ут же несколько человек вскочили со своих мест, приняв его за гражданского администратора[31], которому они должны будут клясться говорить только правду. А когда Непот пожал руку Киланко, Джилаге, Экуэффи, Эгунше́ и погладил по головке ребятишек, все от удивления замолчали. Полицейские, краем глаза наблюдавшие за Непотом, Киланко и за теми, кто был с ними, тоже недоумевали.
Прозвенел колокольчик. Массивная двустворчатая дверь из красного дерева широко распахнулась, и появился полицейский в белой форме, в фуражке и до блеска начищенных черных ботинках. Остановившись в раскрытых дверях, словно изваяние на перекрестке дорог, он объявил, повторив свои слова два раза по-французски, а затем на четырех африканских языках:
— Родители и дети проходят без шума и без сутолоки справа от меня и занимают места на скамейках с правой стороны зала суда. Свидетели проходят без шума и без сутолоки слева от меня и занимают места на скамейках с левой стороны зала суда.
Все засуетились. Но все же предписанный порядок был соблюден, и, после того как все расселись по местам, снова прозвенел колокольчик.
— Встать! Суд идет! — громко возвестил полицейский в белой форме, и присутствующие в зале поднялись все, как один.
Айао, которому почти ничего не было видно, тут же забрался на скамейку. Но отец так сердито взглянул на него, что он немедленно слез и тихо уселся рядом. Мальчик не видел, как вошли один за другим гражданский администратор, главный судья, секретарь и переводчик. И только когда полицейский разрешил сесть и все опустились на свои места, он увидел прямо перед собой, по ту сторону барьера, сидящих на возвышении, за длинным столом, двух белых и двух африканцев, хорошо одетых и даже при галстуках. Над ними, не переставая, вращались огромные лопасти вентилятора, вызывая недоумение детей. Не зная его назначения, они удивлялись тому, что он вертится просто так, сам по себе, и притом гораздо быстрее ручных мельниц, в которых их матери перемалывали зерна кукурузы.
Судья позвонил в колокольчик. И тут Айао заметил, что он одет совсем не так, как его белый сосед. Черная мантия с широкими рукавами, белая манишка и черная судейская шапочка очень заинтересовали его. Послышался голос секретаря:
— Джилага Анату! Свидетели — господа Эгунше Аруна́, Экуэффи Иссака́ и Непот Жак! Прошу встать и подойти к барьеру.
Джилага, Анату и свидетели ответили соответственно инструкциям, полученным ими от полицейского, а затем подошли к барьеру. Джилага назвал свою фамилию, имя, занятие, фамилию и имена своей жены, дочери, затем год рождения Анату и при этом добавил, что он клянется своей честью в достоверности сделанных им заявлений. Переводчик перевел. Свидетели подтвердили его слова.
— Киланко Айао! Свидетели — господа Джилага Абиола́, Экуэффи Иссака и Непот Жак! —снова раздался голос секретаря.
Вот уже восемь лет Киланко почти каждый год присутствовал на такой церемонии, привозя сюда своих детей. Судья и секретарь, узнав его, улыбнулись. Киланко перевел взгляд с официальных лиц на Непота, который стоял рядом с ним, положив руку на плечо Айао. Он чувствовал себя в этом зале очень непринужденно. Громким голосом на языке йоруба он назвал свою фамилию, имя, занятие, фамилии и имена жены, Айао и т. д.
Необычная тишина царила в зале. Слышалось лишь громкое жужжание вентилятора.
Все присутствующие в этот день в зале суда смотрели с изумлением на белого, выступавшего свидетелем у двух африканцев. Даже администратор и судья, наклонившись друг к другу, обменялись шепотом какими-то замечаниями, после чего закивали головами. Несколько торговцев, клиентов Киланко, у которого они закупали апельсины по окончании поставок сельскохозяйственному кооперативу, зашушукались:
— Он правильно сделал, что попросил белого господина быть его свидетелем. Ведь это самый большой начальник в кооперативе, куда Киланко каждый год продает почти все свои апельсины. А кооператив, говорят, потом отправляет их в Европу.
— Конечно, только я, на месте Киланко, был бы поосторожнее. После такой услуги господин может потребовать, чтобы он продавал ему апельсины по сниженной цене.
— Всякая дружба предполагает взаимную выгоду и взаимные услуги. Но я не вижу в этом ничего плохого. Мне кажется, что господин Непот оказал услугу Киланко и его другу только потому, что он часто ездит в Югуру, знает их, и ему хотелось сделать им что-нибудь приятное.
— Может быть. Но я бы ни за что не хотел вмешивать белого в свои дела, требующие судебного решения, а ведь моему сыну уже исполнилось одиннадцать лет.
— А моему тринадцать, и он ужасно вытянулся. Я боюсь, в суде не поверят, что ему десять лет.
Киланко и Джилага со свидетелями покинули зал. Непот, посмотрев на часы, спросил у Бураймы, едут ли они поездом в шестнадцать тридцать. Киланко ответил, что действительно они поедут именно этим поездом, но прежде он хотел бы зайти в два магазина, чтобы сделать кое-какие покупки.
— Я не смогу отвезти вас в Югуру, но вы не спешите и спокойно занимайтесь своими делами, а я на машине заеду за вами к господину Экуэффи в пять часов, и мы приедем в Элеше быстрее, чем поездом.
Бурайма перевел. Джилага и Киланко горячо поблагодарили господина Непота.
Два часа спустя машина инспектора кооператива отъехала от дома Экуэффи. Дети из соседних домов, увидев у себя в квартале белого человека, собрались вокруг и гурьбой, с веселыми возгласами провожали его машину. Еще бы, ведь машина отъехала без того, чтобы кто-нибудь заводил ее ручкой, как это обычно бывало с заезжавшими сюда легковушками и грузовиками.
Айао, усевшись впереди рядом с Непотом, был необыкновенно горд. Третий раз за день он ехал в автомобиле, в то время как никто из его братьев и сестер даже и не садился в чтакую машину. Чем бы заняться? Смотреть по сторонам? Или повернуться к отцу, брату и остальным, сидящим сзади? А может быть, внимательно следить за каждым движением господина Непота? Но вопрос решился непредвиденным образом: Айао просто заснул и, как сурок, проспал всю остальную часть дороги.
30. ПЕРВЫЙ ДЕНЬ В ШКОЛЕ
Айао начал ходить в школу после рождественских каникул. «Он сияет, как солнышко»,—сказала о нем в то утро Фива. Это событие в жизни Малышки внесло некоторые изменения в установленный для старших порядок: обычно они шли в школу, расположенную за двенадцать километров от Югуру, пешком и возвращались так же. Для нового школьника это было бы слишком утомительно. Поэтому Киланко принял следующее решение: старшие отдают свои портфели Малышке, а он, вместе с Фивой и Анату, отправляется в Афежу на пироге. Фива провощает в школу обоих малышей, которые помогают ей нести учебники всех остальных. После уроков они должны возвращаться таким же путем.
В течение всего учебного года Айао ездил из Югуру в Афежу и обратно по реке. Дорогу он изучил во всех подробностях — плеск волн и все оттенки красок по берегам в различные времена года. Слушая всевозможные истории и просто разговоры попутчиков, он незаметно постигал обычаи и нравы не только своего края, но даже тех отдаленных мест, одни названия которых уже волновали его детское воображение, впитавшее в себя поэтические образы сказок бабушки Алайи: селения Монлейе́, Ологбо́, Винигба́, Алоши́н, Гидигбомба́, Фийо́, Окуте́, Амика́н...
У Айао был друг — мальчик из Амикана, которому он часто приносил апельсины. Но эта дружба началась с большой ссоры.
В начальной школе в Афежу был введен строжайший запрет разговаривать на местных языках. В первый день Айао очень оробел, хотя здесь учились семь его братьев и сестер.
Школа представляла собой крытое соломой глинобитное строение. Оно служило надежным укрытием во время непогоды, особенно в период большого сезона дождей.
Фива предупредила своего маленького братца насчет всяких забияк, которые ловко разыгрывают с новичками злые шутки.
— Пока ты не умеешь говорить по-французски, старайся молчать, когда с тобой начнут разговаривать, или размахивай руками, как немой, — сказала она ему.
А он рассудительно заметил ей, что, если к нему обратятся по-французски, он спокойно ответит на языке хауса пли йоруба, что он ничего не понимает и что невежливо разговаривать с человеком на непонятном ему языке.
— Вот ты и попал в ловушку. Как только ты произнесешь эти слова на хауса или йоруба, тебе вмиг накинут на шею крепкую металлическую цепочку с привязанной к ней табличкой. А на табличке написано: с одной стороны — «Наказан», а с другой — «Местные языки запрещены».
— А потом что?
— Потом тебя поведут к учителю или учительнице, и ты будешь наказан.
— Но ведь учитель и учительница знают, что новичок, который никогда не учил французский, не может говорить на этом языке!
— Конечно. И новичков они не наказывают. Их только предупреждают, что надо стараться произносить слова, которые они слышат в классе и во время чтения, и не стыдиться говорить по-французски на переменах, даже если ты и не одень уверен в своих знаниях.
— А почему тогда этим мальчикам так хочется надеть цепочку на шею новичка?
— Да просто из озорства и из желания зло пошутить.
После этого Айао знал, как надо вести себя. И все-таки он не смог промолчать, когда к нему пристал Якубу́.
— Эй, ты, почему ты не играешь? Откуда ты взялся, деревенщина?
— Я знаю, к чему ты клонишь. Ты видел, что я позавчера пришел в школу первый раз, и поэтому знаешь, что я не умею еще говорить по-французски.
— Ага, попался! Идем к учителю, ты ответил на хауса!
Айао понял только одно слово «хауса» и поэтому добавил на йоруба:
— Только невежи могут разговаривать с людьми на непонятном им языке.
— Теперь ты будешь наказан дважды! За йоруба тоже! — воскликнул Якубу, таща Айао за руку.
Но Малышка начал изо всех сил сопротивляться — не зря ведь он родился в горах! Тогда Якубу схватил Айао в охапку и хотел таким образом отнести его к дежурному учителю, который прохаживался, отмеряя сто шагов вперед и сто назад, вместе со своими коллегами в другом конце двора. Айао ударил Якубу ногой. Тот сразу же отпустил его. Но успел влепить такую затрещину, что у Малышки искры посыпались из глаз. В ту же минуту Айао ударил своего противника кулаком. Мгновенно вокруг дерущихся собралась толпа. Во время перемен дети во дворе, как всегда, собирались группам