32. ПОЛЬЗА УЧЕНИЯ
Постепенно чувство робости и неуверенности, которое испытывал Айао перед своими товарищами, пришедшими в школу на три месяца раньше него, исчезло. Однажды учитель, проходя между партами во время урока письма, когда ученики списывали с классной доски на свои грифельные дощечки буквы, слова и фразы, обратил внимание на то, как Айао пишет, и подумал: «Если судить по почерку, то мальчик, кажется, серьезный, прилежный, хотя, наверное, и легковозбудимый». Опытный педагог привыкает узнавать черты характера ученика по его почерку и редко ошибается. Он задержался на минутку, чтобы посмотреть на нового ученика. «Да и не удивительно, что он такой прилежный. Все его братья и сестры учатся один лучше другого...» — решил Рауффу, отходя от него.
Но дело в том, что никто из его братьев и сестер совсем не занимался с ним. Они были слишком заняты. Настолько, что никто из них даже не заметил, как к концу второй четверти Малышка начал произносить по-французски короткие фразы: «Я иду», «Куда ты идешь?», «Я сейчас иду», «Исдин, где мама?»
Первым обратил на это внимание Киланко.
— Да ты, мой Малышка, начинаешь тоже говорить на языке белых! — воскликнул он однажды.
Растерявшись, мальчик дрожащим голосом ответил:
— Баа, клянусь аллахом, я ничего плохого о тебе не говорю! И никто из нас не говорит на языке белых ничего плохого о тебе.
Растроганный словами и жестами мальчика, который то умоляюще прижимал руки к сердцу, то протягивал их к отцу, Киланко склонил голову и тихо сказал:
— Я знаю, малыш, что ни ты, ни твои братья и сестры не говорят ничего плохого ни обо мне и ни о любом другом из нас, никогда не ходивших в школу... Я уверен в этом... И мешать вам разговаривать между собой на языке, которого я не знаю и никогда не узнаю, я больше не буду. Учитесь себе на здоровье, а я могу вам только пожелать, когда вы станете взрослыми, быть лучше меня.
Ему вдруг стало очень грустно оттого, что он не умел читать и что пропасть между ним и его детьми все увеличивалась. Обхватив голову руками, упершись локтями в колени, он сидел, подавленный своими мыслями, не двигаясь и словно отрешившись от всего.
Айао, подойдя к отцу, обнял его за шею.
— Знаешь, баа, раз тебе становится грустно, когда ты слышишь, как мы говорим на языке белых, я обещаю, что это больше не повторится.
Киланко посмотрел на мальчика, тронутый его нежностью и заботой, и посадил его к себе на колени.
— Вы должны разговаривать между собой так, как вас учат в школе. И я должен понимать это.
— Знаешь, баа, если ты хочешь, мы можем научить тебя читать и писать, и ты сможешь разговаривать с нами по-французски.
Киланко грустно улыбнулся:
— Нет! Уже слишком поздно. Я не смогу заниматься сразу и своим хозяйством и этими премудростями белых. К тому же в моем возрасте это мне ничего не даст.
— Наоборот, перед тобой откроется дверь в тот мир, в котором живем мы, школьники.
— Спасибо, Малышка... А сейчас ступай-ка ты к своим братьям и сестрам, и живите себе своей жизнью, в которую я больше не буду вмешиваться.
Айао ушел, уверенный в том, что теперь Киланко не будет сердиться ни на кого из детей, когда услышит, как они говорят по-французски. С этих пор мальчик часто брал книги Ньеко, но держал их уже правильно. Он разбирал слова, читал целые фразы. Однажды, встретив незнакомое слово «люсиоль», он очень им заинтересовался, невольно сравнив его с именем одной из своих подружек, Люси. В учебнике шла речь о светлячках, похожих на холодные голубые огоньки. Айао ничего не понял и обратился за помощью к Фиве. Но та ответила ему привычной фразой: «Возьми словарь». Поиски нужного слова отняли у него много времени, потому что, прежде чем его найти, он прочитал объяснения ко многим другим. Но и это не удовлетворило его. Тогда он снова стал приставать к Фиве, и она, рассердившись, объяснила ему, о чем шла речь. Айао даже подпрыгнул от радости: «Подумать только! Значит, «люсиоль» — это «светлячок»! Он прекрасно знал этих насекомых! Он видел их почти каждый вечер. Иногда они прямо гроздьями висели на ветках. «Даже в сказках нам Алайи рассказывалось об одной горе, которая ночью загорелась удивительным светом. Вот, оказывается, почему. Это все от светлячков. Люсиоль! Теперь-то я знаю, кто ты такой!»
Так Айао постепенно узнавал всё новые и новые слова. Он приходил в восторг, когда кто-нибудь из его братьев или сестер, которых он донимал своими бесконечными «как?» и «почему?», переводил ему с французского на родной язык названия разных овощей и фруктов. У него было теперь такое ощущение, будто, выучив эти названия по-французски, он еще лучше узнал их. От природы любознательный, Айао старался сам пополнять знания, которые получал в школе. И Якубу, как мог, помогал ему в этом.
После отдельных французских слов настала очередь четырех арифметических действий и устного счета. На все вопросы своего приятеля Айао отвечал так быстро и правильно, что тот был просто поражен. А Айао окончательно убедился, что Якубу, которого он поколотил, совсем неплохой мальчик. И они крепко подружились. Когда он сказал об этом Фиве, та засмеялась:
— Ты не болен?
— Да нет же, он мировой парень!
— Конечно, хорошо, что ты поставил его на место, но не думай, что он боится тебя. Просто он хочет добиться твоего расположения, чтобы потом опять обидеть...
— Ну что ты! Ведь это он научил меня писать слова и целые фразы по-французски. А считать я теперь умею даже в уме.
— Так вот, оказывается, кому ты обязан своими успехами!
— Да, ему!
— Теперь-то я понимаю, почему твой учитель считает, что мы тебе помогаем дома делать уроки, и почему ты, хотя и начал учиться на три месяца позже, стал первым учеником в классе.
Айао гордился тем, что был первым учеником в классе. И отец, глядя на него, тоже радовался. Младший сын нисколько по своим способностям не уступал старшим его детям, а может быть, даже и превзошел их. Поэтому, когда Айао спросил у него, можно ли пригласить Якубу на четверг или воскресенье в Югуру, Киланко без колебаний разрешил.
— Лучше всего пригласи своего друга через две недели, когда начнется сбор урожая. Только некому будет заниматься вами. В этот раз придется и апельсины собирать и плоды масличной пальмы, — сказал Киланко.
— Посмотришь на этого хвастуна Якубу, — сказала Фива матери.
— Зачем вспоминать прошлое, ведь теперь Якубу и Айао большие друзья. И когда он приедет к нам в гости, чтобы я не слышала никаких намеков на их ссору! — ответила Селики.
...Дела в школе шли хорошо. Начались уроки физкультуры, и они пришлись Айао по вкусу. Бег, прыжки в высоту и в длину — все это ему очень нравилось. Физкультура пошла мальчику явно на пользу. Он очень вырос и окреп. Скоро все его штанишки и рубашки стали ему малы.
— А когда я буду большим, меня все равно будут называть Малышкой? — спросил он у матери.
— А разве плохо, что тебя так называют?
— Нет, но когда я вырасту и мне будет... десять лет...
— Для меня ты навсегда останешься моим Малышкой, — сказала мать.
— Вот посмотри, какие у меня мускулы. Ты только пощупай! — похвастался Айао, с силой согнув руку в локте и крепко стиснув зубы.
— О! Какие твердые! Ну и ну! Надо же, вроде бы и не такие уж большие, но для маленького мужчины совсем неплохо, — сказала мать полусерьезно, полушутя.
Он бросился к нам Алайе, и та оказалась еще более щедрой на похвалы:
— Ты вполне уже можешь носить свою старую бабушку на руках, мой Малышка.
Но Айао, услышав такую, похожую скорее на шутку, похвалу от бабушки, смутился и быстро спрятал руку за спину.
33. РАССКАЗ НАМ АЛАЙИ
Было решено, что Якубу приедет на сбор апельсинов.
Его родители дали согласие отпустить мальчика в Югуру на воскресенье.
Поэтому в субботу после обеда, по окончании школьных занятий, Фива вернулась домой с двумя приятелями. По дороге они без умолку болтали об учителях, об уроках физкультуры, о новостях в Афежу, в Амикане, где жил Якубу, в Югуру, потом снова о школе и о своих занятиях.
Вечером сразу после ужина, который обычно проходил под навесом дома, при слабом освещении двух висячих ламп, нам Алайя собрала вокруг себя тех из своих внуков, которые еще любили слушать сказки и легенды.
Якубу, принятый в доме, как член семьи, тоже присоединился к ним.
Тут были все, кроме Бураймы, Ассани, Исдина и Ньеко.
Бабушка сидела в старом кресле своего мужа, скончавшегося пятнадцать лет тому назад, а дети, приготовившись внимательно слушать, устроились полукругом на двух циновках около ее ног.
Одна из ламп, подвешенная к потемневшему бамбуковому столбу навеса, мягко освещала худощавое лицо старой женщины.
Нам Алайя выпрямилась, потерла руки. Под навесом воцарилась тишина. В болотах, за горой Югуруной, громко квакали лягушки. Жабы вели в этом нестройном концерте свою «партию». Пронзительно и нескончаемо стрекотали цикады... Тысячи невидимых насекомых наполняли ночь тянущими за душу звуками. В этом многоголосом хаосе, который, если не прислушиваться, не нарушал, казалось, ночной тишины, время от времени раздавались крики испуганных куропаток. Тьма сгустилась и в воображении детей заполнила собой весь мир.
Лучшей обстановки для сказок нам Алайя и придумать не смогла бы.
— Был такой же, как сегодня, вечер, — начала она, поднимая кверху указательный палец левой руки, словно призывая небо в свидетели правдивости ее рассказа. — Самый главный бог — Шембелебе создал уже землю, небо, людей и зверей. Небо было высоким, земля расстилалась далеко внизу, и Шембелебе неусыпно хранил все свои богатства. Много разных существ — и добрых и злых, и щедрых и скупых, и хороших и плохих — расселил он по свету.
Кофио́ и Олека́н были из этого числа. Первый из них, высокий, сильный, толстощекий, губастый, пузатый, резко отличался от второго. У Олекана, наоборот, лицо было острым, а походка — легкой и быстрой. Все любили Олекана за щедрость, в отличие от Кофио, который был прожорливым и жадным.