней следили красногвардейцы. Клаша благополучно дошла до белого дома с балконом. У ворот дома никого не было видно. Она огляделась по сторонам и перебежала через бульвар на правую сторону улицы.
«Может, юнкеров здесь и нету! Может, они в соседнем доме сидят», — подумала Клаша, открывая тяжелую чугунную калитку. Она вошла во двор и столкнулась лицом к лицу с усатым юнкером.
— Куда, мадемуазель? — спросил юнкер, загораживая дорогу.
— К знакомым.
— Зачем?
— Одолжить картошки, — не растерялась Клаша и показала на корзинку.
— Ах так, проходите, — сказал юнкер и лениво козырнул.
Клаша торопливо пошла по огромному пустому двору, вымощенному булыжником. Во дворе возвышалось два четырехэтажных красных дома. Один невдалеке от ворот, другой в глубине двора. Клаша вошла в подъезд первого дома. Ей нужно было скрыться с глаз юнкера-часового. Через стеклянную дверь парадного ей хорошо было видно, как юнкер постоял-постоял у калитки и не спеша вышел на улицу.
Клаша выскочила из подъезда и прошмыгнула в глубь двора. Здесь у стены дровяного сарая она увидела трех юнкеров. Клаша спряталась за водосточную трубу каменного дома. Двое юнкеров стояли к ней спиной и о чем-то спорили. Третий, присев на корточки, поспешно набивал патронами пулеметную ленту.
«Вот почему не стреляли — патроны кончились», — сообразила Клаша. Опа решила посмотреть, куда же понесут готовую ленту.
Спор между юнкерами разгорался. Один из них, плотный и такой плечистый, что можно было подумать, будто у него подложены ватные плечи, вдруг выругался и, круто повернувшись, пошел в сторону Клаши.
Прятаться уже было поздно. Юнкер увидел ее за углом дома.
— Ты что здесь делаешь? — спросил он.
Клаша молча смотрела на его красивое, молодое, но какое-то помятое лицо с припухшими мешками около глаз.
— Что ж ты молчишь? Ты где живешь? Здесь? — допытывался юнкер.
— Здесь, — сказала Клаша и ткнула пальцем куда-то вверх.
— А ну, пойдем? Показывай.
Юнкер пропустил Клашу вперед.
«Что ж теперь будет? Что же будет?»
Клаша вошла в подъезд четырехэтажного дома. Они стали подниматься по лестнице. Юнкер вытащил портсигар и закурил.
Клаша покорно шагала со ступеньки на ступеньку.
«А что, если взять да позвонить в первую попавшуюся дверь? Нет, нельзя. Не признают. Всюду чужие!»
— Ну, скоро? — спросил нетерпеливо юнкер, когда они очутились на площадке третьего этажа.
— Скоро, — вздохнула Клаша.
Она решила: «Будь что будет, а до четвертого этажа дойду!»
— Может быть, ты на чердаке живешь? А? — язвительно спросил юнкер. — Стой! — грубо сказал он и схватил ее за плечо.
Клаша остановилась.
— Черт бы побрал эти шпоры! — выругался юнкер и, поставив ногу на ступеньку, стал застегивать расстегнувшийся ремешок.
Клаша с тоской обвела глазами белые стены, высокие, обшитые клеенкой двери чужих квартир. От неизвестности у нее замирало сердце, а к горлу подступала противная тошнота, — такое чувство она испытывала перед экзаменами.
«Чтоб ты провалился сквозь землю!» — пожелала Клаша юнкеру, глядя с ненавистью на его согнутую широкую спину.
— Ну-с, — сказал юнкер и выпрямился.
Клаша в отчаянии шагнула еще на одну ступеньку выше. На лестнице было уже темно.
И тут случилось такое, чего никак не ожидали ни Клаша, ни сам юнкер.
Над их головами на крыше что-то страшно ухнуло. Это было похоже на выстрел из, огромней пушки. По крыше с грохотом посыпались листы железа и кирпичи. С потолка отвалился большой кусок штукатурки, и полетела белая пыль.
Юнкер на минуту остолбенел, а потом бросился на чердак.
— Стой здесь! — закричал он Клаше.
Клаша прижалась к стене.
— П-поручик убит! — послышался сверху чей-то заикающийся голос.
— Что? — выкрикнул юнкер.
На площадку лестницы с чердака спрыгнул маленький человек в длинной, не по росту, юнкерской шинели. На копчике его острого носа блестело пенсне. Он был без фуражки; из расцарапанной щеки текла кровь.
— Поручика убили, — повторил он. — Бомбу солдат бросил с соседней крыши.
— А где солдат? Задержан?
— Нет, убежал, — сказал маленький юнкер, глотая слюну.
— Шляпа несчастная, ворона! Надо было стрелять! И чему только вас, дураков, в университете учат! — презрительно сказал плечистый юнкер и, гремя шпорами, побежал вниз докладывать начальству о случившемся. — Девчонку постереги! — крикнул он снизу.
Студент-юнкер с минуту стоял как бы в столбняке, потом, опомнившись, вдруг закричал на всю лестницу визгливым и захлебывающимся голосом:
— Юнкеришка! Хам! Наполеон с Арбата! Плевал я на тебя и твои приказы. Плевал!
Не взглянув на Клашу, он бросился вниз, путаясь в полах своей длинной шинели. Клаша слышала, как стучали его сапоги по каменным ступеням лестницы, как сильно хлопнула внизу дверь. Затем все смолкло.
Клаша оглянулась. Раздумывать и ждать было некогда. Бежать вниз опасно. Сразу нарвешься на юнкеров. Спрятаться на лестнице негде. Оставалось одно — укрыться на чердаке. И Клаша бросилась по чердачной лестнице наверх.
Увидеть что-либо на чердаке не было никакой возможности. Здесь было темно, и после разорвавшейся гранаты плавал дым и столбом стояла пыль. К сернистому запаху примешивался запах копоти от печных труб. В темноте где-то под крышей блестело полукруглое чердачное окно.
Клаша, вытянув руки, ощупью двинулась по чердаку. Она старалась держаться ближе к стене. Пригнувшись, она шла медленно, то и дело натыкаясь на протянутые веревки. Споткнувшись о деревянную балку на полу, она чуть не упала и раза два больно ударилась головой о стропила.
Наконец кое-как она добралась до конца стены. Здесь в темном углу можно было спрятаться. Она присела на пол и пощупала руками вокруг себя. Под руки ей подвернулись какие-то пустые бутылки и большая бельевая корзина. Корзина была дырявая, без ручек. Клаша залезла под корзину и свернулась калачиком. Руки у нее были в земле и в пыли, а на лицо и на волосы налипла паутина. Она лежала, боясь дышать. От пыли, копоти и сернистой вони щекотало в носу, хотелось чихнуть. Так она пролежала минут десять, но ей казалось, что она здесь очень, очень давно.
— Дай бог, чтоб не пришли, — шептала Клаша.
Но с чердачной лестницы уже доносились голоса и звон шпор.
— Черт побери, ну и темень же здесь! — сказал хриплый голос, и вслед за этим чиркнула спичка, а за ней другая и третья.
Сквозь прутья корзины Клаша увидела офицера. От неожиданности она чуть не вскрикнула. Это был Надеждин муж, поручик Скавронский. Он стоял на лестнице и заглядывал на чердак. За ним виднелись еще две фигуры. Спички погасли и, снова наступила темнота.
— Где пулемет? — спросил Скавронский.
— У среднего окна, — ответил юнкер, и опять вспыхнула спичка.
Все трое влезли на чердак.
Поминутно зажигая спички и чертыхаясь, Скавронский пошел к окошку. Клаша видела то освещенный кусок сапога, то офицерскую шашку, то руку юнкера, который придерживал, словно дама юбку, полы своей длинной шипели.
— Нагнитесь, господин поручик! Здесь стропила, нагнитесь! — заботливо предупреждал один из юнкеров.
Скавронский что-то пробурчал в ответ.
Наконец они добрались до окошка. Скавронский зажег спичку и присел у пулемета.
— Ну, кажется, все части целы, — сказал он минут через десять, поднимаясь на ноги. — А где?.. — спросил он.
У Клаши замерло сердце и сразу похолодели руки. «Меня ищут! Меня!» Она зажмурила глаза.
— Здесь, — ответил юнкер.
Клаша приоткрыла один глаз и увидела, как юнкер осветил что-то темное, похожее на большой узел, недалеко от пулемета.
Поручик Скавронский зажег спичку и наклонился над убитым. Затем что-то сказал, но так тихо, что Клаша не могла разобрать слов.
— Ну-с, господа юнкера, несите пулемет.
Юнкера понесли пулемет, а Скавронский освещал им спичками дорогу. Клаша лежала под корзинкой, зажав обеими руками рот и еле сдерживаясь, чтобы не чихнуть.
— Сейчас перейдем в дом номер двадцать два. Пулемет поставить на колокольню! — приказал поручик.
Юнкера с пулеметом начали осторожно спускаться с лестницы. Спичка в последний раз осветила чердак и погасла. Поручик Скавронский тоже сошел вниз. Клаша с облегчением вздохнула и, закрыв голову полой жакетки, с наслаждением чихнула два раза.
Опа еще долго просидела на темном чердаке, боясь, как бы не попасться снова юнкерам. Она старалась не глядеть в сторону убитого офицера. Ей казалось, что офицер шевелится и дышит.
«А может, он не убитый!» — думала Клаша.
Чуть-чуть светлело полукруглое чердачное окно. Через окно было видно, как на темном осеннем небе дрожит и мигает единственная звездочка. В дальнем углу чердака шуршала и скреблась мышь.
Наконец Клаша осторожно поползла к выходу.
Глава одиннадцатая
После того как Клаша побывала в разведке, многие из красногвардейцев стали называть ее не сестрица, а запросто: Клаша.