— Ты говоришь так потому, что уже съел креветку!
— А почему ты решил, что именно я покусился на твои многочисленные права?
— Потому что я тебя знаю, ты старый лис и притвора!
— Вот как! Ты меня так хорошо знаешь, потому что я похож на тебя или потому что я не сын твоих родителей? — спросил Ассани.
Вопрос сильно задел Бурайму. Ведь баа[9] Киланко не любил, когда об этом напоминали. И Бурайма дал пощечину Ассани. Но тут произошло нечто неслыханное: двоюродный брат ответил ему тем же. Братья и сестры, еще не закончившие свой обед, замерли от неожиданности — кто с рукой, протянутой к миске с соусом или тестом, кто с куском в руке, не решаясь положить его в рот. Некоторые даже перестали жевать. А кое-кто чуть не подавился. В один миг их всех словно парализовало.
7. ДРАКА
Бурайма и Ассани быстро вскочили на ноги и принялись колотить друг друга кулаками.
— А если это я съел большую креветку? — вдруг послышался простодушный голосок Айао.
— Замолчи! Не ты, а ворюга Ассани! — прикрикнул на него Бурайма.
В этот момент кулак Ассани угодил ему прямо в подбородок. Бурайма в ответ стукнул Ассани так, что тот громко вскрикнул. Мальчики принялись отчаянно драться. Каждый старался сбить противника с ног, повалить на землю и сесть на него верхом, осыпая ударами изо всех сил.
Растерянные и беспомощные, смотрели остальные ребята на дерущихся и не переставая кричали: «Перестаньте! Перестаньте! Перестаньте же! Ведь вы братья! Вы убьете друг друга! Сейчас отец придет!» А маленький рассудительный Айао, которого еще никто не принимал всерьез, старался объяснить, что произошло:
— Честное слово, это я взял креветку. Если вы перестанете бить друг друга, я скажу, кто взял креветку... А что, если это я спрятал ее в комочке теста? Если бы вы перестали бить друг друга, я бы вам сказал, кто взял креветку. Это я, я взял креветку!.. Если вы перестанете...
— Замолчи! — оборвал его Бурайма.
Сильным рывком он выпрямился и сбросил с себя Ассани. Тот упал, но тут же поднялся. Снова, охваченные яростью, драчуны оказались лицом к лицу, и снова они стали изо всех сил колотить друг друга, то рассчитанными, точными ударами, то как попало. Дрались по-настоящему. У одного под глазом чернел большой кровоподтек, и у обоих вздулись разбитые губы. Бурайма и Ассани старались попасть друг другу именно в губы, как будто каждый из них хотел заставить другого замолчать. Не прошло и пяти минут, как оба драчуна стали самыми толстогубыми в семье.
Киланко молча наблюдал из своей хижины, где он обедал с матерью и женой, эту разыгравшуюся между детьми сцену. Тонкий слух охотника, исходившего великое множество тропинок и дорог и привыкшего различать малейшие шорохи, позволил услышать все, что произошло. Простая перебранка превратилась в ссору, а потом в драку. И скорее всего, не из-за того, что Бурайма напрасно обвинил Ассани, а из-за намека Ассани на то, что у него нет ни отца, ни матери и живет он непрошеным гостем в семье своего дядюшки Киланко. Киланко понял, что именно эта затаенная мысль стала причиной такой отвратительной драки, этих искаженных злобой лиц, этой внезапной вспышки ненависти. Он запретил матери и жене вмешиваться и разнимать разбушевавшихся драчунов.
Киланко знал, что Бурайма любит командовать и придираться, хотя он уже несколько раз запрещал сыну злоупотреблять своими правами старшего. Но в то же время он никогда не забывал, что его племянник Ассани, сын погибшего на войне брата, оставшись без отца и без матери, которая сошла с ума и была помещена в больницу в Джен Кедже, очень остро переживал свое сиротство. Хотя Киланко и обходился с ним, как со своими собственными детьми, не делая между ними никакого различия, Ассани никогда не упускал случая намекнуть, что ему, мол, сделали замечание только потому, что он не сын Амаду Киланко.
— Перестаньте! Да перестаньте же! А то отец вас высечет! — послышался голос Исдина.
Драчуны вдруг остановились. Запыхавшиеся, с синяками на лице, с вспухшими глазами, с перекошенными, окровавленными ртами, они, ничего не понимая, стояли с глупым и смешным видом.
Киланко подошел и посмотрел на них с нескрываемым презрением.
— Ну и хороши же вы, обезьянья порода! Да вас надо высечь обоих как следует! Ты... Бурайма, да ты хуже любого тюремщика из Джен Кедже! А ты, Ассани, ты совсем не похож ни на моего брата Идиссу́, ни на свою мать, женщину кроткую, добрую, не способную никому причинить зла. Ты никогда не упускаешь случая напомнить, что ты не мой сын и не сын тетушки Селики. Мы сами это прекрасно знаем, но разве мы когда-нибудь делали различие между тобой и нашими детьми? Ты просто скверный мальчишка!.. Убирайтесь! Оставьте меня в покое, и чтобы я никогда больше не слышал этих глупостей! — добавил он и пошел к хижине.
В этот момент он вспомнил то, что ему довелось однажды видеть в доме своего шурина Экуэффи, у которого было несколько жен. Латифу́, один из сыновей Экуэффи, высказался примерно в том же духе, что и сейчас Ассани. «Ты меня подозреваешь, потому что мы родственники лишь по отцу», — сказал он своему сводному брату Идоу́. И между детьми произошла такая же безобразная драка. А когда вмешались их матери, то дело кончилось тем, что Экуэффи вынужден был наказать обеих женщин так, чтобы навсегда отбить у них охоту ссориться между собой.
При этом воспоминании Киланко задумался. В памяти всплыли и другие сцены из жизни тех, у кого было по нескольку жен. До сих пор он никогда не задавал себе вопроса, почему предпочел иметь только одну жену. Теперь, войдя в хижину, он сказал:
— Бедняжка моя Селики. представляешь, что творилось бы у нас в доме, если у меня была бы не одна жена!
Счастливая Селики улыбнулась: ведь она была единственной женой Киланко и матерью всех его детей.
«Какой скверный сегодня день», — подумал Айао. Незаметно для всех он скрылся в хижине своей бабушки. Никогда еще ему не приходилось видеть подобных ссор между старшими братьями, и сегодняшняя драка потрясла его до глубины души.
8. НОЧЬ ПЕРЕД БАЗАРНЫМ ДНЕМ
Итак, Киланко решил купить детям матрацы. Накануне большого базарного дня в Афежу он объявил им, что берет их всех с собой на рынок.
— И меня тоже? — взволнованно и растерянно спросил Айао, не поверив своим ушам.
— Ну конечно, и тебя тоже, Малышка, — ответил отец, ласково потрепав его по бритой головке.
Радость вспыхнула в широко раскрытых глазах Айао. Она заполнила все его существо, и весь он засиял от восторга. Айао был предпоследним ребенком в семье Киланко, и хотя он очень гордился тем, что его называли «старшим», пусть даже по отношению к одному только маленькому Мумуни, он до сих пор для всех остальных был всего лишь «Малышкой». Старшие ребята не посвящали его в свои дела. И вот теперь он вместе со всеми пойдет на базар в Афежу, а это в двенадцати километрах от их деревни!
Айао не спал почти всю ночь. Три раза просыпался. Осторожно, стараясь не разбудить остальных, пробрался он к двери хижины (в ней дети спали все вместе: мальчики в одной стороне, девочки — в другой), улегся на полу и, прикрыв один глаз, как охотник, когда целится в дичь, заглянул под дверь — не рассвело ли? В этот час, по рассказам бабушки Алайи, колдуны сбрасывают человеческую кожу и оборачиваются разными животными. Они бродят по всей округе и даже заходят в дома, стараясь чем-нибудь досадить людям.
При одной мысли об этом легкая дрожь пробежала по телу Айао. Боясь пошевелиться, он застыл на месте, да так и заснул. И проспал час или два. Во сне ему показалось, будто циновка под ним стала мокрой... Ой, что скажет отец? Наверное, не возьмет с собой на базар. А может быть, даже не купит для него матрац. И тогда ему, самому младшему из «больших ребят», придется спать на циновке, на голом полу, в то время как у остальных детей будут подложены под циновки толстые тростниковые матрацы.
Еще не проснувшись как следует, Айао нащупал то место на циновке где, как ему показалось во сне, он намочил. Нет! Слава богу, на сей раз все обошлось благополучно. Уже несколько последних месяцев с ним ничего подобного не случалось. Надо бы выйти на улицу, но как решиться на это одному, в три часа утра? Как отважиться? А вдруг колдуны из сказок нам Алайи, превратившись в разных зверей, бродят сейчас вокруг их дома?
«Может, разбудить Бурайму? Нет, это рискованно. Он еще побьет меня».
Малышка долго колебался и наконец решился. Медленно пополз он на четвереньках в другой конец хижины, где спали девочки. Проделанный им путь показался ему бесконечно долгим. Но он преодолел его. Мальчик точно знал, где спала Фива. Он осторожно ощупал ее голову с заплетенными в тонкие косички волосами, потом лицо. Это действительно была Фива, он не ошибся. Какой-то внутренний голос говорил ему, что он трогает не Ситу и не Ньеко, а именно свою сестричку Фиву, которая никогда и ни в чем ему не отказывала. Он присел рядом с ней, прильнул к ее уху губами и умоляюще прошептал:
— Фива... Фива... Фива... Родненькая моя Фивочка, мне надо на двор, а я боюсь один...
Фиве казалось, что это ей снится: звуки, идущие откуда-то издалека, доносились до нее так, как это часто бывает, когда крепко спишь и никак не можешь проснуться. Она зашевелилась, повернулась на другой бок и легла спиной к брату. Тогда тот снова повторил своим нежным голоском, но уже более настойчиво и требовательно, будто произносил заклинание:
— Фива... Фива... Фива... Сестричка, слышишь? Я хочу на двор, я боюсь...
— Это ты, Айао? Что тебе? — пробормотала Фива, наполовину проснувшись.
— Я. Ты проводишь меня во двор, в кустики?
— Ну конечно, мой Малышка. А почему ты не разбудил Бурайму?
— Я побоялся.
— Подожди, я сейчас позову Исдина. Он добрый и всегда мне все делает, что я его ни попрошу.
Окончательно придя в себя, она встала, подошла к циновке Исдина и разбудила его, пощекотав ему пальцем кончик носа.