утих совсем.
Тимур Макбетович пощипал свою бородку. Вздохнул.
– Говорят, тем, кто переправляется через Стикс, надо держать монетку в зубах, – сказал он вдруг. – Для Харона. У вас, видимо, было сразу две?
– Что две? – не понял я.
– Две монетки. Туда и обратно.
– С чего вы взяли, – пробормотал я.
– Честно сказать, вы могли и не выбраться. Мои ассистенты слегка переборщили с дозой. Я не проследил… да и вы хороши. Не надо было кидаться пепельницами.
Я приподнялся на локте. Этого не следовало делать. У меня тут же закружилась голова.
– Лежите, не волнуйтесь, – доктор заботливо поправил мою подушку. – Вам пришлось нелегко. Но теперь все позади, не так ли?
– Что это было, – спросил я. Даже не спросил, а просто прошептал, стараясь не дышать, чтобы мутило поменьше.
Тимур улыбнулся. Угольки его глаз вспыхнули и снова погасли.
– Вам виднее. Впрочем, кое о чем я могу догадываться. Боюсь, ваш сон был слишком глубоким… в этом состоянии пациенты часто видят необычные вещи. Оказываются в необычных местах.
– Все было реальным.
– Почему нет. Как известно, реальность дана нам в ощущениях. А ощущения становятся реальными легко – скажем, при помощи специальных препаратов, – тут Тимур Макбетович как-то отвлеченно улыбнулся. – Могу вас уверить: ничего из того, что вы видели, в реальности не происходило.
– Ничего?
– Ничего. Вы лежали тут смирно, как овощ на грядке. Правда, весьма активно мыслящий овощ… по крайней мере, если судить по вашей энцефалограмме…
Я закрыл глаза. И так, с закрытыми глазами, произнес:
– Что. Вы. Знаете?
Эта фраза перестала быть слышимой где-то на середине, но доктор понял.
– Не стану вам лгать, – сказал он. – Я могу предположить, кого вы встретили… в вашем сне. Его называют по-разному, но сущность его одна.
– Ч-черт, – прошептал я.
– Можно и так сказать. Хотя я бы употребил иной термин. Это ваше личное персонифицированное зло. Ваша боль и тревога. Болезненно измененная часть сознания. Словом, ваше темное alter ego.
– Но я с ним разговаривал.
– А вот это вы зря.
Я облизнул сухие губы. Тимур налил мне водички:
– Выпейте. И успокойтесь. Уж поверьте моему опыту: нет никаких чертей, кроме тех, кого мы сами себе придумали. Иной раз я думаю – лучше бы они были реальны. С ними можно было бы хоть как-то договориться. Как с гаишником на дороге. Понимаете, о чем я?
Я вздрогнул. Он усмехнулся и взглянул на часы.
– Да, кстати, – сказал он. – То, что я сейчас скажу, вас наверняка порадует. Ваш мальчик… ну, тот, что в Склифе… пришел в сознание. В новостях передавали.
– Когда? – зачем-то спросил я.
– Когда? Ну, не знаю. Несколько часов назад. Очнулся, начал общаться. Судя по всему, пойдет на поправку.
– Я могу ему позвонить?
Тимур Макбетович не ответил. Сплел пальцы в замок. Похоже, ему хотелось курить, но курить в палате нельзя было.
– Зачем это вам, – спросил он.
– Дело в том, что… – начал я и умолк.
Тимур Макбетович вгляделся мне в глаза. Покачал головой. Хлопнул себя по коленкам:
– Не хочу вас огорчать, Сергей, – сказал он. – Хочу только посоветовать. Вам пора эту историю заканчивать. Все это было трогательно, но это кончилось. Знаете, как в мюзикле про Христа-Суперзвезду. It was nice, but now it’s gone.
Эта его ссылка показалась мне излишней. Снова несколько мыслей ворочалось у меня в голове одновременно; их движение было разнонаправленным, но результирующий вектор указывал строго вниз, как символ эректильной дисфункции. Он был прав, этот доктор. А спорить не было сил.
– Может быть, – сказал я.
Тимур Макбетович улыбнулся. Провел ладонью по гладкому лбу и по глазам, как будто хотел сказать: «И снова здравствуйте».
– Может быть, – повторил он. – Может быть, именно с этого момента и начнется ваше исцеление.
Я заметил, что за окном стало темнее, будто солнце убавило мощность.
– Когда меня выпустят отсюда? – спросил я.
– Гм. Я бы с этим не спешил. Вам нужно набраться сил… и терпения.
Я закусил губу. Продолжая улыбаться, он достал из кармашка халата пачку одноразовых салфеток. Вынул одну, ласково провел по моим губам. Смял в руке.
– Вам скоро станет лучше, – пообещал он. – И вот что. Я не обижаюсь за пепельницу.
Когда дверь за ним захлопнулась, я выругался беззвучно и уронил голову на подушку.
И проснулся среди ночи. За окном желтела луна, похожая на заплесневелую дольку лимона. Лунный луч пересекал подушку, скользил по одеялу и замирал на стене в виде мертвенно-белого прямоугольника, похожего на дверь в иной мир.
Эта мысль обеспокоила меня. Я потянулся к бутылке минералки. Допил воду из горлышка. Поднес к глазам этикетку. Нет, это был не сон: никогда в жизни я не смог бы увидеть во сне пищевую ценность продукта и особенно список противопоказаний.
Тем более что я чувствовал себя абсолютно здоровым. Голова не кружилась. Мысли не путались. Наоборот, рассудок обрабатывал задачи на редкость последовательно: примерно так же (со скрипом, но безошибочно) каретка струйного принтера печатает слова и формулы. Теперь я точно знал, что делать.
Липко ступая по линолеуму босыми ногами, я прошелся по палате. Выглянул в окно.
Лунная дорожка протянулась по парку прямо к невидимым отсюда воротам.
Я вернулся к двери (без ручки, по обычаю психушек). Я толкнул ее ладонью. Разумеется, она открывалась внутрь и лишь слегка дрогнула под моей рукой.
Я вспомнил, что мне снилось: мне снилось, что Тимур Макбетович забыл запереть замок.
Это был на редкость практичный сон. В нем я взял пустую пластиковую бутылку, потоптал ее ногами, после чего она стала плоской, как игрушечный меч-кладенец, – а затем…
Пластиковая бутылка нашлась на подоконнике. Под моей ногой она премерзко взвизгнула, и я на несколько секунд замер, прислушиваясь; далеко не с первого раза мне удалось превратить ее в подходящее орудие. Я просунул ее в щель между косяком и дверью, нажал – и защелка замка подалась.
Дверь отворилась.
Осторожно, очень осторожно я вышел. Босиком, стараясь ступать как можно тише по ковровой дорожке, прокрался по коридору мимо запертых снаружи палат, мимо бельевой, мимо комнаты отдыха санитаров. Из-за двери не доносилось ни звука: наверно, костоломы-тимуровцы после сверхурочной работы были отпущены в отгул. Я миновал холл с выключенным телевизором на стене (черный экран всегда напоминал мне идиотский квадрат Малевича).
Следующая дверь вела на лестницу. Внизу был пост охраны. Там горел свет и слышалось бормотание телевизора. Нечего было и думать пройти мимо незамеченным. Я остановился на полутемной площадке, не зная, что предпринять.
На этаже тихонько скрипнула дверь.
Кто-то шлялся по ночам по больнице, как по собственной гостиной. Чьи-то шаги прошаркали издалека. Чья-то фигура прошла было мимо по коридору, но задержалась, как бы учуяв меня. Белая рожа показалась в дверном проеме. Под глазами у этой рожи красовались бурые полумесяцы, как бывает после прямого удара по носу – чем-нибудь тяжелым, вроде давешнего стула.
– Ты здесь, – проговорил Жорик Садовский. – С-сука.
Он шагнул ко мне. Неожиданно выбросил вперед руки и вцепился мне в шею.
– Бабу свою придушить хотел, – шипел он. – Знаю-знаю. Не любишь, значит, баб. А если вот так? Не любишь?
Всю эту вялотекущую секунду я осознавал, что вот-вот потеряю сознание. Интересно, так же страшно было Светке или нет, успел я подумать. Это были совершенно ненужные мысли, но они заставили меня собраться.
Жорик сопел и сквернословил шепотом. Это он делал зря. Опомнившись, я зафиксировал его запястья и хорошенько сжал их. Как уже говорилось, пальцы у меня довольно сильные. Медленно, не сразу я оторвал его руки от своей шеи. Изо рта у него воняло. Возможно, это добавило мне сил. Напрягшись, я коротко и точно ударил его лбом в побитый нос. Сдавленный вопль раздался в ответ. Руки на моем горле ослабли. Жорик обмяк и мешком повалился на пол. Похоже, от боли он потерял сознание.
Я недолго радовался победе. Вопль моего врага был услышан: снизу уже поднимался охранник. Повинуясь инстинкту, я метнулся вверх по лестнице, в темноту. На верхней площадке чуть не опрокинул какие-то ведра; дернул ручку чердачной двери, но та была заперта на висячий замок. Тогда я замер, прислонившись спиной к стене.
– Ну, что тут еще, – спросил охранник внизу. Присвистнул и умолк. Садовский промычал что-то невнятное, затем на несколько минут стало тихо: кажется, охранник говорил с кем-то по рации. Луч фонаря лениво скользнул по стене в полутора метрах от меня, скользнул и убрался. «Ну ладно, жду», – расслышал я.
Не прошло и двух минут, как к охраннику прибыло подкрепление – еще один мужик в камуфляже, должно быть, с проходной у ворот. Вдвоем они подняли Жорика на ноги и поволокли куда-то вдоль по коридору. Я понял, что другого шанса не будет.
Замерев на границе света и тени, я выждал пару мгновений и бросился вниз по ступенькам.
Как я и ожидал, на посту никого не было. В застекленной будке мигала красная лампочка сигнализации. Там же, на спинке стула, висела темно-синяя охранницкая куртка с нашивками. Перегнувшись через бортик, я сорвал ее и торопливо надел: это было секундным озарением.
Я толкнул входную дверь и бросился по лунной дорожке через сад к воротам. Босиком бежать было непривычно, и мелкие камушки впивались в ноги, но я уже видел, что в ярко освещенной будке проходной никого нет; это было неслыханной удачей. Вот и Жорик сгодился для нашего сюжета, подумал я на бегу. Тимур был прав, и эту историю пора было заканчивать.
За оградой я не сбавлял скорости. Пробежав наугад несколько безлюдных дворов и переулков между одинаковых с виду «сталинок», я выскочил на широкую улицу – это оказалась улица Космонавта Волкова, и я ненадолго задумался о том, что его-то история завершилась куда жестче, и мне грех жаловаться. Мимо неслись машины, и я сообразил, что в таком виде – без обуви, но в форменной куртке – выгляжу крайне подозрительно. Когда рядом тормознула белая «приора», я едва не рванул прочь. Но человек за рулем (в точно такой же куртке) опустил стекло и понимающе ухмыльнулся. Я уселся и назвал адрес.