третий месяц, третий день». Священник знал, что в древние времена третий месяц года назывался Яёй (что означает «месяц умножения»). А третий день третьего месяца – праздничный день, который по сию пору называется Яёй-но-сэкку. Припомнив, что существо из колодца назвало свое имя – Яёй, Мацумура был почти уверен, что его призрачная гостья и есть не что иное, как душа зеркала.
Поэтому он решил отнестись ко всему с полной серьезностью и приказал отреставрировать зеркало. Прежде всего предмет тщательно почистили, затем вновь посеребрили и отполировали. Потом сделали оправу из очень дорогого и редкого дерева и приготовили специальную комнату в доме, куда его и поместили.
Вечером того же дня, когда зеркало обрело собственное пристанище, а священник в одиночестве трудился в своем кабинете, перед ним неожиданно материализовалась Яёй. Теперь она выглядела даже красивее, чем прежде, но ныне свет ее красоты был мягок, подобно лучам летней луны, льющей свое сияние сквозь ночные белые облака. Она смиренно склонилась перед Мацумурой и промолвила своим мелодичным голосом:
– Теперь вы спасли меня – извлекли из одиночества, небрежения и скорби. И я пришла возблагодарить вас… Как вы правильно предположили, я есть не что иное, как дух зеркала. Моя история началась очень давно, во времена императора Саймэя. Тогда меня привезли из государства Кудара и поместили в августейшие покои, где я и находилась до времен императора Сага. Потом сам император подарил меня госпоже Камо из рода Наисинно, она была одной из фрейлин августейшего двора[53]. Так я превратилась в фамильную реликвию дома Фудзивара и продолжала оставаться ею до эпохи Хогэн, когда меня уронили в колодец. Так меня потеряли и забыли, а не искали потому, что шла великая война между кланами Тайра и Минамото[54]. Хозяином колодца[55] был злобный дракон, который некогда жил в озере, что прежде покрывало значительную часть провинции. Чудовище переселилось, когда правительство стало изыскивать возможности для дальнейшей застройки столицы и постановило осушить водоем, что и было сделано. Попав в колодец, я превратилась в собственность дракона, и он заставил меня зачаровывать людей и нести им гибель. Многие погибли таким образом. Но боги разгневались и наказали дракона навечно…
И еще об одном хочу попросить вас – изыщите возможность передать меня в дом сёгуна, господина Ёсимаса, поскольку он – потомок тех, кому я принадлежала прежде. Сделайте для меня это великое благодеяние, и я принесу вам удачу… Также хочу предупредить вас об опасности: послезавтра вас не должно быть в доме, потому что он будет разрушен…»
С этими словами женщина растворилась в воздухе и исчезла.
Мацумура внял предупреждению: на следующий день он перевез своих домашних и все имущество в другой район города. И тотчас началась буря. Она была еще сильнее, чем прежняя. Случилось наводнение, и поток воды снес дом, в котором семья обитала прежде. Через некоторое время стараниями господина Хосокавы, который благоволил к священнику, удалось испросить аудиенцию у сёгуна. Священник вручил зеркало и поведал его историю, которую записал со слов призрачной женщины. Тогда сбылось то, что обещала ему дева зеркала. Сёгун был немало удивлен и обрадован странному подарку. Он не только одарил священника богатыми дарами, но и распорядился, чтобы тому немедленно были выделены деньги на восстановление храма Огавати-Мёдзина.
История о самурае по имени Ито
Около шестисот лет тому назад в городе Удзи, в провинции Ямасиро, жил молодой самурай по имени Ито Татэваки Норисукэ. Его предки принадлежали к клану Хэйкэ. Ито был красив собой, умен и образован, обладал дружелюбным характером и слыл умелым и отважным воином. Но семья была бедна, сюзерена из числа военной знати у Ито не было, потому никаких особенных перспектив у него не наблюдалось. Посему жил он очень тихо и скромно, посвятив свой досуг чтению и литературным трудам. Как сказал один из древних японских сочинителей, «в друзьях у него только луна да ветер». То есть друзей у него не было.
Однажды осенью он отправился погулять в одиночестве. Путь его пролегал по окрестностям холма под названием Котобикияма. Шел он довольно споро, и случилось ему нагнать некую молодую особу – та шла той же тропой. Она была богато одета, а вид совсем юный – едва ли больше двенадцати лет от роду. Ито поздоровался с девушкой и сказал:
– Солнце скоро сядет, а места здесь довольно пустынные. Позвольте узнать, вы не заблудились?
Она улыбнулась, но отвечала без особой приязни:
– Нет! Я – мия-дзукай[56] и служу здесь неподалеку. Так что идти мне близко.
Когда он услышал, что она – мия-дзукай, то есть имеет придворный чин, он подумал, что девушка служит у какой-нибудь особы высокого положения. Это его удивило, поскольку он никогда не слышал ни о ком подобном, кто бы жил по соседству. Но по этому поводу он ничего не сказал, а просто предложил:
– Я возвращаюсь в Удзи, там мой дом. Может быть, вы разрешите проводить вас – места здесь действительно пустынные.
Она весьма грациозно поблагодарила его, и ему показалось, что восприняла это предложение вполне благосклонно. Так они пошли вместе, разговаривая о всякой всячине. Говорила в основном она, он слушал. Спутница обсуждала погоду, рассказывала о цветах, о бабочках и птицах; о том, что однажды была в Удзи, о столице, откуда была родом, – и это было замечательно, Ито с удовольствием слушал ее милое щебетание. Так они дошли до поворота дороги, а затем вошли в деревушку, спрятавшуюся в густой тени рощи.
[Здесь я вынужден прерваться, поскольку, не увидев собственными глазами, вы едва ли можете представить, какими сумрачными могут быть японские деревни даже в самую светлую пору. В окрестностях Токио подобных деревенек множество. Даже подойдя очень близко к такому поселению, вы не обнаружите строений – так плотно все укрыто кущами вечнозеленых деревьев. Деревья эти, обычно молодые кедры и бамбук, служат укрытием на случай бури и ненастья, а также в качестве строительного материала и для иных хозяйственных целей. Они высажены так плотно, что порой между ними и не протиснешься: они стоят прямые, как мачты, кроны их переплетены, образуя полог, который почти не пропускает солнечный свет. Каждый дом крыт тростниковой или соломенной крышей, он стоит на участке, а деревья формируют забор вокруг в две высоты дома. Под деревьями всегда сумерки – даже в полдень, и дома́ – утром или вечером – всегда наполовину в тени. Попадая в такую деревню, сразу же начинаешь испытывать смутное беспокойство, и причина ему – тот самый прозрачный сумрак, что окутывает все кругом. Он придает сверхъестественное волшебное очарование месту, и все пронизано тишиной и неподвижностью. В деревне может быть и пятьдесят, и сто домов, но вы не услышите ни звука – только щебет невидимых птиц, случайный крик петуха да звон цикад. Но даже цикады, видно, находят эти заросли слишком мрачными и потому звенят как-то тихо, затаенно, ведь они дети солнца и в полный голос поют только под его лучами. Забыл сказать: время от времени слышится и иной звук: тяка-тон, тяка-тон – звук движущейся повозки. Но ее не видно, и этот вполне обычный звук в непроницаемой зеленой тишине тоже воспринимается как нечто волшебно-потустороннее. В домах никого нет – они пусты. Все взрослые – за исключением совсем немощных стариков – работают в полях. Младенцев забрали женщины – они носят их на спине; дети постарше – в школе, которая вполне может быть совсем рядом, в миле или около того. Вероятно, эту самую затаенную тишину и увековечил в одном из своих текстов достославный Куан Цзэ: «Древние, которых кормила только земля, были самодостаточны, и им хватало мира, в котором они живут, – они ничего не ломали, и вещи служили им. Их покой был полон, и люди радовались жизни».]
…Деревня, когда наши путники вошли в нее, была темна, поскольку солнце уже село. Не было видно и света фонарей в густоте листвы.
– Теперь, добрый господин, мне сюда, – сказала девушка, указывая на узкую аллею, что уходила прочь от главной дороги.
– Разрешите мне проводить вас до дому, – отвечал Ито.
И он повернул на аллею вместе со спутницей. Теперь он не столько видел, куда идет, сколько ощущал дорогу под ногами. Но девушка вскоре остановилась перед маленькими воротами, едва различимыми в темноте. Ворота были решетчатыми, за ними угадывались огни жилища.
– Здесь, в этом благородном имении, я и служу, – сказала она. А затем добавила: – Поскольку вы изрядно уклонились от своего пути, добрый господин, не соизволите ли зайти и отдохнуть немного?
Ито согласился. Ему было интересно, что за благородное семейство избрало для своей резиденции столь уединенную деревушку. Он обрадовался, что его пригласили, поскольку мог удовлетворить свое любопытство. Он знал, что время от времени, в силу интриг и политических коллизий, знатные семейства удаляются от двора, и подумал, что одно из них поэтому и могло оказаться здесь. Пройдя через ворота, открытые юным существом, Ито вошел внутрь и очутился в большом необычном саду. Хотя все кругом тонуло в сумерках, он разглядел изысканный рукотворный пейзаж и причудливо текущий ручей.
– Соблаговолите обождать немного – я должна объявить о вашем прибытии, – произнесла спутница. И поспешила по направлению к дому.
Это был большой, просторный дом, возведенный на старинный манер, и архитектурные особенности красноречиво указывали на его возраст. Раздвижные двери были открыты, но внутреннее убранство скрывали занавеси из бамбука, да и свет фонарей внутри был приглушен. Тем не менее в доме угадывалось движение – скользили силуэты, судя по всему женские… Внезапно ночную тишину пронзили звуки музыки – играли на кото[57]