енов семьи.
Айао завидовал им и даже ревновал их к школе. Его очень удручало и мучило то, что он еще маленький, и старшие отстраняют его от всех своих «взрослых» развлечений и домашних дел. Они не упускали случая напомнить ему лишний раз, что он еще маленький и его место не здесь. Айао, которому к тому времени было около восьми лет, часто приходилось оставаться дома, потому что в школу ему ходить было еще рано, а до того, чтобы помогать отцу в поле, он тоже еще не дорос. Проводя большую часть времени дома, в обществе матери и бабушки, которая почти не двигалась из-за больных ног, он очень скучал по своим братьям и сестрам. Иногда привычное спокойствие нарушалось приездом двух тетушек, вспыльчивых, вздорных, готовых поссориться из-за любого пустяка.
Четверг и воскресенье[17] были единственными днями, когда Айао видел своих братьев и сестер целый день, да и то играл с ними только тогда, когда они кончали делать уроки и соглашались принять его в свою компанию. Чтобы избавиться от скуки, он уходил к своей подружке Анату, которая, хотя и была на шесть месяцев старше его, тоже еще не ходила в школу.
18. НАМ СИКИДИ ЗА РАБОТОЙ
Однажды Айао с большим удовольствием наблюдал, как бабушка Сикиди плела матрац, такой же, какой она ему подарила и на котором он теперь по ночам видел всякие удивительные сны, то приятные, то очень страшные.
Высушенный, собранный и связанный в снопы тростник принесли домой взрослые внуки .нам Сикиди. Очистив стебли, она разложила их на земле под навесом, выстроенным в глубине двора, где росла пышная пальма. Ствол дерева служил опорой для этой постройки, а широкие листья прикрывали ее сверху и создавали приятную прохладу во все времена года.
Нам Сикиди взяла моток веревки, сплетенной из волокон финиковой пальмы, и, отмерив на вытянутых руках пять равных кусков, отрезала первый кусок маленьким, но очень крепким и острым ножом. Пользуясь этой веревкой как меркой, она отрезала еще пять кусков. Потом, усевшись на циновку, встряхнула сноп тростника так, чтобы он с обоих концов был одинаковой толщины.
Нам Сикиди сложила пополам один из отрезанных кусков веревки, сделала петлю, просунула в нее один конец связки и крепко затянула узел. Плетение матраца началось. Таким же образом нам Сикиди укладывала одну порцию тростника за другой и туго стягивала их веревкой.
Тридцать валиков тростника лежали рядом, как плотно сжатые пальцы руки. Наконец нам Сикиди затянула последний узел. Казалось, силы ее были на исходе. Но, поднявшись, она снова принялась за работу, подойдя к другому краю будущего матраца. Вытянув большой и указательный пальцы, она отмерила нужное расстояние и прикинула на глаз, где сделать первую петлю. И снова валики тростника, стянутые веревкой, ложились, плотно прилегая друг к другу. Дойдя до последнего валика, она взяла третий кусок веревки, но теперь пошла в обратном направлении. Айао видел, как на первый слой валиков лег второй, точно такой же. Работая, нам Сикиди не переставала что-то напевать.
Ее проворные, привычные к работе руки перекрещивали концы веревки, затягивали их и клали новые и новые валики с удивительной ловкостью. На шее и на лице у нее блестели капельки пота и, стекая, падали на матрац. Время от времени она смахивала их со лба согнутым указательным пальцем. Оголенная по пояс, как до сих пор еще принято у большинства старых африканок, низко склонившись над работой, упираясь одной ногой в землю, а другой прижимая тростник, она плела матрац, продвигаясь вперед мелкими шажками.
Айао любил ее так же, как и свою бабушку Алайю. Он как завороженный смотрел, с каким рвением и ловкостью она работает. Сам того не замечая, он двигался за ней от одного конца матраца к другому и обратно, и на красном песке оставались плотно прижатые друг к другу вмятины от его пяток.
Айао вспомнил, как нам Алайя однажды сказала ему, что старая Сикиди работает, как мужчина, как вол. «Когда у нее есть тростник, — говорила нам Алайя, — она, в ее-то годы, может за день сплести пять матрацев...»
В этом Айао убедился, пробыв рядом с ней около двух часов. Он даже забыл про Анату, которая куда-то убежала.
Ночью Малышке приснилась нам Сикиди. Она сплела огромное количество матрацев. Свернутые и крепко перевязанные, они плясали вокруг нам Сикиди, окружив ее плотным кольцом. Куда бы ни поворачивалась нам Сикиди, она всюду на них натыкалась. Она попыталась проскочить между ними, но они не пускали ее. Тогда, рассердившись, бабушка изо всех сил толкнула их. Два матраца упали, освободив проход, и нам Сикиди, вырвавшись из этой ужасной ловушки, побежала. Матрацы пустились за ней вдогонку. Она бежала все быстрее и быстрее, но матрацы не отставали. Стоило ей позвать на помощь, как дети и внуки немедленно спасли бы ее от нападающих. Но она молча и храбро бежала вперед. Некоторые из матрацев скатывались в ложбину, поднимались и снова пускались в погоню. Наконец они настигли ее на вершине Югуруны.
«Чего вы от нее хотите?» — закричал во сне Айао в тот момент, когда нам Сикиди, оставив позади вершину горы, уже спускалась к Афежу, чтобы занять свое обычное место под навесом базарной площади, хотя это вовсе и не был базарный день. Матрацы послушно остановились, построившись в ряд.
«Что вы к ней пристали? Оставьте ее в покое или я позову отца и братьев, и они вас сожгут!»—закричал Айао.
Тогда один из матрацев — какой именно, Малышка не мог разобрать, потому что все они были одинаковые, — требовательно заявил: «Мы хотим, чтобы нас продали!»
Айао рассмеялся и от собственного смеха проснулся. В большой темной хижине слышалось громкое дыхание и посапывание братьев и сестер. Ни один луч света еще не пробивался сквозь щель под дверью. Была глубокая ночь. Айао повернулся на своем матраце, покрытом циновкой, и руки его, соскользнув на пол, до чего-то дотронулись. В полусне он ощупал непонятный предмет со всех сторон. И вдруг, уже совсем проснувшись, вспомнил, что это был тростниковый прутик, который он принес от нам Сикиди.
19. АЙАО ИЩЕТ ЗАНЯТИЕ
Обычно когда Айао оставался один дома, то, наигравшись вдоволь со своим маленьким братом Мумуни, которому было полтора года, он не знал потом, за что взяться, чтобы убить время.
Однажды, увидев забытую Ньеко книгу для чтения с картинками, он раскрыл ее, перевернул вверх ногами, поднес к глазам и начал шептать: «Пш... пш... нш... пш... пш...», подражая звукам, которые издавали братья и сестры, когда они читали вполголоса. Взгляд его скользил от одной строчки к другой, перескакивал через них, то спускаясь вниз, то поднимаясь. Айао переворачивал страницы иногда правильно, иногда наоборот, делая вид, что читает. Ему хотелось поскорее стать похожим на остальных детей Киланко.
Так он упражнялся около часа. Когда братья и сестры вернулись из школы, Айао все еще сидел за книжкой. Это так их рассмешило, что они принялись громко хохотать. Держась за животы, хватаясь за голову, притопывая ногами, они долго не могли успокоиться. И насмешило их больше всего не то, что Айао старательно что-то шептал, переворачивая страницы, а то, что он держал книгу вверх ногами, почти уткнувшись в нее носом.
В этот день малыш долго плакал, и все в доме очень сочувствовали ему. Братьям и сестрам пришлось самим утешать его и просить у него прощения: никто не хотел его обидеть и довести до слез, но когда он сидел с книжкой в руках, у него был настолько трогательный и забавный вид, что они никак не могли удержаться от смеха. Неужели он подумал, что старшие не любят своего Малышку? Они стали уговаривать его перестать хныкать. Обещали больше никогда не смеяться над ним и даже вызвались научить его читать до того, как он пойдет в школу. Слезы на глазах Айао тут же высохли, и все успокоились.
Но сегодня забытая книга опять начала его тревожить. Подумав, он решил не трогать ее и долго бродил по двору. Наконец ноги сами привели его к сараю с дырявой соломенной крышей и потрескавшимися стенами. В нем Киланко складывал старые кирки, мотыги, косы, мачете, топоры и спутанные, разъеденные ржавчиной цепи. Удочки Бураймы, Исдина и Ассани — все они были заядлыми рыболовами — были единственными в этом месте пригодными предметами, до которых ржавчина не добралась. Они стояли все вместе в углу сарая. Айао знал об этом. Он несколько раз ходил с братьями на берег Алато. Миновав насыпь, они подходили к самому краю мыса, забрасывали — кто сидя, кто стоя — удочки и ждали. Рыба хорошо клевала. Старшие редко возвращались домой с пустыми руками.
Однажды Камара даже доверил на минуту свою удочку Айао: ему нужно было затянуть покрепче веревку, которой он подвязывал свои старые, в заплатах штаны. В это время рыба клюнула, и Айао, не выпуская из рук удочку, закричал. Камара тут же схватил удочку и одним рывком выбросил на берег прекрасную серебристую дораду[18].
Айао вспомнил об этом случае и подумал, что, может быть, удочка Камары принесет удачу. Прихватив ее с собой, он незаметно исчез из дома. Решив, что мальчик пошел к Анату, никто не стал его искать перед обедом. Он бежал, словно спасался от погони. Сердце его билось и от радости и от страха. Заметив в болотных зарослях нам Сикиди с Анату, он обошел их стороной. Ему не хотелось, чтобы кто-нибудь увидел, как он идет к тому озеру, которое считалось «опасным, как лживый и скрытный человек».
Дойдя до насыпи, он стал искать приманку и вскоре нашел какого-то земляного червя, который полз, то извиваясь, то цепляясь за землю, как будто у него были присоски. Не раздумывая, Айао схватил его и насадил на крючок. Забросив леску с такой приманкой в воду, он стал ждать, не выпуская удочку из рук. Прошло уже четверть часа, но ни одна рыба так и не прикоснулась к его наживке. Айао вытащил удочку. Червяк был цел, но не шевелился. Он снова забросил его в воду.
С мыса ему было видно, как вдалеке, около деревьев, ветви которых касались поверхности реки каждый раз, когда волна набегала на берег, величественно, как почтенные старцы, выхаживали по воде белые аисты-марабу. Под деревьями царила прохлада, а сам каменистый мыс, сделанный когда-то крестьянами Югуру, был залит солнцем. Река блестела, как раскаленный металл. По водной глади легко скользили длинные пироги.