Слух оказался более дружественным интерфейсом. По крайней мере, я мог слышать собственное тяжелое дыхание и шорох одежды. Я хлопнул пару раз в ладоши: звук вышел не слишком убедительным и уж точно не тянул на аплодисменты.
Я кое-как поднялся. Нащупал спички в кармане.
Бледный огонек осветил мои пальцы и часть груди, а больше и ничего. Спустя пару секунд пламя задрожало и погасло, как будто ему тоже не хватало воздуха.
Я сделал несколько шагов непонятно куда. В этом проклятом limbo не было направлений. Я чувствовал пространство замкнутым вокруг себя, но это не означало, что я могу достичь хотя бы его края. Ничто не ограничивало мою свободную волю: я свободно мог двигаться никуда вместе с окружающим меня ничем.
Проще было не двигаться вовсе.
Меня охватила ледяная усталость. Мысли забывались, не родившись. Больше того: было сразу несколько вещей, о которых мне ни в коем случае не хотелось думать, словно кто-то четвертовал мое сознание, оставив от него уродливый обрубок и бросив его подыхать здесь, в темноте и беспамятстве.
Например, я не мог думать про тебя.
То есть, я попробовал. На протяжении нескольких секунд я пытался нарисовать в памяти твое изображение – и не смог. Вспомнилась только улыбка, зависшая в темноте, как улыбка чеширского кота. Еще секунду спустя она рассыпалась осколками, и одновременно у меня заныли костяшки пальцев.
Зато вернулся голос. Почему-то я вспомнил, как ты читал стихи для нас со Светкой:
Я должен быть всегда один…
Определенно, это были стихи обо мне. Мое одиночество было самодостаточным и всевытесняющим, как утреннее похмелье. Мое сознание казалось давно подтаявшим айсбергом, который с минуты на минуту грозит перевернуться – и тогда, как я понимал, все самое неприглядное, темное, облепленное илом, нефтью, банками из-под кока-колы и другим вмерзшим трэшем вырвется на поверхность, в то время как все самое светлое с той же неуклонностью ухнет в пучину. Я схватился за голову и тихонько застонал.
Как вдруг мне почудились шаги за спиной.
Я полез в карман за спичками, стараясь делать это бесшумно. Страх был безотчетным, как и все, что осталось от моего сознания.
– Сергей, – раздался голос совсем рядом.
– Ну, я. Кто еще здесь?
Пытаясь зажечь спичку, я выронил весь коробок.
Шаги приблизились. Теперь я слышал дыхание – свое и чье-то еще, чужое. Я не увидел, а почувствовал движение: будто кто-то нагнулся и поднялся снова.
Затем в двух шагах от меня чиркнула спичка, запахло серой, и огонек вспыхнул, и из темноты показались глаза, и нос, и рыжая челка.
– Я Максим, – сказал гость. – Колесников.
– Я помню, – проговорил я. – Здравствуй, Максим.
– Здравствуйте.
«Вряд ли здесь это уместно», – подумал я.
Огонек погас.
– Ваши спички, – сказал Максим и в темноте протянул мне коробок. У него были холодные пальцы. Недолгое время мы стояли так, будто пожимали друг другу руки.
– Вероятно, я вам снюсь, – сказал он затем.
– Похоже на то.
– А я здесь… уже давно. Так получилось.
– Я знаю, – кивнул я.
Он смущенно кашлянул.
– Я раньше вас ненавидел, – сказал он. – Типа ревновал. А теперь… даже не знаю. Вот я умер. И вы тоже скоро умрете. Ну и что?
Наверно, я побледнел, но он уже не мог это видеть.
– И ничего я этим не добился, – заключил он. – Только было очень страшно… перед тем, как.
Я невидимо пожал плечами.
Этот мальчик не был актером, вспомнил я. Он был хорош только в одной роли – брошенного друга. Теперь мы были с ним похожи. И мне тоже не хотелось больше играть никого. Даже самого себя.
– Я ненадолго, – сказал Максим. – Мне вообще-то нельзя здесь зависать. Я хотел на Митьку посмотреть.
– Посмотрел?
– Посмотрел.
– А теперь что будешь делать?
– Не знаю. Если хотите, побуду с вами.
Я чиркнул спичкой. Его глаза блестели. При этом он едва заметно улыбался. А ведь я взял бы его в какую-нибудь пьесу, подумал я вдруг. В ту, где поменьше болтовни и побольше безумия. Скажем, в «Коллекционера». Жаль, что это уже невозможно.
– Плохо тебе здесь? – спросил я почему-то. Спичка все еще горела, освещая нас обоих. Вдруг пламя дрогнуло, и он протянул вперед руку – заслонить его ладошкой.
– Очень, – ответил он тихо. – Хочется солнца. Света хоть какого-нибудь.
Я вздохнул. Спичка догорала.
– Вы думаете, Митька предал вас, – вдруг сказал Макс. – А он не такой. Он хороший. Просто здесь никому нельзя верить. И особенно… этому…
– Ч-черт, – сказал я.
Обжег пальцы и встряхнул рукой. Стало темно.
– Не ругайтесь, – попросил Макс. – Здесь лучше его не поминать.
Не дослушав, я опять чиркнул спичкой. Головка вспыхнула и отлетела в сторону крохотным метеором. Резко завоняло серой. Чертыхнувшись, я зажег еще одну.
Максим выглядел испуганным.
– Я же сам этого гада придумал, – сказал я ему. – Причем не очень-то и убедительно.
– Он у каждого свой, – прошептал Макс. – И он убедит любого.
Тут он замолчал. И спичка опять погасла.
– Я лучше пойду, – сказал он. – Мне нельзя с вами быть.
В темноте он взял меня за рукав. Нащупал руку. Его пальцы были холодными и неожиданно сильными.
– Ты чего? – удивился я.
– Уже скоро, – сказал он. – Скоро.
– Что скоро?
– Скоро вы уже не сможете проснуться.
Скверные мурашки все же пробежали по моей спине – пробежали и растаяли.
Он крепко сжал мою ладонь. Потом отпустил. Бесшумно отступил в пустоту.
– Макс? – позвал я.
Никто не ответил.
– Трус, – пробормотал я. – Слабак. Я тебе тоже не верю. Я проснусь. А вы все пойдете на хрен…
Это как будто стало сигналом. До моих ушей долетел еле различимый шум мотора. Крохотный светлячок нарисовался на краю необозримой темноты; вдруг он распался на два, и стало ясно, что это не светлячок, а пара автомобильных фар. Машина приближалась с чудовищной скоростью. Ослепив меня на мгновение, она пролетела мимо и тут же с визгом затормозила. Стоп-сигналы погасли, только мигалки на крыше продолжали вспыхивать синим и красным – словно переговаривались.
Дверь распахнулась, и оттуда несколько неловко выбрался парень в мышином камуфляже. Левый рукав был заправлен под ремень.
– Вот вы где, – сказал лейтенант Сергеев. – А я вас по всей тундре ищу. Ну что, нашли своего друга?
– Н-нашел, – сказал я.
Он приблизился. Вгляделся в мое лицо.
– Так. Садитесь в машину, – приказал Сергеев. – Или хотите архангелов дождаться?
Я вздрогнул. Не дожидаясь объяснений, полез на заднее сиденье.
Сергеев вернулся за руль и врубил «drive». Асфальтовая лента ринулась нам навстречу. Это было знакомым ощущением, только двигатель ревел раза в три громче, чем в давешнем лимузине. Искоса я глядел на водителя. Его лицо было злым и напряженным. Он даже губу прикусил до крови.
– Мне пофигу, – цедил он. – Пусть увольняют. Сколько можно. Сегодня опять минивэн оформляли. На этот раз с детишками. В спортивный лагерь ехали, на Истру.
Он еще что-то говорил, не всё можно было разобрать. Я подумал, что он хорошенько глотнул для бодрости. А еще я подумал, что совсем разучился разбираться в людях.
Стрелка на спидометре плясала вокруг «140», и мы летели к границе. Резина визжала на поворотах; на этой трассе уже могли оказаться встречные, но Сергеев и не думал сбрасывать скорость.
Шлагбаум на КПП отлетел в сторону, вертясь в воздухе, как бита в старинной игре «городки». Нам вслед затрещали выстрелы. Этот сон нипочем не желал отпускать нас.
– Не оглядывайся! – крикнул мне водитель.
Я взглянул на него и не поверил глазам: этот парень даже за руль не держался, просто давил на газ. Теперь его глаза смеялись.
– Черкасов, с вещами на выход! – крикнул он.
Это была шутка.
Я не успел ему ответить, потому что сразу три или четыре пули пробили заднее стекло, и спинка сиденья с отвратительным хрустом лопнула. Лейтенант закашлялся и уткнулся носом в рулевое колесо. «Форд» тряхнуло, и он, проскрежетав бортом по железному отбойнику, сошел с трассы под откос, в заросли марсианского кустарника. Дверца на лету распахнулась, и я вылетел из машины вверх тормашками, успев удариться головой о стойку. Стараясь сгруппироваться, я покатился по мокрой траве, по кочкам, по кустам. В следующее мгновение сзади что-то глухо громыхнуло и заскрежетало; я опасливо поднял голову и шагах в десяти от себя увидел круглую бетонную башню со светящимся граффити на боку:
Exit: night
Еще через секунду позади раздался взрыв, совсем как в кино, только громче и гуще, и огненная волна заставила меня снова распластаться на траве, глотая слезы. Сверху навалилась темнота и накрыла меня. Мне очень реально представилось, что я уже умер и лежу в черном пластиковом мешке, в каком перевозят трупы в криминальных сериалах. Так прошло несколько темных секунд. Потом кто-то одним рывком расстегнул молнию на моем мешке. Стало светло, и я зажмурился. И снова открыл глаза, когда услышал знакомый голос, который произнес надо мной:
– Слава богу. Он просыпается. Всем спасибо.
Глава 3. Exit
Кого благодарил Тимур Макбетович, я так и не понял. Мое зрение медленно фокусировалось на его осанистой фигуре, окутанной белым халатом. На его лысине, эспаньолке и черных, как угли, глазах.
Доктор сидел на стуле у моего изголовья. В руке держал пластиковую бутылку с минералкой. Налил в стаканчик, поднес к моим губам. Вода оказалась совершенно безвкусной. Прохладная струйка пролилась мне на грудь. Это было приятно.
Тимур Макбетович протер мой подбородок салфеткой.
– С добрым утром, Сергей, – сказал он. – Точнее, снова с добрым вечером. Вы довольно долго спали… да увезите уже аппарат. Видите, с пациентом все в порядке.
Это он сказал кому-то еще, кого я не видел. В стороне (за границей обзора) захлопнулась дверь. Было слышно, как по коридору катится тележка на колесиках. Мелодичный звон все удалялся и наконец