— Меняешь — это не то слово. Я просто пытаюсь кое в чем отступать от раз и навсегда заведенного в доме порядка, ввести кое-какие новшества... Лично я уверена, что нам никогда не жить по-новому, если мы будем продолжать топтаться на месте.
— Вот это да! Твои слова мне нравятся, как твоя жареная рыба...
— Чтобы быть достойной женой современного учителя, никак нельзя отставать от времени.
— Он часто навещает тебя, твой воздыхатель?
— Каждый день.
— Вот уж действительно влюбленный, — пошутил Айао и, заметив проходящих мимо дома женщин, нагруженных разными товарами, спросил у сестры, не открылся ли где-нибудь поблизости рынок.
Сита сделала вид, что не расслышала вопроса, и вышла, словно вдруг вспомнив о неотложных делах. Айао не обратил внимания на эту уловку. Когда после завтрака он пошел пройтись, перед ним предстало странное зрелище: его участок был превращен в небольшой деревенский базар. Айао почувствовал себя глубоко уязвленным. Он знал, что эта затея не его матери, которую он никак не мог себе представить в роли рыночной торговки. Мучные изделия и всякие другие продукты были разложены на деревянных прилавках, и торговки наперебой зазывали покупателей. В глазах ошеломленного Айао все вдруг стало устрашающе преображаться. Сам участок будто увеличился во много раз, а толпа на нем стала такой же огромной, как на базаре в Афежу. В ярости Айао хотел броситься на этих женщин и безжалостно растоптать все их товары. Мать заметила состояние сына. Ее красивое, спокойное лицо, на котором еще не появилось ни одной морщинки, хотя ей было уже около пятидесяти, словно выплыв из толпы, оказалось совсем рядом. Своей величественной походкой она медленно подошла к нему.
— Ты хорошо спал, Айао? — ласково спросила она его.
— Очень хорошо, мама, а ты? Как настроение?
— Слава богу, хорошее, — ответила она.
Оба замолчали. Мать смотрела на него и чувствовала, как все в нем кипело от гнева и боли.
— Ты мне ничего не говоришь, но я же твоя мать и не могу не чувствовать, что у тебя на душе.
— Что все это значит, мама? У меня такое чувство, будто все вы, вместе с этими торговками, нанесли мне удар в спину.
— Мы поступили низко...
— Я этого не говорю, мама, но ничего подобного не случилось бы, будь нам Алайя жива...
— О, Айао... — прошептала Селики.
Он чувствовал, что попал в точку, и, словно не желая слушать никаких объяснений матери, повернулся и, размашисто шагая, пошел прочь.
52. СЕМЕЙНЫЙ КОНФЛИКТ
Айао побродил вдоль реки, затем в обход, тропинками дошел до апельсинового сада, где отец, вместе с другими, обрезал деревья. Он не стал заходить туда, а через кустарники направился прямо к вершине Югуруны. Смертельно обиженный, уселся он на траву и тщетно пытался вспомнить, что он мог такого сделать своим родным, из-за чего они решились превратить участок, предназначенный для его будущей школы, в деревенский рынок.
— Так вот как этот самый Лалейе хотел мне помочь? Это называется разделить мою мечту? Какое нахальство! — вслух воскликнул Айао и, словно обезумев, вскочил со сжатым кулаком, поднятым к небу. — Да, с тех пор как объявился этот господин Лалейе, у нас в доме стало что-то не ладиться. Он вбил в голову моим родителям мысль о том, что моя затея — пустое развлечение... Я ненавижу тебя... Лалейе! — воскликнул он еще громче.
В ответ на его гневные слова послышалось легкое позвякивание колокольчиков. Он вспомнил о деревенском стаде коз н овец и стал внимательно прислушиваться к переливчатым звукам тростниковой дудочки, впервые обратив на них внимание. Раньше они были обычным явлением в его жизни. Нежные и мелодичные, то совсем низкие, то высокие, эти звуки перенесли Айао во времена его детства, и ему показалось, что он снова слушает старую бабушку Алайю, рассказывающую ему одну из многочисленных старинных историй, где обычная деревенская жизнь со всеми ее повседневными заботами всегда была овеяна духом поэзии. Скрытый зарослями кустарников, пастух тоже, казалось, принадлежал к этому затерянному в веках миру. Звуки его дудочки рождали образы леших, пастушек, пантер, львов и глуповатых волков. И все они замелькали перед глазами Айао в головокружительном танце. Он слышал сквозь смеющиеся и протяжные звуки дудочки их прерывистое дыхание...
Айао вдруг почувствовал, как много еще надо ему узнать о своей деревне. Ведь никогда его учителя не уделяли ни одного часа рассказу о жизни пастухов. Словно подталкиваемый неудержимой силой, он быстро спустился с горы и вышел на нижнюю тропинку, задыхаясь от усталости. Мимо шло стадо. Там наверху он и слышал это позвякивание колокольчиков. Чувствовался сильный овечий запах. Время от времени козлята и маленькие барашки отставали от непрерывного блеющего стада, но молодой пастух, одетый в старую синюю бубу, тут же наводил порядок... Айао смотрел на них уже не как дитя здешних мест, а скорее как сторонний наблюдатель. Он хорошо знал и деревенское стадо со всеми его повадками, и хозяев всех этих овец и коз. Но сегодня все это предстало перед ним как бы затянутое поэтической дымкой, и слух его ласкала то причудливая музыка колокольчиков, то приглушенный топот копыт по заросшей травой тропинке, то веселые переливы тростниковой дудочки молодого пастуха, с бритой головой и кожаным мешочком-амулетом на шее.
Он вернулся домой, полный впечатлений от увиденного, твердо решив никому не говорить о своем горе. Но отец, которому уже всё рассказали, сам позвал его и кратко, но убедительно объяснил происшедшее.
— Я тебе дал этот участок, и он твой. Ты построишь там школу, и я тебе помогу. Мне никогда не приходилось ходить в школу, но вы, мои дети, открыли мне глаза. Именно поэтому я и хочу, чтобы дети Югуру, вместе с другими из соседних деревень, начали свои первые шаги в твоей школе, когда она будет построена... Не прерывай меня! Если, с моего согласия, твой участок временно превращен в деревенский рынок, то это лишь для того, чтобы он не очень зарастал травой. Вытаптывая его, торговки как бы нам помогают. И как только я захочу, они все тут же оттуда уйдут. Тогда постепенно мы начнем наше строительство. Лалейе и Сита займутся делом еще до твоего возвращения в родные края.
— Нет, отец, мы не станем этим заниматься. Ведь замысел не наш, и мы можем что-нибудь напутать. Правда, Айао? — сказала Сита.
— Тот, кто думает, что он незаменим, грешит зазнайством и высокомерием. Вы с господином Лалейе оба сможете вполне сделать то, что я не смог бы сделать из-за своего тщеславия.
— Ты не так понимаешь наше общее намерение, Айао. Никто не посягает на твой замысел, — поспешно ответила Сита.
— Господин Лалейе написал мне, что мое желание — это желание обеспеченного человека. Теперь же, когда он стал твоим женихом, он хочет соединить мою «затею богача» и свои планы «сына бедняков», как он себя называет.
— О Айао! — воскликнула Сита.
— Ты слишком чувствительна и готова обижаться по любому поводу. Так вот, я тебе сейчас его дам, — сказал Айао, став вдруг неузнаваемым. — В Джен-Кедже я многому научился, проглотив, почти за три года, добрую сотню романов и разных других книг. В одной из них я встретил и запомнил изречение, которое стало моим руководством в жизни: «Не делай того, что может сделать другой так же хорошо, как и ты. Береги в себе по-настоящему только то, чего, как ты чувствуешь, нет ни в ком другом».
Киланко с женой переводили взгляд с Айао на Ситу. Они не очень-то понимали их разговор. Тем более, что слова Айао показались им слишком высокопарными. В его словах не было той простоты, которой он отличался с детства и которую они, родители, привыкли видеть в Сите и Лалейе.
Сита, застыв от удивления, прошептала:
— Что это значит, Айао?
— Это значит, что ты и твой Лалейе хотите. присвоить мою идею, и я обижен на вас! Это так же значит, что господин Лалейе проникся таким глубоким и страстным желанием обучать грамоте нашу деревню лишь после того, как влюбился в тебя. Поэтому мне ничего не остается, как отказаться от всего...
— Айао! — воскликнула Сита с жалким, убитым видом.
53. ШКОЛА «НАМ АЛАЙЯ»
Когда Лалейе пришел навестить Ситу, он не увидел, как обычно, радостной улыбки на ее лице. Ей пришлось рассказать, что произошло и какова была реакция Айао.
— Я понимаю его: ему бы хотелось приняться за работу одному. Мне кажется, я прочитал его мысли. К нашей помощи или к чьей-либо другой он мог бы прибегнуть, лишь доказав свою способность осуществить самому свой замысел, — сказал Лалейе спокойно, как человек уравновешенный, искренний и уверенный в том, что, будь он на месте своего будущего шурина, он поступил бы так же.
— Но ведь это значит считать себя умнее других! — воскликнула Сита.
— Совсем нет, мой друг. Это значит быть мужчиной, — ответил он с улыбкой и спросил, где Айао.
— Он ушел сразу после завтрака. Если его нет на горе Югуруне, где он предается своим воспоминаниям, значит он должен быть в апельсиновом саду, — сдержанно ответила Сита.
Лалейе увидел его гораздо ближе. Спрятав руки в карманы, Айао прохаживался по своему участку, с которого ушли все торговки.
— Я искал вас и на горе и в саду. Как ваша поездка, Айао? — спросил он, идя навстречу с протянутой рукой.
— Очень хорошо, господин Лалейе, — ответил тот, без улыбки пожимая ему руку.
— Вы можете называть меня просто Лалейе или же по имени... Ассани, так же, как я вас называю Айао.
— Спасибо. Но вы были моим учителем, и к тому же я не склонен к фамильярности, поэтому мне будет трудно называть вас по имени.
— Я уже почти ваш родственник. Через два-три месяца я стану членом семьи Киланко. Тогда будет довольно смешно слышать, как один из моих шуринов называет меня господином Лалейе.
Айао, следуя своим мыслям, ответил на это:
— Если бы вы не были в прошлом моим учителем, то со временем...
— А я оказался не только женихом вашей самой любимой сестры, но и человеком, который вмешивается в ваши дела, — прервал его Лалейе.