– Довыёживался, гомосапиенс, – услышал я голос сзади.
Это они про тебя.
Я наугад ткнул кулаком в чью-то ухмыляющуюся рожу. Весельчак полетел на пол вместе со стулом.
– С дороги, – процедил я.
Блестящий круглый любопытный глазок видеокамеры следил за моими действиями из-под потолка. «Глаз божий», – называют его здесь.
Пущенный вдогонку стул я отбил ногой. Повернулся, сделал несколько шагов и уперся ладонями в дверь. И только тут вспомнил, что на наших дверях даже нет ручек. Ну, кто следующий, успел я подумать, когда дверь отворилась мне навстречу.
– Спокойно! – приказал Тимур Макбетович.
Главврач этой клиники был представительным мужчиной ненамного старше меня. Он был абсолютно лыс и носил аккуратную восточную бородку, но не выглядел от этого комично. Скорей наоборот. Бритый череп, выступающие скулы и пронзительные глаза, черные, как угольки, при первом знакомстве заставили меня поежиться. Вот ч-черт, подумал я тогда. Что и говорить, мои нервы были действительно расшатаны.
«Слушайся доктора», – велела мне жена. Ей тоже было не по себе. Покидая кабинет, она задержалась в дверях и помахала мне ладошкой. Светкину смущенную улыбку я помню до сих пор. Тимур же Макбетович не улыбнулся ни разу.
И вначале, и теперь мы были с ним на «вы». Он был отличным психиатром: он даже и не пытался склонить меня на свою сторону. Он не нуждался в союзниках. Ему нужна была полная капитуляция.
– Успокоились? – спросил он, усаживаясь в кресло напротив.
Я кивнул.
Взял с журнального столика пачку редкостного зеленого «салема». Закурил и заметил, что руки почти не дрожат. Доктор тоже увидел это. Он улыбнулся краешками губ – чисто выбритых.
Я снова ощутил неуместную благодарность. Таурепам делает меня отзывчивым и сентиментальным. Остальных он просто отупляет, мне повезло меньше.
– Не нужно было вам смотреть эти новости, – сказал Тимур Макбетович. – В следующий раз мы примем меры.
– В следующий раз?
Доктор неопределенно развел руками.
– Я должен был предвидеть такую реакцию, – продолжал он. – Прошу прощения. Но ведь, в конце концов, ничего фатального не случилось? Ваш друг жив. Врачи делают все необходимое. В Склифе превосходные врачи. Так что нет причин волноваться.
– Я должен туда поехать, – сказал я.
– А вот это исключено. Для вас это будет слишком рискованно, вы уж мне поверьте.
– Мне плевать. Я ему нужен.
Тимур Макбетович наконец улыбнулся:
– Никто ему сейчас не нужен. Он на искусственном жизнеобеспечении. Вы что, не поняли? Парень в коме. Молитесь, чтобы выкарабкался.
– Я ничего про это не знаю. Отдайте хотя бы телефон.
– Это тоже исключается. Вы же знаете наши правила. Я сам буду держать вас в курсе.
Прикусив зубами сигарету, я взглянул на него как можно строже:
– Вам не кажется, что вы чрезмерно раздвигаете рамки своих полномочий?
– Для вашей же пользы, Сергей, – холодно отвечал Тимур Макбетович. – Для вашей же пользы. Не съешьте фильтр.
Изувеченный «салем» отправился в пепельницу. Доктор проводил его взглядом.
– Или вы хотите рецидива? – спросил он. – Вы уже не помните, в каком виде вы сюда прибыли?
Тут он был прав. Я мало что помнил. Не помнил даже, как Светка уговорила меня пройти обследование. Только кровоподтеки на ее шее о чем-то мне напоминали. О чем-то уродливом и омерзительном. Заметив, куда я смотрю, она поправила белый шарфик и еще раз грустно улыбнулась.
Слушайся доктора. А как же иначе.
– Могу вам напомнить, – сказал доктор. – Могу даже запись показать. Это очень убедительно. Хотите?
Я сжал кулаки.
Тимур Макбетович – необычный врач. Его методику никто бы не назвал человеколюбивой: он был не лекарем, а испытателем. Больше всего он любил вытаскивать наружу кошмары, давно и прочно забытые пациентом, склеивать их воедино и выставлять напоказ. Линия жизни не бывает пунктирной, – объяснял он. Стремление забыть – защита от перегрузки сознания. Стремление вспомнить – причина всех неврозов. Он и еще что-то говорил в этом роде. Понять его удавалось далеко не всегда.
– Значит, не хотите?
Откинувшись на спинку кресла, Тимур Макбетович смерил меня взглядом. Мои пальцы сами собой разжались. Мы были одни в его кабинете, но «глаз божий» не дремал и здесь. Скрытая камера глядела на меня пристально и как будто даже насмешливо. Будто я не знаю, где она прячется. Вон там, за причудливыми настенными часами.
На часах было десять.
Доктор обернулся и посмотрел туда же.
– Ваш сериал начинается, – сказал он невозмутимо. – Как говорится, место встречи изменить нельзя. Ну что, посмотрим?
– Нет.
Почему я опять отказался? Это было неслыханной милостью с его стороны. Дружеским жестом. Телевидение вырубали после девяти; пациенты расползались по своим комнатам, получали контрольный укол и засыпали как убитые. Я не был исключением.
Правда, иногда мне удавалось посмотреть ваш мегапопулярный «Доктор Фаст» в утреннем повторе, еще до завтрака. Если какой-нибудь придурок вылезал в коридор – я без лишних слов переключал программу. Я не мог смотреть на тебя, если знал, что за спиной кто-то стоит и тоже смотрит. Надо признать, психи давно изучили эту мою особенность. Их тупые шутки выводили меня из себя. Но и об этом они тоже знали.
Иногда мне казалось, что трусливая ненависть окружающих – это часть лечебного процесса. Вроде пиявок.
– Нет, – повторил я.
– Что-то рано вы, Сергей, в отказку пошли, – заметил Тимур Макбетович. – Нет и нет. Других слов из вас не вытянешь. А давно ли буянили в общей палате? А?
– Отпустите меня, – попросил я тихо. – Я съезжу в больницу. А потом вернусь.
На его лице изобразилось недоверчивое изумление:
– Вы всё о том же? Не-ет, я вас не понимаю, Сергей. Этот красавчик вас предал. Подставил. С г[…]вном съел, – так у вас говорят? И вы по-прежнему играете в благородство?
Я не отвечал.
– Вы по-прежнему считаете его своим другом?
Тимур Макбетович сверлил меня глазами. Его ноздри шевелились. Вот кому бы играть Воланда, равнодушно отметил я. Только брови зачернить сапожной ваксой.
– Вы непростой человек, Сергей, – сказал доктор, подумав. – Чтобы вылечить вас, я хочу понять вас. Можно, я задам вам интимный вопрос?
Я пожал плечами:
– Извольте.
– Вы были близки с этим парнем?
Глаза доктора светились неподдельным любопытством. Хотя, если я скажу правду, он все равно останется при своём. Ну и ладно, пусть слушает.
– Это смотря что считать близостью, – отвечал я, сдерживая злорадство. – Могу сказать вам откровенно: в свое время мы вдвоем имели одну девушку. Не вполне совершеннолетнюю. Вас устраивает такой ответ?
– Безусловно.
Тимур Макбетович улыбался. Все-таки он сумел меня разозлить. Даже не пойму, зачем я все это ему выложил.
Вдобавок я приукрасил свои подвиги. Вам было по девятнадцать.
– И все-таки я не понимаю. Что вы в нем такого нашли? Мальчик как мальчик. Я бы его даже слишком красивым не назвал.
Рассевшись в своем кресле, Тимур Макбетович курил «салем» и глядел на меня. В глубине его глаз пряталась усмешка.
– Ох уж эта магия молодости, – продолжал он. – А вы-то… благоразумный человек, а туда же… Иной раз думаешь – биологическая программа сама так и норовит дать сбой. Как это у вашего классика: я сам обманываться рад?
– Еще слово, и я запущу в вас пепельницей, – пообещал я.
– Театр. Опять театр.
Он был кругом прав. Мне ничего не оставалось, как замолчать. Проклятый укол действовал, и мои мозги словно были обложены ватой. Вспоминать было куда легче: картинки в памяти были неизменными, над ними не приходилось думать.
– Не обижайтесь, друг мой, – задушевно промолвил Тимур Макбетович. – Я ведь просто размышляю вслух. И потом, при моей работе такого навидаешься… помните Жорика Садовского? Ну, пассажира, которому вы нос разбили? Хотите знать, за что он к нам попал?
– Мне параллельно, – отозвался я.
– Вы в своем репертуаре. Ну и хорошо. Спокойнее спать будете. Так вот: возвращаясь к нашему разговору… все-таки, почему вы выбрали Меньшикова? Почему, скажем, не этого рыженького, Макса?
Доктор притворялся наивным. А может, не притворялся. Может, для него люди и вправду были на одно лицо? Возможно, он отслеживал только патологию внутри черепной коробки и не замечал всего остального?
Мы с ним в чем-то похожи, подумал я.
– Гениальность – это болезнь, – сказал я тихо. – Макс был слишком здоровым.
– Вы говорите – был? Ах, да…
Тимур Макбетович поморгал узкими своими глазками. Что-то было в этих глазках, что-то поблескивало там, будто и туда неизвестные шпионы сумели запрятать крошечные объективы видеокамер.
Тимур помолчал и начал снова:
– Но в чем же выражается эта болезнь, по-вашему? Каковы ее симптомы? Расскажите мне, я постараюсь понять.
На секунду я вдруг вообразил себя на телеэфире. Давным-давно такие же наивные ребята, разве что помоложе, вглядывались в мое интеллигентное лицо и выдавали свои вопросы, один другого умнее. Что-то там было и про гениальность, я помню. Вот только что я тогда ответил?
Черт бы побрал эти транквилизаторы.
– Гениальность – это повышенное быстродействие, – сказал я, еле ворочая языком. – Сверхпроводимость. Сверхчувствительность. Скорость реакций. Понимаете?
– Вот как, – протянул Тимур Макбетович. – Ну да, конечно. «Доктор Фаст».
Я стиснул зубы.
Нихрена это не объясняет, думал я. Любой задроченный шахматист одарен сверхбыстродействием. Но девчонки не дежурят ночи напролет у его подъезда и не рисуют сердечки красной помадой на асфальте, чтобы было видно из окна.
Есть что-то еще. Голос. Ты мог бы читать вслух расписание электричек, и тебя слушали бы, не отрываясь. Кто-то уже говорил о том же самом[2].
Движения. Это гипнотически действует на визуалов. Пластика Траволты даст десять баллов форы интеллекту Олдмана. Однажды я поставил тебе «Лихорадку субботней ночи». Ты только посмеялся. А потом отпросился на курсы танцев. И я был бы слеп, как крот, если бы не заметил результат уже через неделю.