— Как же, обязательно возьмут, — сказала Юлия Константиновна не оборачиваясь.
Сережа от радости скатился кубарем с лестницы, выбежал во двор и чуть не сбил с ног рыжего Пашку, который тащил из кухни помойное ведро.
— Пашка! Завтра в школу пойду!
— Подумаешь, невидаль! — заворчал Пашка. — Несется глаза вылупя, а тут человек помои тащит.
В глубине двора, возле сарая, пять маленьких приютских девочек, держась за руки, топтались в хороводе и пели унылыми голосами любимую песню Юлии Константиновны:
Там вдали за рекой
Раздается порой:
Ку-ку! Ку-ку!
Сережа с разгона так и врезался в хоровод.
Девочки завизжали и бросились врассыпную.
Сережа с минуту постоял в раздумье и повернул к воротам. А что, если сейчас побежать домой и рассказать всё Саньке? Дом близко, рукой подать. Можно успеть до обеда вернуться обратно. Никто ничего не заметит. Сережа распахнул калитку, выскочил за ворота — и налетел прямо на дворника Палладия.
— Ты это куда же, земляк, собрался? А? — удивился Палладий, поворачивая к Сереже рыжую бороду.
Сережа ничего не ответил дворнику и, поглядев на него исподлобья, молча вернулся во двор. Придется, видно, ждать до воскресенья. Раньше никак не убежишь!
Ночью ребята шевелились и ворочались больше, чем всегда. Сережа просыпался раза три — он все боялся, что проспит и приютские без него уйдут в школу.
Последний раз, когда он проснулся, никак нельзя было разобрать — вечер это или уже утро. За окошком было темно, и внизу на кухне не хлопали дверью. Значит, еще ночь. Сережа высунулся из-под одеяла.
— Ты чего не спишь? — вдруг спросил его с соседней койки рыжий Пашка. Голос у пего был хриплый — видно, он тоже только что проснулся.
— А ты чего? — спросил Сережа и, натянув на голову одеяло, оставил сбоку маленькую щелочку, в которую и стал разглядывать спальню.
Скоро на соседних койках завозились и зашептались приютские.
— Вставать пора! — сказал кто-то из ребят, и все разом принялись одеваться.
Когда Дарья пришла будить детей, они были уже одеты.
— Эку рань поднялись, беспокойные! — проворчала Дарья и вышла из спальни.
Оправив кровати, ребята побежали умываться, а потом пошли завтракать.
Когда они доедали гороховый кисель, в столовой появилась Юлия Константиновна.
Па ней было черное платье с высоким воротником и белой кружевной рюшкой вокруг шеи. На грудь Юлия Константиновна приколола маленькие золотые часики.
Волосы у нее были завиты и лежали волнами.
Юлия Константиновна оглядела приютских и велела стать в пары.
Стуча сапогами, перешептываясь и толкаясь, ребята выстроились в узком проходе между стеной и скамейками.
В столовую, прихрамывая, вошла Дарья, неся на вытянутой руке стопку носовых платков.
Юлия Константиновна начала раздавать приютским носовые платки. Платки были большие, и на углу каждого красными нитками была вышита метка: Д. П. М. Д. — Дом призрения малолетних детей.
Но это было еще не все. Как только раздали платки, Дарья принесла сумки — добротные, из сурового полотна. Они были похожи на кошели, с которыми уржумские хозяйки ходили на базар. Только у этих сумок были не две лямки, а одна длинная лямка, и их можно было надевать через плечо. На каждой сумке сбоку темнела круглая приютская печать.
Потом ребят вывели во двор, и Юлия Константиновна, в черном платье и белых кружевных перчатках, вышла на крыльцо.
— Дети, за мной! — скомандовала она и, подобрав длинную юбку, медленно пошла к воротам.
Пары потянулись за ней.
У ворот дворник Палладий, в чистом фартуке, низко поклонился Юлии Константиновне.
— Пошли? — спросил он и распахнул калитку.
— Пошли! — сказала Юлия Константиновна.
Приютские шли важно по улице. Им казалось, что сегодня день особенный — вроде воскресенья, хотя все отлично знали, что был вторник.
Из ворот одного дома вышла женщина с тяжелой бельевой корзинкой на плече; она остановилась, опустила корзинку на землю и долго глядела вслед приютским.
— Куда это их, сирот, повели? — сказала она, покачивая головой.
— В школу, тетенька! — крикнула девочка из последней пары.
Ребята старались идти в ногу. Кто-то начал считать:
— Раз, два! Раз, два!
Но считать и маршировать пришлось недолго — школа была на этой же улице, только наискосок. Около маленькой желтой калитки Юлия Константиновна сказала:
— Дети, не толкаться! Входите по одному.
Приютские шли важно по улице
А как не толкаться, когда всякому хочется поскорей попасть на школьный двор, а калитка такая узкая!
Школьный двор ничем не отличался от остальных уржумских дворов. Был он мал, порос травою; в глубине двора был садик, а в садике виднелся кругленький столик и скамеечки, — видно, учитель здесь летом пил чай.
На палисаднике висело детское голубое одеяло и маленькая рубашонка.
У крылечка разгуливали толстые утки.
— Это чьи утки? — спросил Сережа у Пашки.
— Учителевы, — ответил Пашка и хотел еще что-то прибавить, но не успел.
Приютских ввели в темные сени.
Только что вымытый пол еще не просох, и ребята на цыпочках прошли через сени до входных дверей.
Из комнат доносился топот, какая-то возня и детские голоса. Вдруг дверь приоткрылась, и ребята увидели Сократа Ивановича, маленького бледного человека в синей косоворотке.
— Проходите, зяблики, в залу! — крикнул он. — Сейчас будем молитву читать.
— В залу, — громким шепотом сказала Юлия Константиновна и, шумя юбкой, пошла впереди ребят.
Залой называлась небольшая пустая комната с низким потолком и тремя скамейками у стен. Здесь было полутемно, потому что перед окнами росли густые кусты сирени.
— Темно, как у нас в столовой, — сказал кто-то из приютских.
В залу вошел приютский поп, отец Константин. Он, как всегда, пригладил рукой длинные волосы, поправил на груди крест и начал читать молитву.
И молитва тоже была знакомая. Ее в приюте читали каждый день. После молитвы ребят повели в класс.
Здесь Сережа впервые увидел школьные парты. Ему очень нравилось, что парта — это и столик и скамейка вместе. А еще больше понравилось, что в ящик парты можно прятать книги и сумку.
Его посадили рядом с Пашкой.
Сережа не успел толком разглядеть класс, как вошел учитель Сократ Иванович, и начался урок.
— Ну, зяблики, кто из вас знает буквы, поднимите руку, — сказал Сократ Иванович.
Сережа знал уже три буквы — те самые, которые ему когда-то показал Санька. Но поднять руку побоялся. Он оглядел через плечо класс и увидел, что всего только двое из приютских подняли руки. Да и те держали руки так близко от лица, что нельзя было попять, подпирают ли они рукой щеку или хотят отвечать учителю.
Тут Сережа набрался храбрости и стал медленно вытягивать руку кверху.
Сократ Иванович его заметил:
— Ну, отвечай. Ты сколько букв знаешь?
— Три!
— Какие?..
— Пы, сы, о.
— Отлично. А изобразить их на доске сможешь?
Сережа замялся.
— Можешь написать их на доске? — спросил еще раз учитель.
— Я палкой на земле писал и углем на сарае тоже писал, — тихо ответил Сережа.
— А ну попробуй теперь мелом написать на доске.
Сережа вылез из-за парты и пошел к большой черной доске.
Сократ Иванович дал ему кусок мела.
Доска была высокая, на подставке. Даже до середины ее Сережа никак не мог дотянуться, хоть и привстал на цыпочки.
— Пиши внизу, — сказал Сократ Иванович.
Сережа написал внизу с края доски две огромных буквы.
— О — баранка. Сы — полбаранки, — бормотал он про себя, выводя буквы.
Как пишется буква «П», он вдруг позабыл.
— Ты что там шепчешь? — спросил Сократ Иванович.
— Сы — полбаранки, — повторил Сережа тихо, — пишется так.
— Молодец! Ну иди на место. А как твоя фамилия, «полбаранки»?
— Костриков, Сергей.
— Ну, иди, Костриков Сергей, на место.
В этот день Сережа узнал еще три новых буквы, но не вразброд, как показывал ему Санька, а по порядку: А, Б, В.
Так началось Сережино ученье.
Прошла первая школьная неделя, и опять наступило воскресенье.
На завтрак дали ненавистную кулагу. Сережа глотал ее с трудом — только бы поскорей доесть.
После завтрака, как обычно, начали читать молитву, а после молитвы к Юлии Константиновне подошел учитель закона божия, отец Константин. Они вышли оба в коридор, и батюшка, придерживая на груди крест, принялся что-то рассказывать начальнице. Медленно ходили они взад и вперед по длинному коридору, а позади, словно тень, шагал Сережа. Ему хотелось скорей домой, а без позволения уходить не разрешалось. Перебивать Юлию Константиновну, когда она с кем-нибудь разговаривала, тоже не полагалось. Хочешь не хочешь — жди, пока она кончит.
Наконец батюшка распрощался и пошел вниз.
Сережа опрометью бросился к Юлии Константиновне.
— Заждался небось! Ну, иди домой, — сказала Юлия Константиновна.
Сережа поглубже нахлобучил картуз и пустился бежать. Он перевел дух только возле своего дома. Калитка была раскрыта. Двор пуст.
Сережа вошел в дом. В кухне на полу сидела Лиза и укачивала куклу.
— Бабушка! Сережа пришел!
Бабушка выглянула из-за печки.
— Ты что это такой красный да потный? — удивилась она. — Уж не подрался ли с кем?
— Я теперь, бабушка, в школу хожу! — выпалил Сережа.
— Вот и хорошо. Грамотным человеком станешь, — сказала бабушка и перекрестилась. Сама она не умела ни читать, ни писать.
— Бабушка, я пойду к Сане!
— Иди, да с мальчишками не озоруй.
Но Сережа, уже не слушая ее, хлопнул дверью.
Саньки, как назло, не было дома, и Сереже добрых полчаса пришлось просидеть на камне у ворот.
Наконец Санька появился, — оказалось, что его посылали в лавочку. Сережа, чуть увидел его, сразу же выпалил все свои новости:
— Уже вызывали… Сократ Иваныч каждый день нам по три новых буквы показывает. Скоро научит читать и писать и в уме складывать!..