оре зелени, эта бесконечная водная гладь, этот неоглядный простор неба — все казалось ему таким же близким и родным, как крошечная деревня Югуру...
Из книг он знал о величии и могуществе девственных лесов Конго, Габона, Камеруна, Гвинеи, Берега Слоновой Кости. Дагомеи и других стран. «Они, должно быть, похожи на то, что я вижу отсюда. Вот он, мой мир, его еще не коснулась рука человека. В него необходимо вдохнуть новую жизнь», — подумал он.
Высокий, гибкий, с тонкими чертами лица и с пустым желудком, начинавшим уже напоминать о себе, Айао долго стоял, глядя на раскинувшиеся внизу заросли, на медленно и величественно поднимавшееся над горизонтом солнце. Из селений, затерявшихся в зеленых кущах у подножия Югуруны, еще доносилось пение петухов. Они, словно чувствуя себя виноватыми в том, что недостаточно громко возвестили о наступлении дня, старались наверстать упущенное. Айао повернулся к реке и увидел, что вся ее поверхность покрыта легкой рябью и весело искрится на солнце. Она горела, как раскаленный металл. По ней уже скользили первые пироги рыбаков. Айао никогда еще не видел всего этого в такой ранний час. Он не мог ясно представить себе, какое чувство пришлось бы ему испытать, глядя на всю эту красоту, не будь этот маленький кусочек земли его родиной, с которой его связывали тесные внутренние узы. Особенно остро он почувствовал эту связь сейчас, когда оставалось несколько часов до отъезда в Джен-Кедже.
Он огляделся последний раз и медленно стал спускаться. Легкий речной ветерок вздувал на нем одежду, словно не желая отпускать его с вершины Югуруны. У Айао было такое чувство, что вся гора вдруг ожила и вздымалась у него под ногами, как бы стараясь удержать его. Слышалось пение птиц и петухов. Вдалеке блеяли козы. С разных сторон горы доносились крики куропаток и цесарок. Где-то позвякивали колокольчики — это стадо овец и коз отправлялось на пастбище в горы. Время от времени раздавались то повелительные голоса мужчин, то возгласы женщин, призывающих проклятия богов на своих кур, которых они разыскивали уже два или три дня подряд. К ним присоединялись крики и плач детей. Звуки эти шли к горе со всех сторон, словно сопровождая Айао, возвращающегося в деревню. Он уже видел козлят, с головокружительной быстротой скачущих вниз по склону Югуруны. Сойдя с тропинки, Айао тоже начал перескакивать с уступа на уступ и вскоре оказался в долине.
44. АЙАО ГОТОВИТ УЧАСТОК ДЛЯ БУДУЩЕЙ ШКОЛЫ
Когда лодка стала отплывать в сторону Одиле, Сита заплакала. Дом сразу показался ей слишком просторным и спокойным для нее, ее маленького брата и родителей, торые все же сумели сдержать слезы. Но сам Айао, «не смог показать себя настоящим мужчиной». Едва лодка вышла на простор и Югуру не стало видно, он расплакался. «Я не стыжусь своих слез, думая о вас, я люблю вас всем сердцем. Конечно, я попытался читать. Но сосредоточиться на том, что говорилось в книге, мне так и не удались. Мысли мои уносились далеко от лодки, и, пока я плыл по реке, а потом ехал в поезде, я все время был с вами», — писал он домой на следующий день после приезда в Джен-Кедже.
Прошла неделя, и Айао снова обрел душевное равновесие. Разве не чувствовал он себя родным в доме дядюшки Экуэффи, где жили и Ньеко с Фивой? Камара и Исдин, чьи школы находились в двадцати километрах от города, приезжали к дяде один раз в месяц. Да и Якубу, студент второго курса технологического училища, мог тоже навещать и принимать у себя своего младшего друга. Для Айао главное сейчас было собраться с мыслями, составить учебную программу и наметить, как рациональнее использовать свое время.
Таково было его решение, принятое в первые же дни учебы на подготовительных курсах в Джен-Кедже, где он упорно готовился к поступлению в педагогическое училище, куда и был принят в конце учебного года.
Вернувшись в Югуру со своими братьями и сестрами, которые тоже продолжали свои занятия в Джен-Кедже кто в учебных заведениях, кто обучаясь ремеслу, Айао был среди них единственным, решившим стать учителем. Он попросил отца отдать в его распоряжение небольшой участок в 25 акров.
За несколько дней Айао очистил весь участок от кустарника. Отец, наблюдая, как он работал мотыгой и мачете, любовался им. В его движениях нисколько не чувствовалось, что он прожил год, не прикасаясь к этим инструментам.
Братья, подсмеиваясь над ним, говорили, что он ошибся в выборе профессии. Ему следовало бы посвятить себя сельскому хозяйству, а не преподаванию. Но, видя, как он, напрягая все силы, словно вол, запряженный в плуг, обрабатывал землю, проводя на своем участке большую часть времени, они все стали помогать ему выкорчевывать пни, которые мешали Айао начать задуманные им работы. Сообща, то и дело перебрасываясь нескончаемыми шутками, остротами и словечками из школьного жаргона, они вскопали, а потом взрыхлили всю землю на участке.
— Наша работа окончена, «господин учитель», — сказал Исдин после нескольких дней упорного труда.
— Я надеюсь, что ты займешься строительством уже после окончания школы Вильяма Понти, если тебе, конечно,
удастся туда поступить, — сказал Камара.
— Я буду не я, если туда не попаду, — вырвалось у Айао.
— На вступительных экзаменах частенько проваливаются даже самые что ни на есть зубрилы, — заметил Исдин.
— Ну что ж, увидим, — проговорил Айао.
— Нехорошо так его расстраивать, — заметила Сита.
— Если бы ты захотела учиться дальше, тогда бы узнала, какие битвы идут за то, чтобы быть принятым в педагогическое училище, а потом уж в школу Вильяма Понти, — сказал Камара, и его поддержал Ассани.
— Ну вот, теперь мне даже ставят в упрек, что я не как все, не стала студенткой, — возразила Сита.
— Не слишком ли ты обидчивая? Тебе везде мерещатся намеки! С тобой невозможно шутить, — заметил Исдин.
— У нас осталось еще пять недель, и глупо будет, если мы, как дикари, из-за каждого пустяка начнем лезть в драку, — сказала Фива.
— Если вы хотите мне помочь, считайте, что инцидент исчерпан, — сказал Айао.
— А что сейчас «господин директор» собирается предпринять? — спросила Ньеко.
— А вот что, мои дорогие ученики и друзья. Мне бы не хотелось оставлять этот участок, так хорошо расчищенный благодаря вашей помощи, на волю сорняков. Поэтому желательно до нашего отъезда выложить его камнями, — сказал он, стараясь быть серьезным, но еле сдерживаясь от смеха.
— Господин «преподаватель согласования времен», при всем моем уважении к вам, осмелюсь заметить, что господин Малышка...—начал было Камара, но Айао тут же его прервал:
— Хватит! Хватит! Ведь было же решено: никто больше не называет меня Малышкой.
— Ах, ах, «господин учитель» сердится,—шутливо заметил Исдин.
— Да нет, что ты! — начал оправдываться Айао.
— Итак, возвращаясь к тому, на чем меня осмелились прервать, поскольку в этом доме больше не уважают прав старшего, мне бы хотелось спросить: неужели «господин директор» желает, чтобы мы взяли корзины и отправились за камнями и щебнем к подножию Югуруны?
— Да, именно это он и желает. Иначе весь наш титанический труд пропадет даром, — сказал Айао спокойно, но твердо.
Большинство запротестовало, заявив, что он злоупотребляет их хорошим отношением и безотказностью.
— Зачем было расчищать этот участок, ведь все равно он будет пустовать до тех пор, пока ты не станешь учителем.
— И нет никаких доказательств, что ты не изменишь своему призванию.
— Я от него никогда не отступлюсь, — возразил Айао.
— Глупо надеяться, что до твоего возвращения участок, так хорошо расчищенный нами, сохранится таким же, — сказал Ассани.
— Да, я знаю, трава не сжалится надо мной, и участок зарастет. Но если бы я не проявил инициативу и не начал бы заниматься им вместе с вами, то будьте уверены, что после нашего отъезда отец принялся бы за работу сам или обратился бы к кому-нибудь за помощью.
— Верно, но... — возразил было Камара.
— Тогда хватит болтать. Раз уж начали, доведем дело до конца, — прервала его Сита.
— Все согласны? — спросил Исдин.
Никто не ответил, но все молча направились к дому.
На следующий день, не дожидаясь приказа, сразу же после завтрака, поев просяной каши, жареной маниоки и кокосовых орехов, каждый из них взял по корзине. Юноши захватили еще и лопаты, и все отправились к подножию Югуруны. Анату, встретив их по дороге, когда они уже десятый или пятнадцатый раз возвращались обратно, тут же присоединилась к ним. Она, как и Сита, после окончания школы не стала продолжать учебу. Разница в годах на шесть лет не мешала девушкам часто встречаться. Вкусы у них были далеко не одинаковые, но обе очень любили свою деревню и мечтали о ее будущем, поэтому много читали и для практики старались между собой говорить по-французски.
Покрытые пылью с ног до головы, но довольные тем, что участок преображался прямо на глазах, все постепенно начали замечать, что затея Айао перестала представляться им такой уж безумной, какой она показалась в самом, начале, когда Киланко, отдавая участок, сам не верил в реальность замысла сына. За восемь дней работы ребята выложили камнем всю площадку. Счастливый Айао был от души благодарен своим братьям, сестрам и Анату за помощь.
Каждое утро, вплоть до самого дня отъезда в Джен-Кедже, будущий учитель, заложив руки за спину или же спрятав их в карманы шорт, долго и медленно прохаживался по участку. Иногда он с братьями играл здесь в волейбол, перебрасываясь, как мячом, огромным грейпфрутом.
45. СМЕРТЬ НАМ АЛАЙИ
— Вообще-то он, конечно, неплохо все это задумал, но поступать так нерасчетливо — забросить участок, когда вложено столько труда в его расчистку, — можно лишь после того, как побываешь в школе белых, — заметил отец Анату в разговоре с Киланко спустя несколько дней после отъезда студентов в Джен-Кедже.
— Бог знает, что им там вбивают в голову. Ты им говоришь, что это черное, а они твердят, что коричневое. Тебе кажется это белым, а они уверены, что это желтое. И без конца вам противоречат, правда, так безобидно, что смешно было бы на них сердиться.